Израильтяне чуть не убивают вас своим радушием, гостеприимством и демонстративной гордостью за свою страну. Вам надо обязательно увидеть и поташный завод, и цементную фабрику, и конвейер по сборке автомобилей, и больницы, и кибуцы, и серные копи, и иешивы, и техникумы, и детские сады; да, конечно, вы должны увидеть все это, и еще многое другое, и единственно чем вы можете отговориться — так разве только тем, что через несколько часов вы улетаете. И каждый вечер вас будут приглашать в гости, а поутру, чуть свет, вас повезут в Эйлат или Сдом, или на северную границу. Моя жена как-то имела неосторожность сказать парню из Министерства иностранных дел, что назавтра она никуда не поедет и ничего не станет делать, просто вымоет волосы и будет весь день сидеть на солнце. Он был совершенно потрясен.
Израильтяне — очень душевный народ. В Израиле познаешь справедливость старой поговорки: все люди — братья. Даже споры и ссоры между израильтянами носят характер семейных сцен. Людей нельзя заставить воспринимать свое правительство так же серьезно, как это делают люди в других странах: в конце концов ведь это же дядюшка Давид или братец Моше! Такое отношение ведет иногда к невероятному панибратству. Но, с другой стороны, когда стране угрожает опасность, все сражаются как кровные братья.
Если, читатель, вам кажется, что я описываю идеальную страну чудес, то вы меня неправильно поняли. Редко где можно встретить таких скептиков и циников, как в Израиле. Ленивая мудрость Леванта не обошла и Святой Земли. И на израильскую жизнь наложили несомненный отпечаток также и века, прожитые евреями в гетто, ужасы нацистских лагерей смерти, увертки и зигзаги других стран, не очень торопившихся даже после гитлеровских зверств позволить евреям жить на клочке земли, которую они теперь считают родиной, неугасимая и бессмысленная злоба арабских лидеров, метания великих держав между голо сом справедливости и голосом нефти. И под напускной дерзостью израильтян скрывается оттенок горечи, которая проистекает от сознания, что страна позарез нуждается в иммиграции и деньгах евреев диаспоры, и нужда эта еще долго не исчезнет.
Израиль — это страна, в которой последние известия, сплетни желтых газет и бульварных журналов, субтитры кинофильмов, афиши, радиореклама, деловой жаргон и вся коммерческая подноготная современного общества пользуются языком Священного Писания. Напряжение слишком велико. Когда оно прорывается, оно прорывается в цинизме. В Израиле ощущается также тот тип цинизма, который особо присущ еще странам за железным занавесом, — результат того, что люди видят, как радужные социалистические лозунги претворяются в давящее бремя бюрократии, появление привилегированных клик и непробиваемую мощь Гистадрута, на словах опирающегося на народные массы.
Эти малоутопические черты израильской жизни — неотъемлемые особенности еврейского государства на одиннадцатом году его существования; и они скрываются под той розовой картиной, которая бросается в глаза маловнимательному туристу. И все же первое впечатление в целом справедливо. Ведь то, что видит глаз, действительно существует, — быстро развивающаяся страна жаркого солнца, озелененных древних пустынь, детей более многочисленных, чем яблоки в октябре, энергичной молодежи, занятой смелыми опытами, отважной молодой армии, новых университетов и фабрик, построенных на древних холмах, цветущих долин и шумных городов. В Тель-Авиве, кажется, чуть ли не на каждом углу — книжный магазин. Таких книгочеев, таких любителей кофе и таких говорунов, как в Израиле, можно найти разве что в Париже. Водитель такси любезно и умно растолковал мне, в чем недостатки моего романа «Бунт на „Кейне“», и сделал он это не хуже, чем американские рецензенты девять лет тому назад. Вы же понимаете, я был его брат, член его семьи, и он мог говорить свободно и нелицеприятно.
Эта маленькая страна, согласно прогнозам, может быть, сравнительно скоро будет кормить четыре миллиона евреев. Американские евреи, как евреи Вавилона во времена Второго Храма, станут явно более многочисленными. Но неизвестно, станут ли они, как вавилонские евреи, более умными. Израильские евреи обладают огромной жизненной силой. В наши дни в Израиле религиозный Закон стал объектом углубленного анализа и серьезного изучения: это естественно, ибо проверяется сама жизнь еврейства. И до того как придет Мессия, обе общины — израильская и американская — бесконечно важны для того, чтобы выжил еврейский народ.
ЭПИЛОГ
«Как вы сохраните свою еврейскую сущность?»
