Зато как ухожены кладбища… Одно из них по пути на трассу. Еще как-то в первые рейсы, в самом начале работы в гараже, отвез монтажников и завернул к бесхитростным оградкам. Чисто, свежо и грустно было на этом тенистом от берез участке. Тропинки посыпаны светлым песком, покрашены пирамидки и скамейки подле них, подновлены кресты, вечным блеском сияют медные таблички. У каждого своя дачка, свой заборчик, и никто никому не мешает. А при жизни, может быть, с дубинкой шли друг на друга, с тяжелым камнем за пазухой, радовались, наверное, когда у соседа горела изба. Оживить бы их всех, дружнее, наверное, не было бы семьи, не было бы крепче товарищества.
Пока живем — все понимаем… да никак не наберемся опыта!
Василий вздохнул и продолжил письмо.
«Когда во время войны сидел в окопе, наверное, и не предполагал, что впереди еще такая долгая жизнь. Считал Афанасий Овчинников, что самое трудное — идти в атаку».
«Ничего, — подумал Василий. — И здесь победа будет за нами».
«Конечно, заниматься обменом квартир — не наше дело. Но можно было и оказать уважение фронтовику, сталинградцу.
Овчинников — хороший семьянин, честный, душевный человек. А уж работник — поискать таких: слесарь высокой квалификации, а кроме того и жестянщик, и медник, и маляр, и вулканизаторщик — словом, на все руки мастер. О его добросовестности говорит хотя бы то, что ему одному из первых в автохозяйстве присвоили звание «Ударник коммунистического труда». И он с честью носит его до сих пор».
«Пусть покрутятся, — со злорадством подумал Василий о телевизионщиках. — От такой кандидатуры просто так не отмахнешься. Хочешь не хочешь, а принимай меры».
На следующий день он отправил письмо и стал с нетерпением ожидать: во что все это выльется. Василию очень хотелось бы поглядеть на лица товарищей из отделов, в которых будет гулять его послание. Станут шутить: ушел из шоферов — стал автором. И «шарашкина контора» теперь представлялась Василию белоснежным замком на сверкающем облаке.
А дни проходили. Отгуляли Новый год. Афанасий Овчинников прислал открытку с пожеланием здоровья и всяческих благ… Уж вовсю выполняли план очередного ударного года пятилетки. А с телевидения ни ответа ни привета. Василий подумывал: а не написать ли еще раз, да не напомнить ли как следует, когда они наконец-то соизволят объявиться. Как вдруг рабочий, тосковавший у окна, удивленно крикнул:
— Василий, ты погляди!
Василий подошел и аж задохнулся от волнения: на просторный двор автохозяйства с неподражаемым величием, словно подводная лодка, входил голубой автобус, на усиках которого, над радиатором, красовались серебряные шары.
Мамочка родная! Живой! Первое желание было — выскочить, обнять прибывших, сказать: вот как здорово, что приехали, а то заждались… Но Василий быстро взял себя в руки. И рабочему сказал спокойным голосом:
— Просто телевидение. А на этом фургончике я сам работал, лет девять, не меньше. Сиденье жесткое, как на кирпиче сидишь, и за спиной всегда что-то скрипит. Сколько искал, так и не нашел, что скрипит.
Рабочий снова:
— Если больше сорока разогнать, наверное, ветер воет, как в дымоходе.
— Ерунду говоришь, — вдруг обиделся Василий. — Ты дитя стандарта. И запомни еще одну вещь: где появляется телевидение, там всегда торжествует справедливость.
Как прошел в управление редактор, Василий просмотрел, зато он увидел, как не спеша вышел шофер — совсем еще пацан, в военном зеленом бушлате, трахнул дверцей и тоже пошел в управление. Все правильно, нормальная схема: будет сейчас ходить по коридору, читать стенгазету, разглядывать мультики про веселых пожарных. И Василий вдруг испытал острую зависть к нему, а себя Василий почувствовал таким несчастным, таким обделенным, впору бить кулаками по кирпичной стенке гаража.
Вскоре рядом, словно из земли, пророс Овчинников. Он постоял молча, поглядел, как Василий ковыряется в моторе, и потом так же молча, так же незаметно исчез. Он, наверное, подумал, что Василий так увлечен работой, что не заметил его. Но на самом-то деле Василий чувствовал себя, как на острие ножа. Он вздрагивал от каждого шороха, все ему казалось, что идут за ним, а голову не поднимал только потому, что в эти минуты видел даже за спиной. Между прочим, у редактора первый вопрос должен быть:
— А где наш Василий Иванович?
