Она не очень поняла, но, как и все эти дни, была рада уже тому, что он обсуждает с ней свои планы.
Первый парень нашелся быстро. И привел второго. Теперь по дороге из цирка Ника покупала «Владимирский хлеб» в упаковке, заранее разрезанный на ломтики, к нему сыр, ветчину и, пока плескалась под душем, Антон делал бутерброды для себя и для очередной модели. Иногда работа затягивалась, и Ника с любовью смотрела, как серьезно, рассчитывая каждое движение пальцев, колдует над телом парня настоящий художник.
Таких татуировок, какие он делал этим ребятам, не было ни у кого на свете. Разве только Андрей Рублев с каким-нибудь Феофаном Греком, да Нестеров с Васнецовым могли бы с ним состязаться, но в их времена живой иконостас, который создавал на ее глазах Антон Шолохов, мог присниться только в дурном сне. Ведь татуировка тогда считалась принадлежностью дикарей да уголовников. Даже когда один из Толстых — в девятнадцатом веке — возвратился после дальней поездки слегка татуированным, это обсуждал весь Петербург.
Обо всем этом и о многом другом Антон рассказывал ей, когда они оставались вдвоем и, доканчивая бутерброды, попивали зеленый чай.
— Ты так хорошо умеешь слушать, моя радость! Рассказывать тебе — одно удовольствие, — смеялся он.
— А мне еще большее удовольствие — слушать. Со мной так никогда никто не разговаривал!
Однажды во время рассказа позвонил какой-то француз, из деревеньки в Шампани. Антон долго обсуждал с ним, видимо, общее дело. Что-то одобрял, спорил, диктовал список названий. И, положив трубку, довольно вздохнул, как после трудной, хорошо выполненной работы.
— Представляешь, едет все-таки!
— Едет кто?
— Да есть тут шейх такой. В десятке самых богатых людей мира.
— Он что, к нам едет? — испуганно переспросила Ника, Антон только улыбнулся ее наивности.
— Нет, радость моя, в деревню, в шампаньскую деревню. Там в пристройке у меня хранятся работы. Вот он и едет смотреть. Что-нибудь купит — будем жить хорошо и красиво. Ладно, хуже нет, чем мечтать заранее, а потом разочаровываться, — перебил он самого себя. — Давай-ка я тебя порисую, девочка. Ну-ка улыбнись, сделай свет в глазах! — И он выставил табурет на середину комнаты.
…Был разгар лета, и даже близко к полуночи солнце еще висело над крышами зданий. В этот час они спускались на лифте, ловили частника, ехали к Дворцовой набережной и, взявшись за руки, гуляли — от Каменноостровского моста до Медного всадника.
— Смотри! Смотри! — увлеченно показывал Антон. — Солнце зашло, а ангел на Петропавловке продолжает светиться! Сейчас начнется главное чудо! — Он показывал это ей каждый вечер, и каждый вечер сам не уставал удивляться, будто видел впервые в жизни. — Вот оно! — радовался Антон. — Серебряное свечение.
Легкие, полупрозрачные облака, которые появлялись на прежде безоблачном небе неизвестно откуда, отражали лучи ушедшего за горизонт солнца. От облаков эти лучи падали на Неву и, еще раз отражаясь от водной глади, снова устремлялись к небу. В этом многократном отражении пространство становилось зыбким, казалось, воздух в самом деле распространял серебристый свет. Антон вел ее мимо дворцов и в который раз счастливо удивлялся:
— Нет, ты смотри, смотри на здания! Видишь, как четко прорисована каждая линия! — Ника иногда и в самом деле видела все, что показывал Антон. Но даже если и не видела, поворачивала к нему счастливое лицо. Они были вместе — ей уже и этого было достаточно. — Вот момент истины! — говорил Антон. — Авторское откровение! Только в эти полчаса постигаешь по-настоящему замысел всех тех великих зодчих.
На набережной гуляли толпы людей, как в праздничный день на Невском. Торговали цветами, воздушными шарами. С плавучих ресторанов доносилась музыка. Они несколько раз останавливались, и Антон покупал цветы, добавляя еще и еще у каждого киоска. И когда букет становился огромным, они ловили машину, возвращались домой и любили друг друга.
Уже в первые дни Ника нашла момент, когда Аркадия не было дома, взяла кое-что из своей одежды и документы. В заграничном паспорте у нее стояла шенгенская виза.
— Это хорошо, — сказал Антон. — Будет проще тебя увезти, моя красавица.
И она уже сама начинала верить в то, что казалось сказкой. Квартира в Париже, дом в Шампани и даже маленький самолет, чтобы летать к другу в Канны.
— А ты не будешь меня стесняться? — спрашивала она.
