— Где именно?
— Я… покажу.
— Дурить меня вздумала?
Скорее уж спастись, правда — как, Ксюша плохо понимала.
— Топай давай…
— А все-таки где Виктория Павловна?
— Уже нигде… та еще курица. Кто ее просил вмешиваться? Так что не смотри так на меня, она сама виновата. А ты топай давай, побыстрее ножками шевели.
Жаль, что контора не такая большая, до подсобки можно дойти быстро, и дверь в нее открыта, и сама подсобка оказалась маленькой, захламленной. Если здесь что-то и спрятали, то Ксюша понятия не имела, где именно. Она окинула комнату взглядом, пытаясь, как учил папа, отстраниться от действительности. Смотреть надо в целом…
Комната. Квадратная. Метров четырех площадью.
Полки, полки и еще полки… на самых высоких бутылки выстроились в ряд. Чистящие, моющие средства… Вон та канистра Ксюше хорошо знакома, в ней жидкое мыло закупали, потому что уходило оно в невероятных количествах. Алексей Петрович еще шутил, что, вероятно, его сотрудники не только руки моют, но и душ принимают в раковинах… Коробка с картриджами. Старый монитор, который давным-давно списан, никому не нужен, но работает. И выносить его на свалку жаль.
Клавиатура.
Трубы ватмана, появившиеся неизвестно откуда.
И короба с бумагой. Ее доставляли им раз в полгода: для принтера, для ксерокса и простую, писчую, для заметок. Короба были тяжелыми, и Ксюше помогали их выгружать Стас с Димкой, тогда еще просто соперники, не враги.
Если что-то и прятать…
— Ну? — поинтересовался Димка и ткнул пистолетом ей под ребра.
— Видишь ли, — Ксюша сделала глубокий вдох. Что бы ни задумал Игнат, лучше бы ему воплотить задуманное в жизнь, и поскорее! — Я действительно понятия не имею, где эта шкатулка. Я просто предположила, что скорее всего она — именно здесь. В коробке… в той…
Ксюша сняла крышку с ближайшего короба, но под ней оказались пачки с бумагой.
— Или здесь…
И снова неудача.
— Слушай, подруга, ты меня почти достала!
— Ну вот чего ты ко мне прицепился?! Я просто дверь прикрыла, и все! Уходила домой, вижу — она открыта, и я ее захлопнула! Я не брала ничего! А ты…
Димка вдруг охнул и на землю осел.
— Баран, — спокойно произнес Игнат, потирая голову. — Если уж бьешь, надо проверять, чтобы противник и правда отрубился. А лучше и добавить.
Ссадина его на лбу сочилась кровью, и Ксюша, ойкнув, сунулась было к нему с платком, но Игнат отстранился:
— Погоди, давай сначала этого Робин Гуда упакуем.
Наручники он взял, те, которыми Димка пользовался, вот только руки завернул ему за спину и затянул, да так, что кожа на запястьях Димки смялась.
— Не вздумай его жалеть, перетерпит.
Пистолет Игнат поднял, воспользовавшись Ксюшиным платком.
— Пусть полежит. Своих я уже вызвал. Скоро приедут.
— А где Виктория Павловна… ее надо найти… она не виновата!
— Не спеши, — попросил Игнат, подав ей руку. — Еще разберемся, кто и в чем тут виноват. И вообще, ну как можно быть такой наивной?
Ксюша не знала… Как-нибудь, наверное…
А Виктория Павловна обнаружилась в собственном кабинете. Она лежала на красном ковре с зеленой окантовкой, и красная кровь была почти не видна на нем.
— Дышит, — сказал Игнат, прижав пальцы к шее. — Я ж говорю, любитель… повезло.
Кому именно повезло — он уточнять не стал. Наверное, всем, кроме Стаса…
Потом приехала «Скорая», а с нею и люди в серых костюмах. Они разбрелись по офису. Они были деловиты, молчаливы и вездесущи. Полиция, столкнувшись с этими людьми, любезно отступила, правда, ненадолго.
Ксюшу допрашивали.
Потом — снова.
И еще раз… и опять… менялись вопросы, и порою они вовсе не касались того, что происходило в офисе. От нее требовалось вспомнить какие-то совсем уж далекие вещи… и Ксюша послушно вспоминала, удивляясь тому, что способна на такое.
А когда все закончилось, сразу и вдруг, рядом с ней оказался Игнат.
— Ну, жива? — спросил он, трогая лоб, на котором вспухла шишка. Ссадину залепили пластырем, который весьма Игната раздражал.
— Жива.
— Тогда пойдем гулять…
Гулять у нее желания не было, сил вообще не осталось, и Ксюша хотела попросить, чтобы ее оставили в покое, она домой отправится, но потом вспомнила: дом-то ее выгорел. И надо бы заняться ремонтом. И сделать еще что-нибудь, чтобы отвлечься.
— Куда? — спросила она.
— Для начала к подсобке. — Игнат подал ей руку. — Вставай. Вовсе ты не такой заморыш, каким хочешь казаться.
