– А вы сами, когда жили в Салеме, не были с ней знакомы?
– Нет, она была сильно младше. В таком возрасте разница очень большая. Вы говорили с Эриком Донованом?
– Еще нет, – ответил Гэхаловуд.
– Можем вместе к нему съездить, если хотите, – предложила Патрисия.
– С удовольствием.
– Давайте завтра с утра, если вам удобно: я все равно еду в тюрьму на демонстрацию.
– На демонстрацию? – переспросил Гэхаловуд. – Какую демонстрацию?
– Каждый второй вторник месяца наша ассоциация “Свободу Эрику Доновану” собирается у ворот тюрьмы штата, где сидит Эрик. Два года назад я предложила Лорен попробовать сделать это – и оно более или менее работает. Нам нужно привлечь на свою сторону общественное мнение, добиться внимания к делу, чтобы его пересмотрели. К сожалению, это классика судебных ошибок: без давления власти не делают ничего. Тот, вокруг кого будет больше шума, получит шанс выйти на свободу, остальные так и будут подыхать в тишине. Приезжайте, будет повод примкнуть к нашему делу.
– Мы действуем в рамках официального полицейского расследования, – напомнил Гэхаловуд, – мы ни на чьей стороне.
– Сержант, хотите, скажу, сколько невинных людей гниют за решеткой в Соединенных Штатах?
– Вы не можете дискредитировать всю судебную систему, прикрываясь отдельными трагическими ошибками.
– Отдельными трагическими ошибками? – возмутилась Патрисия. – Как бы вы заговорили, окажись ваш ребенок в тюрьме за преступление, которого не совершал? Интересно, на чьей вы стороне, сержант?
– На стороне правосудия.
– Как знаете. Завтра в десять утра я буду в тюрьме. Если хотите, чтобы я вам устроила встречу с Эриком, приезжайте.
Когда мы ушли из кабинета Патрисии Уайдсмит, я попытался уговорить Гэхаловуда сходить с ней завтра утром в тюрьму. В ответ он саркастически усмехнулся:
– Потому что там будет ваша подружка Лорен?
– Потому что надо поговорить с Эриком Донованом, сержант!
– Я полицейский, – заметил он, – мы его можем навестить когда угодно, нам провожатые не нужны.
– Да, но если нас приведут его адвокат с сестрой, он нам будет доверять. Наша цель – не повидать его, а разговорить.
– Вы недалеки от истины, писатель.
– Скажите, сержант, почему вы не сказали Патрисии Уайдсмит, что признание Уолтера Кэрри получено под давлением?
– Потому что мне сперва надо понять, готова ли она к тому, что следствие в итоге может признать ее подзащитного виновным. Можно ли ей верить? Или она уцепится за мои откровения, заявит о нарушении процедуры, и мы предстанем перед судом в качестве свидетелей?
Мы подошли к моему “рейндж роверу”.
– Сержант, – попросил я, – если вам не трудно, берите мою машину и возвращайтесь в Конкорд без меня. Я подъеду попозже.
Он поглядел на меня недоверчиво:
– Что это с вами, писатель?
– Ничего, сержант. Просто в магазин надо забежать.
– Можем вместе забежать, если хотите. Или я вас подожду. Как вы потом в Конкорд вернетесь?
– Разберусь. Не волнуйтесь. До скорого.
Он не стал спорить. Я оставил ему ключи и пошел в прокат автомобилей, вывеску которого приметил раньше. На стойке ресепшена я спросил:
– Мне нужен “форд”, у вас есть? Самая старая модель, какая найдется.
В прокате нашлась одна-единственная модель “форда”, из самых дешевых, – как раз то, что мне было нужно. Сев за руль, я достал из кармана листок, на котором Эмма Мэттьюз две недели назад, когда я заезжал в Бостон, записала мне свой адрес.
GPS привел меня в Кембридж. По обе стороны улицы, где жила Эмма, ровной линией выстроились симпатичные домики с садиками, без заборов и живых изгородей. Я незаметно припарковался возле дома номер 24 – так, чтобы меня не было видно, но сам я видел все. Через пару минут появилась Эмма с маленькой девочкой, та резвилась на газоне. Они немножко поиграли, потом на аллее остановилась машина, из нее вышел мужчина в костюме и при галстуке, и девочка побежала к нему с криком “Папа!”. Мужчина поцеловал девочку, потом Эмму. Я наблюдал за их маленьким сообществом, впитывал в себя эту картину счастья и задавался вопросом, смогу ли когда-нибудь и сам стать полноценным отцом семейства.