— С какой стати?
— «С какой, с какой»! Из-за роста, конечно.
— Ну что ты, девочка моя! — Он осторожно прижимал ее к себе так, что она чувствовала все его тело.
— А тебе лучше как: когда я с тобой как девочка или как взрослая женщина? — продолжала допрашивать она.
— Это вопрос! — Она не видела его лица, но знала, что он улыбается. — Пожалуй, как девочка. Но и как женщина тоже.
— А ты случайно не педофил?
— Не знаю… Не было случая подумать.
— Похоже, не педофил, — делала она заключение. — Значит, ты любишь только меня. ?
— А кого же еще. Конечно тебя.
У него была жена-гречанка, с которой они уже больше пяти лет жили отдельно.
— Обыкновенный банал, — рассказывал он, слегка морщась. — Был в Латинской Америке, вернулся без предупреждения, застал не одну. В постели, естественно. Сразу повернулся и поехал снова в аэропорт… С тех пор я ее не видел…
— Она тоже в Париже?
— Не думаю, — сказал он. — По крайней мере, год назад жила в Индии. Восточные культы и все такое. Поселилась в буддистском монастыре. Кстати, надо спросить у адвоката, куда он ей переводит содержание…
— Идиотка! — не сдержалась Ника.
— Почему? — удивился он. — Я же сказал: банальная история.
— Ну уж нет! Изменить лучшему в мире мужчине — это не банальная история! Для меня такое просто невозможно!
Он рассмеялся, прикоснувшись губами к ее затылку.
Нет, она не верила в свое счастье. Даже когда она лежала, положив ему голову на грудь, а он говорил ей о своей любви, об их будущей жизни, Ника знала: этому не бывать. Но все же слушала, сладко мечтала вместе с ним. Лишь иногда пробовала слабо возразить:
— Ну кем я там буду?! Тут я заслуженная артистка. А там? Пустое место? А я, между прочим, звезда.
— Конечно, — соглашался он. — Ты и там будешь моей звездой.
— Не слишком ли много звезд в одном помещении? А потом?
— Что — потом? — переспрашивал он.
Но она пугалась и не продолжала этот разговор. Миллионы женщин каждый день сходятся с миллионами мужчин и слышат от них слова о вечной любви. Но только что от этого остается уже через несколько лет?
Ника прыгала от радости, когда услышала по радио, что тот самый просвещенный шейх решил создать на своей земле музей европейских искусств и закупил на десять миллионов картины и скульптуры Антона.
— Подожди, девочка, подожди, — остановил ее Антон, — откуда ты это взяла?
— Из кухни! Только что сказали на кухне! — ликовала она.
— Десять миллионов чего? Долларов или рублей? Если рублей — в это еще можно поверить. А долларов — маловероятно.
Антон принялся тут же звонить в Шампань. К телефону никто не подошел. Тогда он позвонил в Париж своему адвокату, получил подтверждение и, положив трубку, сказал неожиданно серьезно, почти трагическим голосом:
— Все правда. В долларах.
Она слабо представляла, что за работы он хранил в Шампани, и спросила:
— Это мало или много?
— Как тебе сказать? Я-то все равно считаю, что мало, однако столько мне бы никто сегодня не дал. Но главное — работы уйдут, и у меня их больше никогда не будет.
Уже были взяты билеты. Но Ника не решалась идти к директору с разговором об отъезде. К тому же Аркадий, узнав о крушении их номера, мог бы силой ее куда-нибудь запереть. Он ведь постоянно уговаривал ее вернуться.
— Слышь! — убеждал он. — Ну дурак я был! Но раньше-то что, тебе со мной плохо было? Хочешь, на колени встану? Или Клавке при всех в морду плюну? Куда уходишь-то, хоть скажи?
НОНХЕППИ-ЭНД
Прекрасный марсианин решил увезти на далекую планету земную карлицу. Он пел ей песни о своей любви, и она в них поверила. Но хеппи-энда не произошло. В тот день все как-то не задалось с самого утра.
Утром Антон собрал всех двенадцать парней и привез своего учителя — старика-художника. В середину он встал сам.
Парни стояли в плавках и ухмылялись. Святые апостолы смотрели с их тел на мир огромными печальными глазами, словно понимали, сколько горя и боли придется вынести каждому из них вместе с отданным им в науку человечеством, пока это самое человечество учится жить по заповедям, которые принес им Учитель. Пока парни делали лица подобающими моменту, серьезными, Ника вручила старику снимок всей этой композиции, который она сделала накануне. Она понимала, что участвует в историческом моменте — ведь это был первый показ. Художник взял его и равнодушно, не поблагодарив, сунул в карман белого старомодного пиджака. Лицо его становилось все более хмурым.
