Очень важным элементом сотрудничества партии и ГПУ было создание чекистами системы политической информации верхов. С помощью агентуры чекисты составляли регулярные справки и обзоры о всех важных событиях в районе, уезде, губернии и Сибири в целом, выделяя остроактуальные темы. Парткомы нередко пользовались чекистскими записками для составления своих информации, предназначенных для более высоких инстанций. В некоторых таких обзорах политико-экономического состояния регионов доля чекистской информации превышала 50 %. В свою очередь, Лубянка пеняла чекистам из регионов за то, что те в своих информациях широко пользовались официальными справками из разных учреждений, не давая труда дополнять или осмысливать полученные материалы.
Очень подробно центральную власть информировали о положении в деревне, причём до конца 1927 г. сводки фиксировали истинные причины крестьянского недовольства: непосильные налоги, «ножницы цен», произвол местных властей. Затем весь негатив стал связываться с происками классового врага.
С осени 1927 г., когда Сталин начал наступление на основы нэпа, в сводках стало меньше информации по хозяйственным вопросам и гораздо больше места стал занимать анализ политической обстановки причём пристрастный: не ситуация в целом, а лишь «антисоветские проявления» и классовая борьба как таковая[321].
Органы ОГПУ следили за всеми специалистами, а также за исключёнными из партии. Неблагонадёжные личности в советских учреждениях по представлениям ОГПУ подлежали увольнению. Перлюстрация была очень широкой, но не сплошной, особое внимание уделялось контролю переписки неблагонадежных лиц, письмам, отправляемым и получаемым из армии и из-за границы.
Чекистские досье до конца 1920-х гг. охватывали сравнительно небольшую часть населения края: к 1928 г. на учёте сибирских работников госбезопасности стояло 36.764 «антисоветских элемента». Самой массовой прослойкой были «кулаки», репрессированные в 1919–1922 гг. — 12.000, а также белые казаки (7.500) и бывшие офицеры (5.230). К повстанцам были отнесены 3.644, к членам политических и уголовных банд — 3.542, к бывшим контрреволюционерам — 700 чел. Служителей культа учитывалось до 2.000 чел. Членов антисоветских партий насчитывалось 2.058 (860 эсеров, 624 меньшевика, 132 дашнака, 131 анархист, 30 сионистов, 28 народных социалистов). Ещё 253 чел. были отнесены к троцкистам и прочим партийным отщепенцам. Значительную часть «подучётного элемента» чекисты прорабатывали с помощью своей агентуры[322].
Конфликты крупных чекистов с руководством губерний становились реже, причём именно работники ГПУ оказывались пострадавшей стороной. А начальник Енисейского губотдела ГПУ А.А. Денисов в 1923 г. стал жертвой как интриг своих подчинённых, недовольных прекращением практики кредитования сотрудников за счёт частных фирм, так и противостояния сибирского партцентра с властями губернии. Красноярцев обвинили в сепаратизме (они выступали против самого существования такой надстройки, как Сиббюро ЦК РКП(б). В назидание, без согласования с ними, члены Сиббюро убрали начальника местного ГПУ.
Для чекистского начальства 20-х гг. было обыденным явлением участие в различных интригах и склоках. Некоторые из них носили довольно криминальный характер. Желая в угоду местным властям спровоцировать противостоявших им военных, уездный уполномоченный ГПУ в Бийске Г.П. Сысоев в конце 1922 г. заявил начальнику политотдела 4-й бригады РККА Л.А. Бакуеву и его заместителю военкому Евсееву, что в Бийске «очень много всякой нэповской и прежней эсеровской сволочи», поскольку теперешние законы позволяют «безнаказанно существовать тем элементам, которые в 18–20 г. были всегдашними квартирантами подвалов ЧК». Подметив у Бакуева с Евсеевым недовольство местными властями, чекист предложил им взять «на себя организацию этого красного бандитизма». Узнав, что директивы сверху на этот счёт не было, военные решительно отказали Сысоеву.
Чекисты иногда принимали участие и в прямых аппаратных атаках на партийных чиновников. Уездный уполномоченный Иркутского губотдела ОГПУ по Киренскому уезду В.И. Алмазов 26 февраля 1926 г. за участие в склоке с целью смещения секретаря укома ВКП(б) получил строгий партвыговор со снятием с должности. В свою очередь, как и в начале 1920-х гг., партийная верхушка старалась не допускать излишней самостоятельности со стороны чекистских структур; постановление бюро Сибкрайкома ВКП(б) от 21 декабря 1928 г. отметило «недопустимость со стороны ПП ОГПУ отстранение от обязанностей нач. ОГПУ Иркутского округа тов. Атенкова без согласования с бюро Крайкома и Иркутского окружкома».
Тем не менее, вопросы, касавшиеся внутренней жизни полпредства ОГПУ и состояния его парторганизации, ни разу не рассматривались на заседаниях бюро Сибкрайкома ВКП(б). А в апреле 1929 г. по заявлению Заковского опросом членов бюро крайкома, то есть без обсуждения, было принято решение «об откреплении от партячеек органов ОГПУ товарищей, не имеющих отношения к органам ОГПУ»[323].
