– Мой “форд” – это прежний Маркус.
– Прежний Маркус? Это еще что за глупости? Ты написал книгу и теперь намерен измениться?
– Я-то не изменюсь, а вот люди будут глядеть на меня другими глазами.
Тогда я еще не знал, насколько точным окажется мое предсказание.
– Обещай, что вернешь ее, – потребовала Эмма.
– Обещаю. Мне через пару дней снова надо к Гарри, он прочтет рукопись.
– Я люблю Маркуса, который ездит на “форде”, – повторила она.
– Знаю.
Гарри обещал дать мне знать насчет книги в самое ближайшее время. Но я никак не думал, что он позвонит через сутки, к тому же в самый неподходящий момент. Вечером 30 августа 2005 года, около половины одиннадцатого, я лежал рядом с Эммой в ее спальне и ласкал ее в темноте. Комнату освещали только огни Бостона в окне. Лежали мы еще одетые, она была в короткой юбке, которую я медленно стягивал на бедра. Вдруг у меня зазвонил телефон, забытый в кармане брюк. Я схватил его и хотел выключить, но увидел, что это Гарри.
– Кто это? – спросила Эмма, заметив мое недоумение.
– Гарри.
– Завтра перезвонишь.
– Если он звонит в такой час, значит, дело серьезное.
Телефон не умолкал. Я принял звонок. Эмма вздохнула и поправила юбку.
– Алло, Гарри?
– Маркус…
Голос был замогильный.
– Гарри, с вами все в порядке?
– Я по поводу вашей книги, Маркус. Это очень важно. Я обнаружил нечто, что меня очень беспокоит. Мне надо с вами переговорить. Вы должны приехать в Аврору.
– Сейчас?
– Да, сейчас.
Он был явно не в себе. Я сказал, что немедленно выезжаю:
– Скоро буду, минут через сорок пять.
И нажал на отбой. Эмма смотрела на меня с тревогой:
– Что случилось, Маркус?
– Гарри надо поговорить со мной про книгу.
– Что, прямо сейчас? Ты помчишься в Нью-Гэмпшир посреди ночи разговаривать про свою книжку?
– Он сказал, что это очень важно.
– Важно? – взвилась она. – Важно, что ты сбегаешь, как вор! Твоя книжка подождет до утра! Не езди.
– Прости, Эмма. Гарри мой друг, и, похоже, я ему сейчас нужен.
– Ты не из-за Гарри едешь, а из-за своей долбаной книжки!
Я натянул футболку и обулся.
– Вот только выйди за дверь… – пригрозила Эмма, вне себя от злости.
– И что будет, если я выйду за дверь?
– Если ты выйдешь за дверь, значит, ты больше не тот Маркус, какого я знала.
– Ты меня знаешь месяцев пять от силы.
– Если ты уедешь, Маркус, между нами все кончено.
– Это почему же? Потому, что я еду помочь другу?
– Ты не на звонок Гарри отозвался. А на зов своего честолюбия. Честолюбие будет самым злым твоим демоном. Оно тебя сожрет. Если ты неспособен его обуздать, я с тобой не останусь.
Я ушел.
В следующий раз я увидел Эмму только пять лет спустя, в конце июня 2010 года, у дверей ее магазина в Кембридже.
Тогда, 30 августа 2005 года, я приехал в Аврору незадолго до полуночи. На Оушен-роуд не было ни огонька. Вот и Гусиная бухта. Свет у Гарри не горел, однако мой “форд” стоял перед домом. Он точно здесь. Я постучал – никто не отозвался. Я забеспокоился и решил войти. В гостиной было пусто. Я позвал Гарри. Никаких признаков жизни. Я вышел на террасу и тут заметил фигуру на пляже, сидевшую у костра. Он.
Я спустился к нему.
– Гарри?
Он глядел на меня как-то странно:
– О, Маркус, вы приехали!
По тому, как Гарри выговаривал слова, я понял, что он мертвецки пьян. Прямо на песке валялась бутылка виски. Он подобрал ее и протянул мне. Обижать его не хотелось, и я отпил глоток, чувствуя, как у меня колотится сердце. Я никогда не видел его в таком состоянии.
– Гарри, что случилось?
Он поднял на меня остекленевшие глаза и выпалил:
– Вы больше, чем просто писатель, Маркус, вы умеете любить. Я знаю, я в вашей книжке прочел. Редкое качество.
– Гарри, что случилось? – повторил я.
– У нас нынче 30 августа 2005 года, Маркус. Сегодня ровно тридцать лет.