Когда я беседовал с Бен-Гурионом в его рабочем кабинете, этот отец-основатель Израиля, мудрый, крутой старик с пышной седой шевелюрой мечтателя и тяжелым подбородком генерала, сказал мне:
— Вам, американским евреям, выпало на долю жить так, как евреи еще никогда не жили. Вы у себя в стране — не пришельцы; или по крайней мере вы — такие же пришельцы, как и все остальные американцы: ведь Америка — страна иммигрантов. Вы — равноправные члены общества, и вас ждет завидное будущее. Но как вы сумеете сохранить свою еврейскую сущность?
Почти машинально я ответил:
— С помощью религии.
Старый социалист взглянул на меня искоса с загадочной улыбкой и положил руку на книгу в коричневом переплете.
— Я держу Танах у себя на письменном столе и еще в тумбочке у кровати. Израиль станет страной, построенной по заветам Танаха. Это я могу вам обещать. А что до религии… Тут всё — великая тайна.
Бен-Гурион пожал плечами, и в глазах у него появилось отрешенное и, как мне показалось, озабоченное выражение. Мы заговорили о чем-то другом.
В этом разговоре блеснул для меня луч света, который помог мне разобраться в своей собственной странной жизни.
Хотя я — ортодоксальный еврей, соблюдающий все обряды нашей веры, я никогда не притязал на непогрешимость в религиозных вопросах. Я всегда считал для себя невозможным присоединить свой голос к хору обличении, которые обрушиваются на головы реформистов, консерваторов и сионистов-атеистов; и во всех своих — может быть, даже чересчур многочисленных — публичных выступлениях я никогда не клеймил ассимиляторов. Мне близки слова Теннисона:
В сомненьи честном — больше веры,Чем в половине всех доктрин.
Возможно, мои друзья-евреи, когда я у них в гостях отказываюсь от приготовленной ими пищи, считают меня фанатиком; но я у них в гостях чувствую себя как дома. Я понял их сомнения, а вот они не сумели понять моей убежденности.
Еще в юности мне было суждено достичь того, о чем мечтают многие американцы: своими собственными усилиями я добился теплого места под солнцем, на меня лился поток долларов, у меня была роскошная квартира на верхнем этаже одного из нью-йоркских небоскребов, то и дело я совершал наезды в Голливуд, я вращался в обществе прекрасных женщин — и все это тогда, когда мне не стукнуло еще и двадцати четырех лет. Ничего выдающегося я не совершил: просто я писал текстовые заготовки для знаменитого радиофельетониста Фреда Аллена; но это было золотое дно. А я мечтал о чем-то большем — мечтал стать прославленным романистом или драматургом (как Ноэл Эрмен, герой моего романа «Марджори Морнингстар»), мечтал идти от успеха к успеху. Но, ведя довольно обычную благоустроенную жизнь автора-невидимки, работающего в бизнесе развлечении, и одновременно предаваясь довольно обычным юношеским грезам о славе, я в то же время чувствовал, как все это зыбко и эфемерно. Я не был ни пресыщенным, ни мятежным. Но в глубине души я сам не верил — не мог поверить, — что шумная популярность плюс случайные удовольствия добавят к моей жизни что-то весомое. Все это оставляло в стороне мою сущность. Люди, которые гонятся за удовольствиями, деньгами и успехом и не ставят перед собою никаких других целей, — это взаимозаменяемые шифры, только и всего. Удовольствия, деньги и успех оставляли в стороне моего деда — самого колоритного человека, какого я знал, — оставляли в стороне большинство серьезных книг, которые я прочел. И вот я снова взялся за книги — после того, как, окончив колледж, совсем было их забросил, чтобы бездумно погрузиться в мышиную возню погони за богатством. Не делая для себя никаких далеко идущих выводов, я по доброй воле избрал жизнь стороннего наблюдателя.
Я поставил все свое земное существование на одну карту: на ней значилось, что быть евреем — это не тривиальная случайность, чреватая кучей неудобств и неприятностей, но великое счастье моей жизни, и что лучший способ по-настоящему быть евреем — это быть им в традиционном, классическом смысле слова. Я совершил интеллектуальный прыжок, трамплином для которого послужили мои тогдашние чтения и размышления. В то время я был весь пропитан Вебленом, Ницше, Марксом, Шоу, Дьюи, Достоевским и так далее. И тем не менее я пошел на риск, сказав себе: «А вдруг я ошибаюсь?» И вот, идя на риск и ставя на одну карту свое сознательное существование, я неожиданно узнал об иудаизме такие вещи, которые нельзя узнать никаким другим способом. Не сделай я этого опыта, вера навек так бы и осталась для меня книгой за семью печатями — или, может быть, всего лишь сладостным воспоминанием о беспечном детстве. Есть немало вещей, которые можно узнать, только попытавшись их сделать.
