В свой Дом Ника влетела, когда на лицо брызнули первые дождевые капли. Открыла дверь квартиры и сразу, еще в прихожей, почувствовала назойливый запах дешевых духов. «Заходил, что ли, кто из соседок?» — подумала она.
За дверью ванны слышалось шевеление, видимо, Аркадий решил в ее отсутствие или помыться, или что-нибудь постирать. Сбросив туфли, Ника просунула ноги в тапочки и вдруг услышала из-за двери голос:
— Аркунечка, голубь мой, я иду!
В ту же секунду дверь ванны распахнулась, и в ней появилась во весь громадный рост Клавка из цирковой обслуги. Голая. От неожиданности она громко взвизгнула.
— Что там такое? — спросил из комнаты Аркадий.
— Аркунечка! — пролепетала, как бы предупреждая об опасности, Клавка.
И тут же появился совершенно голый Аркадий.
На мгновение лицо его сделалось растерянным. Но только на мгновение. А потом он спросил тем недовольным голосом, каким отзывался, ко. да Ника принималась будить его утром:
— Чего так рано?
Небесный грохот уходил в сторону, но дождь продолжал хлестать по лужам, распластанным на асфальте. Ника промокла в первые же мгновения. Она бежала по улице из дома, в котором прожила почти десять лет, и ей было совершенно все равно какое она сейчас производит впечатление. Хорошо хоть туфли сообразила прихватить из прихожей.
В этой самой прихожей несколько минут назад голая Клавка возвышалась над ней как гигантская статуя. Глаза Ники были где-то на уровне складок белого Клавкиного живота с коричневой бородавчатой родинкой.
— Чего так рано, а? — недовольно повторил Аркадий. Видимо, от растерянности забыл все остальные слова.
Получалось, что это она, Ника, виновата в той мерзости, которая перед ней происходила.
— Стерва! Какая стерва! — выговорила Ника, нагибаясь и ловя рукой раз за разом спадавшую туфлю.
Эта тридцатилетняя дылда, Клавка, сметала с арены опилки и раскатывала огромной ширины ковровые подстилки. Ничего большего ей доверить было нельзя. Про нее говорили, что она готова переспать с любым, у кого хоть что-нибудь болтается между ног, а особо злые языки шутили по поводу циркового ослика Фили. У нее и прозвище было соответствующее — Скважина.
— Ну и нашел же ты, с кем связаться! Скважину привел! — слова Ники прозвучали почти, как стон.
— А ты-то, ты-то! — завизжала Клавка, переступая босыми ногами. Она и в обычных ситуациях обожала скандалить по любому пустяку. Только тогда чувствовала себя королевой. — Тебя только в микроскоп разглядывать. Как вошь! Аркуня, у нее хоть дырка-то есть, или ты ей куда в другое место всаживал?
— Заткнись! — угрюмо проговорил Аркадий. — Есть у нее дырка, получше твоей.
Именно эти слова Нику и добили. Чтобы ее сопоставляли с какой-то уродкой, дебилкой, шлюхой! Да еще на самом плебейском уровне! Она выскочила из прихожей и, не дожидаясь лифта, помчалась по лестнице.
Ника плохо представляла, куда идет и зачем. Очнулась она вблизи дома, где была около часа назад, где с ней так красиво, умно и весело разговаривали. Только тут она увидела себя со стороны. Давно промокшая насквозь одежда девочки-отличницы облипала тело, но что еще хуже — она тряслась от жуткого озноба. Ледяной ветер, который взялся неизвестно откуда, казалось, продувал насквозь.
Пока она поднималась в лифте, вокруг ног с одежды натекла лужа. Ника и в прошлый раз едва-едва дотянулась до звонка, а теперь ей пришлось подпрыгивать, чтобы нажать на кнопку. «Скажу, что потеряла ключ, промокла, дома никого нет, — думала она, — друзья Антона наверняка еще здесь. А я попрошусь в ванную. Главное, закрыться и отогреться. И чтобы ко мне никто не лез»;
— Сейчас-сейчас, — услышала она голос Шолохова и уже по его интонации поняла, что он в квартире один.
— Что с вами, девочка моя! — сказал он.
Она хотела что-то ответить, но вместо этого губы ее повело на сторону, и она громко всхлипнула.
Вид у нее был настолько жалкий, что Антон, видно, сообразил все сам, а что не сообразил, то вообразил. Он схватил ее за плечи и почти силой впихнул в ванную.
— Быстро запускай горячую воду, все снимай и сиди. Где-то у меня с собой аспирин.
Она сидела по горло в горячей воде, но ее продолжала колотить дрожь. Никакой задвижки в двери ванной не было. Антон постучал в дверь.
— Ой, не надо! — вскрикнула она, но он уже заглянул в щелку.