Закрытость положения внутри чекистских аппаратов сочеталась с внимательным агентурным наблюдением ОГПУ за партийно-советскими структурами. Хотя разоблачение агентурных мероприятий против партийных комитетов грозило чекистам крупными неприятностями, они не избегали соблазна следить за коммунистами. Начальник особого отдела ОГПУ 9-й кавбригады СибВО В.И. Мочалов в 1925 г. был снят с должности и ненадолго исключён из партии за ложные материалы на коммунистов и организацию «слежки за членами РКП сетью беспартийных [секретных] сотрудников». В октябре 1925 г. ТомгубКК ВКП(б) постановила убрать с работы уполномоченного ОГПУ по Мариинскому уезду А.Ф. Шкляева, «неконтактно ведшего работу с укомом», вскрывшего секретные пакеты, адресованные секретарю укома партии и начальнику ДТО ОГПУ, и «вызывающе державшего себя» перед партийными начальниками. Но, скорее всего, чекистам удавалось прятать следы и получать агентурную информацию о деятельности и кадрах партийно-советских органов.
Практика постоянной чекистской слежки болезненно воспринималась многими ответработниками. Недовольство его отразилось в письме от 21 июля 1927 г. заместителя секретаря Рубцовского окружкома ВКП(б) Токмакова в Сибкрайком С.И. Сырцову. Получив жалобу на перлюстрацию «частной переписки ответработников», Токмаков обратился за разъяснениями к начальнику окружного ОГПУ Н.М. Белякову, который уверял, что это всё неправда. Но затем замначальника окротдела И.В. Овчинников передал члену окрКК ВКП(б) сведения, почерпнутые из личной переписки и касавшиеся только что приехавшего в округ уполномоченного крайвнуторга Дорошенко. Токмаков писал Сырцову, что считает такое поведение чекистов «совершенно недопустимым без согласования с Партийным Комитетом. Правда, может быть, такой порядок существует, но я о нём не знаю. (…) Нельзя, очевидно, не отметить сомнений на счёт своеобразных внутриаппаратных взаимоотношений в ГПУ, идущих по линии обособленности аппарата и зависимости его, прежде всего, от "начальства" (если, предположим, вызвать кого-либо из сотрудников — членов партии — и спросить о чём-нибудь, то наверняка без разрешения "начальства" не скажет)». Токмаков также указывал на грубость Белякова на курорте — где начальник окротдела угрожал персоналу словами: «Что, хочешь побывать в ГПУ?» — и просил перебросить чекиста из Рубцовска[324]. Вскоре Белякова перевели в Барабинский окротдел ОГПУ.
Жалобы в инстанции на «некоммунистическое поведение» работников госбезопасности были распространённым явлением. В апреле 1928 г. прокурор Балаганского района в Иркутском округе Куб сетовал, что «уполномоченные ГПУ на местах о себе слишком много мнят, унижая достоинство других работников, ведут за ними слежку и прочее». Незаконные действия в отношении коммунистов не оставались без ответа со стороны партийных комитетов. Старший помеченный отделения ДТО ОГПУ ст. Красноярск М.Ф. Царев в 1926 г. получил партвыговор за проведение обыска у ответработника-партийца без согласования с райкомом ВКП(б). Партийные власти не упускали возможности указать чекистам на недостатки в работе. Уполномоченный ОГПУ на ст. Татарск С.И. Шан в декабре 1927 г. получил от РК ВКП(б) взыскание за несвоевременную информацию о забастовке 250–300 сезонных рабочих. Чекист, оправдываясь, заявил, что большая часть забастовщиков — жители изобильного притонами пос. Сахалин, отличающиеся «особыми качествами»: буйством, грабежами, воровством…[325]
Прокурорский надзор за деятельностью чекистов был обычно довольно символическим. В апреле 1926 г. Сибирское совещание работников прокуратуры отметило, что надзор за ОГПУ носит формальный характер, а наблюдение за адмссылкой вообще отсутствует. В 1927 г. бийский окрпрокурор отмечал сочетание у ряда оперработников «полного правового невежества со стремлением показать своё "я" и приёмы ЧК». В 1928 г. омский окрпрокурор сообщал в контрольную комиссию о своей беседе с начальником окротдела, в которой тот жёстко заявил, что органы ОГПУ доказали свою ценность для дела революции, в отличие от органов прокуратуры. Если прокуратура находила какие-то чекистские действия провокационными, Заковский предпочитал заступиться за подчинённого. Так, начальник ЭКО Канского окротдела ОГПУ Я.Я. Веверс в 1928 г. провоцировал подозреваемых на получение взятки, в связи с чем прокуратура рекомендовала наложить на него адмвзыскание — за необоснованное возбуждение дела на нескольких человек. Заковский отказал прокуратуре в этой просьбе[326].