Но, увы, время шло, а суета вокруг него не намечалась.
В углу над верстаком согнулся Афанасий.
«Вот у кого дрожат колени… И ничего удивительного, у любого затряслись бы. Как сверхурочные — так пожалуйста, как помочь — так простите. Немного еще поковыряюсь и сам пойду. А что? Не взаймы же просить. Просто поинтересуюсь: какова судьба моего письма. Имею полное моральное право».
Он возбуждал себя как только мог, и когда почувствовал, что от справедливого негодования руки стали легкими, начали вздрагивать, к нему подошел диспетчер и сказал: сейчас позвонила секретарша и попросила его прийти в красный уголок.
И куда сразу подевался боевой дух… Василий растерянно посмотрел на диспетчера.
— Сейчас иду, а чего там — не знаешь?
Диспетчер лишь пошевелил спичкой, которую всегда держал в зубах.
Василий не спеша, чтобы дать себе возможность успокоиться, направился в красный уголок. Шофер в военном бушлате стоял, расставив ноги, заложив руки за спину, и читал газету. Василий прошелся по зеленой спине изучающим ревнивым взглядом.
Интересно, кто приехал из редакторов? Конечно, будет удивление, разные ахи, охи… Но никаких братаний… Строго, вежливо, по существу… Как живу? Это пока лишний вопрос. Вы же сюда прибыли не для того, чтобы проведать меня. Вас сюда привело определенное дело, и вы хотите выяснить истину. Ну что ж, я не против, я окажу вам посильную помощь. Простите, конечно, за невольную грубоватость, но эту жизнь я знаю лучше вас, потому что живу ею и насущные проблемы просекаю вдоль и поперек. Так, начнем, пожалуй. Значит, что вас интересует? Можете располагать мною, как хотите.
А что? Получалось вполне достойно. Главное, не показаться бедным родственником и решительно отводить всякие попытки вернуть его на студию. Можно просто сказать, что для таких разговоров и не время и не место.
В красном уголке, к великому удивлению Василия, расхаживал по сцене совершенно незнакомый человек в возрасте двадцати пяти — тридцати лет. Был он длинный и такой тощий, что клетчатый пиджак болтался при движении, как тряпка. Волосы длинные, на конце завиваются вверх, словно у женщины.
Василий подошел к сцене и на правах хозяина протянул руку. И редактор не столько пожал ее, сколько использовал для опоры, и спрыгнул со сцены.
«Нет, это не наш, у нас такого не было, — подумал Василий, разглядывая прыщавое лицо, тонкий острый нос, редкие усики, по всему напоминающие юношеский пушок. — Откуда бы он мог взяться?»
— Мы тут по вашему письму.
Василий только кивнул, — он даже не предполагал, что так разволнуется.
— Ну что вам сказать, благодарим за теплые слова о товарище. А повода для острого сигнала пока нет — администрация в отношении Овчинникова никакого произвола не чинит. И вообще, все у вас обстоит настолько благополучно, что мне кажется, — я зря сюда приехал.
— Как, то есть, благополучно, то есть что это значит?
— С дисциплиной хорошо, много новой техники…
— А если у человека положение — хоть в петлю? Это тоже нормально? Конечно же, это в общие показатели не входит. Общие показатели хорошие.
По тонким губам редактора скользнула зыбкая улыбка. Он взмахнул длинной рукой — посмотрел на часы, — рукав пиджака упал на локоть.
— Старик, — неожиданно редактор сменил тон. — А правда, что ты раньше работал на телевидении?
— Работал, только вас я там не видел.
— Немудрено, — усмехнулся редактор своей мефистофельской усмешкой. — Это же — т е л е в и д е н и е. Что ты от него хотел? Стабильности кадров? Платить надо, вот тогда будет стабильность.
— Но меня все-таки волнует Овчинников, — стал нервничать Василий.
— Ты меня убиваешь, старик! Неужели сам не чувствуешь? Его претензии ни одна администрация не примет всерьез. Тут, если чего, так только между собой. По-хорошему… Улавливаешь?
— Это на что вы намекаете?
— Ни на что, — сказал редактор и так посмотрел на Василия, словно у того вместо ушей выросли лопухи.
И пока Василий соображал, что на это сказать, каким образом выразить полное пренебрежение редактору, тот потрепал его по плечу.
— Извини, коллега, нет времени. Пиши, если что. Всегда рады.
Вышел он легкой подпрыгивающей походкой.
В чувство Василия привело знакомое тарахтение под окном. Голубое детище минувших десятилетий плавно выруливало из гаражного двора на вольный простор городских улиц.
