— Подождите! Мой врач сегодня сказал, что завтра утром я выписываюсь и все старые назначения сняты. А дома буду принимать другие лекарства.
— Мало ли что он вам сказал. А заведующий отделением назначил. Принимайте, больной, лекарство, я не могу на вас время тратить. Вас много, я одна.
— Ну хорошо, — проговорил, смиряясь, Алексей Пахомович и взял таблетки.
Сестра недоверчиво проследила, как он их запил, и только тогда отправилась со своим подносиком к лифту.
— Новая какая-то, — проворчал, как бы извиняясь за ее грубость, художник. — Первый раз ее вижу в отделении. У нас тут все ласковые. Так на чем мы прервались?
Агния и сама забыла, на чем прервала их разговор медсестра, и поэтому спросила чуть невпопад:
— А в последний приезд он вам звонил?
— Не только звонил… Даже устроил для меня свой этот самый перформанс, короче, непотребство, с которого я ушел. –
«Неужели что-нибудь с Никой Самофракийской?» — испуганно подумала Агния. — Знаете, я человек хоть и верующий, но терпимый ко многому. Как сейчас говорят, толерантный. Однако то, что он мне показал, это разнузданное богохульство, этот иконостас из живых тел!. Я плюнул и ушел.
— Неужели так бездарно? — вставила Агния, не понимая, что за иконостас может быть сделан из живых тел.
— Бездарно?! — удивился старый художник. — В том-то и дело, что у него нет и не было ни одной бездарной работы! С юных лет. С тех пор как я его увидел первый раз. Его поздние работы я, правда, знаю не все, их растащили по музеям, по частным коллекциям. И на этот раз все было выполнено гениально. Потому я так тогда и разъярился! Тоже мне — богомаз нашелся! — художник поднялся с кресла. — Сейчас я вам покажу фотографию, и вы все поймете, вы же искусствовед. Добро бы фрески писал, а то — на живых людях. Видите ли, двенадцать апостолов — это он парней подобрал и растатуировал, а посередине он сам — Иисус Христос! Перед зеркалом себя разукрасил! — Художник говорил это, решительно шагая по коридору, и, похоже, не Агнии, а самому себе. — Он мне снимок вручил на этом своем перформансе. Кстати, потом заявлялись некие… мутные люди, пытались его зачем-то выманить. Откуда они только узнали — вот вопрос! Но я им не дал. И даже не показал. Деньги предлагали, представляете? Столько, сколько я сейчас за книжку не получаю. Вот так! Я даже в больницу этот снимок с собой забрал вместе с документами, чтобы супружницу не тревожили…
Они почти дошли до шестой палаты, как вдруг художник приостановился, слегка покачнулся, удивленно взглянул на Агнию и беспомощно взмахнул руками, будто пытаясь ухватиться за воздух.
— Алексей Пахомович, вам плохо? — успела растерянно выкрикнуть Агния.
Старик не ответил, ноги его подогнулись, и единственное, что успела Агния — подхватить тяжелое тело, чтобы он не так сильно ударился об пол.
— Врача! Позовите быстрей врача! — крикнула она незнакомым пожилым людям, которые стояли вблизи висящего на стене телефона и с недоумением на них смотрели. Художник лежал на полу, вытянувшись во весь рост, с закрытыми глазами. Лицо его очень быстро сделалось белым, а потом стало синеть. Похожее Агния уже наблюдала — тогда в Париже… — Врача, зовите же скорее врача!
Она опустилась на колени, но не знала, что делать. Где-то. Агния слышала, что в таких случаях вдузают воздух «рот в рот», делают массаж сердца, но как все это происходит — понятия не имела. Она лишь продолжала стоять на коленях, держала художника за руку — за то место, где меряют пульс, и повторяла:
— Алексей Пахомович, миленький, не уходите! Алексей Пахомович, не уходите! Слышите?!
Наконец прибежали врачи, двое молодых мужчин. Один, отбросив полу пижамы, стал сразу делать укол, в грудную клетку — туда, где сердце. Потом кто-то подвез каталку. Тело художника подняли, положили на нее и бегом покатили в реанимацию.
Агния бежала рядом, на нее не смотрели, но она продолжала повторять:
— Он же только что шел рядом со мной, разговаривал! Он совсем был здоровый!
Она села на старый качающийся стул, стоявший у стенл поблизости от двери, куда ее не впустили, и сидела там, как ей показалось, очень долго. Наконец один из молодых врачей вышел и снова аккуратно прикрыл за собой дверь.
— Ну что? — Агния сразу вскочила и пыталась угадать ответ по его лицу.
— Что — «что»? — ответил врач почти злобно.
— Как он?
— А вы, собственно, ему кто? Дочь?
— Нет, я корреспондент… пришла для беседы.