Внезапно дверца машины со стороны пассажирского сиденья распахнулась. Я подпрыгнул. Это был Гэхаловуд.
– Что вы тут делаете, сержант? Меня чуть кондрашка не хватил…
– Нет уж, это вас позвольте спросить, писатель, – заявил он, усаживаясь рядом со мной. – Подозреваю, вы не просто так сидите тут в арендованной тачке и шпионите за этим семейством.
Я грустно улыбнулся:
– Пытаюсь вспомнить Маркуса на “форде”. Молодого, никому не известного писателя, полного надежд и мечтаний.
* * *
Нью-Йорк
Начало августа 2005 года
(за три недели до разрыва с Эммой)
Рой Барнаски принимал меня в своем кабинете на последнем этаже башни на Лексингтон-авеню, в которой размещалось издательство “Шмид и Хэнсон”. И принимал с размахом – шампанское, птифуры и море комплиментов. Мы с моим агентом Дугласом Клареном сидели напротив него за большим столом эбенового дерева. Передо мной лежали договор и ручка. Оставалось только подписать. Мой первый авторский договор. Барнаски страшно понравились первые главы моей книги, и он предложил меня печатать.
– Знаете, что значит этот договор, Маркус? – отчеканил Барнаски. – Деньги, которых куры не клюют! Ибо вы исключительно талантливы. Книжка замечательная, а следующие, чувствую, будут еще лучше!
– Мне нравится ваш энтузиазм, – произнес я.
– Мой энтузиазм – дело десятое, важны труды вашего пера. Мы только в начале долгого пути, Маркус, придется работать как каторжному.
– Я только о том и мечтаю, – заверил я.
Барнаски, указывая на договор, перечислил его условия:
– Аванс в миллион долларов за первую книгу будет выплачен после сдачи рукописи, в сентябре. Вы берете на себя обязательство написать еще две книги. Следующая должна быть закончена и сдана в издательство не позже июня 2008 года.
– Я вас не подведу, – заявил я.
И с этими словами подмахнул договор. Барнаски торжествующе улыбнулся, схватил бутылку шампанского, откупорил, наполнил три бокала и провозгласил:
– За Маркуса Гольдмана, восходящую звезду американской литературы!
Спустя три недели, 29 августа 2005 года, я последний раз перечитал рукопись “Г как Гольдштейн”. Закончил глубокой ночью, поспал пару часов, потом прыгнул в “форд” и единым духом примчался в Аврору, показать текст Гарри.
– Сегодня великий день, – сказал тот, глядя на рукопись, лежащую на столе на террасе.
Мы сидели на улице, наслаждаясь летним утром. Гладь океана была безмятежно спокойна. Внизу, на пляже, взлетали и садились чайки.
– Все благодаря вам, Гарри.
Гарри сразу отмахнулся от моих благодарностей:
– Маркус, вы никому не обязаны тем, что стали писателем, только себе самому.
Он поднялся, взял свою жестяную коробку с надписью “На память о Рокленде, Мэн” и стал бросать чайкам кусочки хлеба.
В тот вечер мы должны были встретиться с Эммой в Бостоне, вместе отметить окончание моего труда. Гарри проводил меня до двери, и тут я увидел свой жалкий “форд”, стоявший рядом с его красным “корветом”.
– Гарри, – попросил я, – можно я на пару дней одолжу вашу машину?
– Конечно, – ни секунды не колеблясь, ответил он.
Я оставил ему свой “форд” и уселся за руль болида. На автостраде, ведущей в Массачусетс, я ощущал удивительную легкость. Как будто сбросил с себя прежнего Маркуса.
Зато Эмма, наоборот, отнюдь не пришла в восторг при виде «корвета».
– Это что за тачка? – с ужасом спросила она.
– Это чтобы ездить на ужин к твоим родителям.
Я почти не шутил.
– Прекрати, Маркус, не смешно, – рассердилась Эмма. – Что стряслось с твоей машиной?