— Я тебе сделал шипучий аспирин, наш, французский. Его надо выпить в горячем виде. Держи. — И он протянул фарфоровую кружку. — Осторожно, горячий. Да не прячься ты! — сказал он, садясь на край ванны и видя ее судорожные попытки прикрыть одной рукой то, что было над водой. — Я, знаешь, сколько этих ню нарисовал… Можешь считать меня медсестрой, хотя нет, медбратом.
— Спасибо, — ответила она так тихо, что сама еле расслышала свой голос из-за шума воды.
— Я что хочу сказать. — Антон продолжал сидеть на краешке ванны, и голос его звучал смущенно. — Ты же тут век сидеть не будешь, а дамскую одежду я с собой не вожу, сама понимаешь… Ага, уже улыбаешься! — заметил он обрадованно. — Но у хозяина квартиры, это мой друг, есть дочка. Сейчас-то она взрослая. Я тут порылся в шкафу, кое-что нашел — старое, но чистое… — Она представила себя в застиранном детском фланелевом платьице и решила пока не отвечать. — Еще есть мой халат, махровый. Он совсем новый. Правда, тебе будет длинноват, красавица…Так что лучше?
— Твой халат, конечно, лучше, — выговорила она.
— Я тоже так думаю, — согласился Антон и пошел за халатом.
Семья, которая уступила Антону квартиру, была наверняка очень домашней. У ванны лежал удобный красивый коврик, на стене, рядом с ее мокрой одеждой — большая мягкая махровая простыня. Над раковиной — зеркало, в красивой раме.
Она стояла, закутавшись в простыню перед зеркалом, когда Антон вошел снова.
— Принес халат, красавица!
Она позволила ему снять простыню, чтобы накинуть халат. И когда он развернул Нику лицом к себе и стал, едва касаясь губами, целовать ее слегка влажные плечи, сама потянулась к нему и обняла за шею. Он стоял перед ней, нагнувшись, в джинсах и футболке, и она шепнула ему прямо в ухо:
— Что это на тебе такое надето, давай, снимай.
И тогда он, завернув ее в халат, понес в комнату.
За окнами снова грохотал гром, видимо, нагрянула новая гроза, в комнате был полумрак, его время от времени изгоняли молнии. А ей было так хорошо с Антоном, как никогда и ни с кем в жизни. Правда, у нее и был прежде только Аркадий.
— Знаешь, я ведь сначала думала просто ему отомстить, — прошептала Ника, когда они совсем обессиленные легли рядом, и она положила голову ему на грудь.
— А теперь? — спросил он.
— А теперь я ничего не знаю. И не хочу знать. А хочу я, чтобы мы были вместе. Всегда.
— Ты, это самое, вообще-то прости меня. Ну дурак был, поддался этой сучке. Я ж ее сразу погнал.
Аркадий стоял около Ники, и вид его был виноватый. Клавка, та вовсе пряталась по другую сторону зала.
— Ты только не уходи, слышь! Не уходи из номера!
Ника глядела на него с жалостью: муженек ее явно поглупел, причем за один лишь день. Или всегда был такой, да она не замечала?
— Я думала, ты про нашу семью. А ты — про номер!
— Да ладно, чего там! Ну один раз привел бабу! С кем не бывает, слышь! Ну не буду я больше! Ты только не ломай номер, нас же в Париж не возьмут!
— Слушай, отстань, а! — сказала она с раздражением. — Не уйду я из твоего номера. Только не прикасайся ко мне. — И она брезгливо отдернула руку, за которую он было взялся.
Так они и работали — в тот день и в следующие. Аркадий Летал под куполом от перекладины к перекладине, успевая сделать несколько сальто, она исполняла на скрипочке свои мелодии, а потом расстреливала шары, забрасывая зрителей искрящимися снежинками конфетти и букетиками искусственных цветов.
Отработав номер, она мчалась к Антону. В городе снова установилась душная, липкая жара, и, войдя в квартиру, Ника первым делом залезала под душ.
Антон, поджидая ее, пил зеленый чай и пытался выкарабкаться из кризиса идей.
— Лезет один банал в голову, моя красавица! Что ни придумаю, тут же сразу мысль: да было это, уж и сам перепробовал по сто раз! Я же в основном поэтому из Парижа рванул. Чушь какая-то! Время уходит, а ничего не придумывается!
И все-таки свежая идея его озарила. Она не сразу поняла, зачем ему это понадобилось, когда он приволок раскладное кресло. Это кресло могло преображаться и в шезлонг, и в кровать.
— Не для тебя, моя радость, не пугайся! — сказал он весело. — Теперь самое главное — подобрать материал. Нужно двенадцать живых молодых мужских тел. Не жирных, но и не костлявых.
— Прости за черный юмор, не на шашлык?
— Перекрестись, моя радость! Мы Господа восславим. Правда, по-своему. Иконостас мы с тобой сотворим. Живой иконостас. Это будет гениальный перформанс!