— Какой еще, к лешему, корреспондент?!
— Я пишу книгу про его ученика, тоже художника. Ну как, его можно увидеть? — спросила с надеждой Агния. — Он разговаривать уже может?
— Разговаривать?! — переспросил врач, и по интонации, с которой он произнес это слово, она все поняла. — Разговаривать?! — повторил врач. — Теперь уже только с Богом.
Агния отвернулась и неожиданно для себя тихо всхлипнула.
— У вас документы при себе есть? — спросил врач.
— Есть. А что? Они вам нужны? — Она продолжала всхлипывать и не скрывала этого.
— Дайте-ка мне, я перепишу ваши данные. На всякий случай… Все это очень странно…
СТРАШНАЯ НАХОДКА
Возвращалась домой Агния, как обычно, после полуночи — но так, чтобы успеть доехать на метро. Она привычно взглянула на окна, ставшие давно родными, словно в этом доме прошло ее детство. Окна светились. Глеб ждал ее, листая какой-нибудь очередной научный сборник. Едва она вышла из лифта, как услышала собачий лай, перемежающийся с повизгиванием — их семейный пудель Гера почувствовала хозяйку первой. От площадки, куда довозил лифт, до их двери полагалось подниматься еще пролет. В старом доме он был довольно высок, и Агния, преодолевая его, ощущала тяжесть в ногах. Задень ходьбы ноги у нее сильно уставали, а часто и слегка опухали, так что порой сапоги стягивал с нее муж. Причем с усилием.
Забавно, что где-то между шестнадцатью и двадцатью, обсуждая будущее замужество, она, как и ее подружки, больше всего боялась привычности. Всем хотелось остроты, перца, качелей. И, только повзрослев, Агния поняла сладость надежной жизни, когда, входя в дом, заранее знаешь, что муж встретит тебя с улыбкой и ты ему долго, во всех подробностях, станешь рассказывать о прошедшем дне. А он будет слушать, сначала поддакивая, удивляясь, а потом все чаще клюя носом.
Однако в этот раз жизнь предоставила ей некоторое разнообразие. Муж хотя и встретил ее с улыбкой, но тут же тревожно сообщил:
— Трижды звонил какой-то капитан Майоров, требовал, чтобы я сообщил, где ты находишься.
— Майоров? — переспросила Агния, усаживаясь на стул в прихожей и подставляя мужу сапоги. — Не знаю такого.
— Я сначала подумал, что это такой прикол — капитан Майоров. Как в рассказе у Валерия Попова. Но потом понял, что он говорит серьезно. А еще дама несколько раз тебя требовала.
Он еще не договорил, как телефон зазвонил. Трубку взял Глеб.
— Да, она только что вошла. Пожалуйста.
— Уважаемая, —-услышала она срывающийся голос пожилой женщины, который показался ей знакомым, — у меня случилась трагедия. Я не знаю, каким образом вы к ней причастны, в этом разберется милиция, но я заклинаю вас, для вашего же блага, немедленно верните мне портфель мужа.
— Простите, я не понимаю, какой портфель? Вы правильно набрали номер?
— Я-то набрала правильно, Агния Евгеньевна, а вам лучше немедленно привезти портфель мужа по адресу, который вы хорошо знаете. Повторяю: для вашего же блага.
И только тут Агния сообразила, что она говорит с женой, то есть теперь уже со вдовой, старого художника.
Будильник зазвонил как обычно — в половине шестого утра. Ева стала делать так, как прежде Гоша — вечером заводила его и ставила на пол у постели, в головах кровати. Утром можно было сразу его выключить, чтобы не расходовалась зря батарейка.
Она быстро вскакивала и уже через десять минут, натянув под длинную юбку старые рейтузы, обувалась в резиновые полусапожки, сверху на свитер набрасывала куртку и, схватив ведра, швабру с тряпками, принималась быстро-быстро делать влажную уборку в коридоре.
Начинала и заканчивала уборку она в туалетах. Оба туалета — и мужской и женский — были ее гордостью. Никто из жильцов ни разу не пожаловался на то, что там не чисто. Когда ее с сыном комендант пустил в это общежитие, он предупредил сразу.
— Будет всегда чисто — можешь жить сколько захочешь, а допустишь беспорядок — пеняй на себя.
Пенять она не хотела, потому что другого места на этой земле ей, видимо, было уже не дано. Ева делала уборку на своем этаже три раза в день и за это имела не только бесплатную комнату, но и зарплату. С семи до без четверти девять утра она убирала дворы — вместе с другой такой же беженкой, Дарьей Никитичной, они взяли себе три двора. А еще сутки через двое работали здесь же, в общежитии, дежурными. Так что на— жизнь, если не позволять себе больших трат, хватало.