И Ксюша поднялась.
Дверь в подсобку была открыта, человек в сером пиджаке и серой же рубашке крутил головой, словно принюхивался к чему-то.
— Итак, с коробкой ты не угадала, там бумага и только бумага. — Игнат положил руки ей на плечи. — Кстати, на кой нам столько бумаги?
— Уходит быстро… и это еще немного. Вначале было больше.
— Вначале — это когда? Как часто вы ее закупаете?
— Ну… обычно раз в полгода…
— То есть когда это было в предыдущий раз?
Ксюша призадумалась, после всех расспросов в ее голове царила замечательная пустота.
— Февраль, — сказала она. — В начале месяца. Но там не только бумага была… там и ручки, и карандаши, скрепки, клей, корректор, еще линейки и…
— Я понял. — Игнат зачем-то погладил Ксюшино плечо. — Но бумага — это самое тяжелое, верно?
— Да.
— И сгружают ее так, чтобы потом не перетаскивать с места на место?
Естественно. Ксюша бы замаялась, если бы эту гору еще и ворочать пришлось…
— И всякий раз ставят в одно и то же место, верно?
— Да, но… нет! В феврале иначе было! Полочка обвалилась. И еще, наша уборщица жаловалась, что тут не протиснуться, и я решила попробовать поставить бумагу иначе.
— Туда, где она сейчас?
— Да.
— А коробки, которые стояли в том углу…
— Вот, — Ксюша указала на стену. — Но там ничего особого нет… всякая ерунда, старые отчеты, справки. Я хотела их уничтожить… Она там?
— Сейчас узнаем, — отпустив Ксюшу, Игнат снял коробку и безо всякого уважения к содержимому — вдруг бы и правда оказалась там историческая ценность? — перевернул ее.
Газеты, бумаги, мятые тряпки вывалились на пол.
И Ксюша с трудом подавила разочарованный вздох.
— Не торопись. Подумай хорошо. Представь, что ты спрятала здесь очень ценную вещь, которая была получена тобою совершенно незаконным путем. Допустим, спрятала в коробке, куда точно никто не полезет.
Шкатулку? Но почему нельзя было найти место понадежнее?
Нет, в подсобку если и заглядывали, то лишь уборщица, которая дальше полок с моющими средствами не заходила, и — Ксюша. Она настаивала, чтобы дверь запиралась, не потому, что опасалась пропажи чего-то ценного, но порядка ради.
И все-таки…
— Дома — нельзя, да и вообще нежелательно, чтобы эту вещь с тобой связали. Ее ведь будут искать, и, если найдут здесь, вряд ли свяжут с тобой. Вот дом — дело другое, там пространство личное…
Игнат, присев, перебирал листы.
— Ты собиралась выждать некоторое время, убедиться, что ни тебе, ни твоей вещи ничего не угрожает. А потом тихонько ее вынести… но вот незадача: в твоем тайнике — а ты уже считаешь его своим — вдруг случилась перестановка.
И полку с тайником загородили короба бумаги.
— Нет, ты, конечно, можешь придумать что-то, чтобы добраться до своей вещи, но тогда точно привлечешь к себе внимание. И так уже твой интерес к подсобке незамеченным не остался. Видишь ли, рыжая, людям лишь кажется, что они умеют с собой управляться, что никто и никогда не догадается об их маленьких тайнах. Но это неправда. Взгляни.
Разложив мятый листок на колене, Игнат разгладил его локтем и Ксюше протянул.
— Знакомо?
— Отчет…
— Чей?
— Акулины…
Акулина? Ксюша и удивляться-то больше не может.
— У тебя много врагов, точнее, недоброжелателей, — продолжил рассказ Игнат. — Видишь ли, природа одарила тебя препоганым характером, а это не может не сказаться…
— Ты про Стаса говоришь?
— Естественно, — он посмотрел на нее снизу вверх. — Он это все начал, точнее, не он лично, но характер — это такая вещь… его так просто не переделать. Слышала поговорку, что горбатого могила исправит? Вот, аккурат про него. Играл бы честно, глядишь, и остался бы жив.
— И кто его?..
Не Акулина же! И не Виктория Павловна…
— А давай-ка подумаем. Начнем с подруги детства. — Игнат поднялся, а человек в сером присел, собирая разбросанные бумаги. — Как ты думаешь, насколько приятно быть постоянным запасным вариантом? Этакой вечно отложенной любовью? Тут у нас и страсть, и ревность, и обида… Ты ж видела, что обиженная женщина учинить способна.
Это он про свою машину испорченную. А у Эллы поводов обижаться хватало.
— Затем — наша Акулина, — Игнат потряс бумажкой. — Она вроде бы играла роль гордой царицы, которая не снизойдет до мести, но… вряд ли она позабыла о своей разрушенной жизни. И, конечно, она за старым врагом приглядывала. Дальше — наш юный Робин Гуд… его вечно обходили, задевали, раз за разом тыкали его носом в собственную никчемность. А раненое самолюбие — это изрядный мотив. Виктория Павловна…