– Тридцать лет чему?
– Тридцать лет, как я ее жду.
– Кого ждете?
Он ушел от ответа:
– Вы не представляете, что это такое, когда кто-то вдруг исчезает из вашей жизни и вы не знаете, что с этим человеком. Она умерла? Или жива, но уехала? Думает ли она о вас так же, как вы о ней?
– Не уверен, что понимаю вас, Гарри.
– Это нормально. Вы умеете хранить тайну, Маркус? Самое трудное с тайнами – это не столько молчать про них, сколько с ними жить.
– Что за тайна?
– Не могу сказать, Маркус. Вы будете в ужасе.
– Откуда вы знаете, какая у меня будет реакция?
– Я нашел книгу, Маркус.
– Какую еще книгу, черт возьми?
– Ту, что была у вас в машине, в бардачке.
Он вытащил из заднего кармана брюк “Истоки зла”, свой главный роман, напечатанный в 1976 году. Мне невольно пришло в голову, что 1975 год, о котором все время вспоминал Гарри, как-то со всем этим связан. Книгу, которую он держал в руках, я узнал сразу – я годами возил ее с собой повсюду и испещрил пометками. Когда я приехал в Аврору, она валялась у меня на пассажирском сиденье, и, оставив Гарри свою машину, я машинально сунул ее в бардачок. Я перестал что-либо понимать. Тем более что Гарри швырнул книгу в огонь.
– Что вы делаете? – вскрикнул я и попытался достать книгу из костра.
Но это было невозможно. Языки пламени опалили мне руки. Мне оставалось только бессильно смотреть, как книга погибает. Лицо Гарри на задней стороне обложки медленно сморщилось, потом почернело и исчезло. Подняв глаза, я увидел реального Гарри, смотревшего, как горит его портрет.
– Что я делаю? – произнес он. – Делаю то, что должен был сделать с рукописью этой гребаной книги тридцать лет назад. Хоть бы этой книги никогда не существовало. Вас ждет огромный успех, Маркус. Вы станете таким писателем, каким я никогда не был.
Через несколько месяцев после этого странного вечера я избавился от “форда” и потратил часть выплаченного Барнаски аванса на черный “рейндж ровер”. Гарри был первым человеком, которому мне хотелось показать свое приобретение. И я отправился к нему в Гусиную бухту. Он долго изучал новехонькую машину, которую я поставил у дома. Но вместо поздравлений сказал:
– И все это ради этого, Маркус. Все эти часы, годы, проведенные за столом, вся яростная жажда жизни, выплеснутая на бумагу, – все ради того, чтобы променять ваш бодрый “форд” (я знаю, я на нем пару раз ездил) на элитную тачку. Я вас не осуждаю, Маркус, вы тут ни при чем, просто так работает наше общество: по-настоящему людей уже ничто не впечатляет, кроме денег. И потом, знаете, это проблема всех художников: ими восхищаются, пока они никому не известны, а когда они приходят к успеху, ими начинают брезговать, потому что выясняется, что они как все. Когда деньгами швыряются трейдеры, которые делают деньги из денег, это никого не смущает, хоть мы и презираем их за алчность. А от артистов ждут, чтобы они немножко подняли планку, чтобы они были выше этого. Но, в сущности, это вполне нормально: артист, срубив бабла, хочет его тратить. Успех сродни болезни, Маркус, скоро вы это поймете. Поведение меняется. Успех у публики, известность, то есть взгляд других, обращенный на вас, влияет на то, как вы себя ведете. Этот взгляд не дает вам жить нормально. Но не пугайтесь: раз успех – это обычная болезнь, значит, он порождает антитела. Борется сам с собой, внутри себя. Стало быть, успех – это запрограммированное поражение.
* * *
Я закончил свой рассказ. Гэхаловуд глядел на меня с любопытством:
– Значит, Маркус на “форде” – это то, кем вы стали бы, если бы не успех, да?
– Точно.
– И были бы вы счастливее?
– Черт его знает.
– Но вы до сих пор любите эту девушку? – спросил он, показав на Эмму вдали.
– Нет, я люблю тот идеал, который в ней воплощен. Это могла быть и моя тетя Анита, и даже Хелен.
– Кончайте с идеалами, писатель, и переходите к практике. Семейная пара купается в счастье несколько месяцев, не больше. А потом – труд, компромиссы, фрустрации, слезы. Но оно того стоит, потому что в результате возникает целое, которое держится не химией и волшебством, – вы это целое строите сами. Любовь не живет сама по себе, ее создают.
