— Однажды в детстве — как же давно это было, — Елена посмотрела в окно, словно желая увидеть в ночной тьме свое прошлое, — я прочитала у Шекспира, или нет — у Диккенса… впрочем, это неважно, такую фразу: «The best of times, the worst of times».[32] Лучшее время, худшее время… Тогда я смеялась над глупостью автора, потому что у меня не было никакого худшего времени, и я, тринадцатилетняя дурочка, мнящая себя взрослой, конечно же не могла понять, что он имел в виду.
— Впадаешь в состояние легкой меланхолии. — Данилов выдавил из себя улыбку. — По-моему, тебе и сейчас рано думать над этой фразой. Какие твои годы, чтобы сравнивать времена?
— Очередной коварный комплимент. — Елена погрозила ему пальцем.
— Почему очередной? — удивился Данилов. — По-моему, первый за сегодня.
— Но когда-то же ты мне их говорил? Значит, очередной. И я надеюсь, что одними комплиментами ты не ограничишься…
Выбор пункта назначения неожиданно оказался очень трудным делом, сродни сказочной загадке: «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Данилов пару часов просидел за ноутбуком, разглядывая карты соседних областей и читая информацию на сайтах разных городов. Серьезно расширил и углубил знание родной страны, но ни к какому выводу так и не пришел. Да и не то чтобы к выводу — ни одного критерия для отбора не подобрал. Ну, разве что хотелось, чтобы непременно была река. Река — это всегда приятно, глаз радует и плавать можно. Начав посещать фитнес-центр, Данилов быстро втянулся и, если неделя проходила без плавания, чувствовал себя как-то не очень. А самая плохая речонка даст сто очков форы самому крутому бассейну, если, конечно, она почище Москвы-реки, купание в которой скоро можно будет расценивать как принятие грязевых ванн.
Как Данилов ни бился, но дальше реки дело не пошло. Даже предпочтительного направления не выбрал — регион-то, в сущности, один, разницы никакой, что юг, что север.
Устав от бесполезности своего занятия, Данилов выключил ноутбук и сварил кофе, надеясь, что бодрящий напиток простимулирует мыслительный процесс. Увы — даже вторая порция не помогла. Тогда Данилов решил пойти другим путем и начал перебирать в памяти знакомых, имеющих какое-нибудь отношение к предмету его размышлений — уездным городам в сопредельных губерниях. Этот путь оказался не только более простым, но и более эффективным. Очень скоро в памяти всплыла новая пассия Полянского — журналистка Маша, выросшая не только в городе Монаково, что в Тверской области, но и во врачебной семье. Это уже зацепка — можно поговорить, расспросить и хотя бы понять, на что надо обращать внимание, а на что лучше сразу закрывать глаза и не заморачиваться.
Приятно, когда дело сдвигается с мертвой точки. Оставалось узнать у Полянского, продолжает ли Маша оставаться «единственной и самой-самой» или уже пополнила легион бывших пассий. Не дожидаясь вечера, Данилов взял мобильный и позвонил Полянскому, рассудив, что если тот занят сейчас на новой работе, то просто не ответит на звонок…
Данилов был уверен, что возле станции непременно найдет кого-то из местных жителей, сдающих комнаты приезжим. Размечтался, конечно, — забыл, что Монаково это совсем не Москва.
Данилов поправил на плече ремень сумки («Бери только самое необходимое, а все остальное я привезу на машине в среду или четверг», — сказала Елена, когда оказалось, что все самое необходимое, тщательно отобранное, все равно за один раз своим ходом не увезти) и поинтересовался, как пройти к гостинице. Как пройти ему объяснили, заодно сообщив, что в городе всего одна гостиница и она неделю назад закрылась на ремонт.
— Был когда-то Дом колхозника, а теперь из него бардак сделают, — неодобрительно сказала старуха, торговавшая с лотка сигаретами, и покачала головой — ох уж эти современные нравы.
— А вы не подскажете, у кого комнату снять можно? — спросил Данилов. — Одинокому мужчине без вредных привычек.
— Э-э, милый, — старуха критически оглядела Данилова с головы до пят, — одинокий мужчина — это уже самая вредная привычка. Что, разве не так?
— Может, и так, — не стал спорить Данилов. — А что насчет комнаты?
— Так это ж спрашивать надо.
— У кого?
— У тех, кто жильцов пускает, у кого же еще? — Старуха демонстративно отвернулась в сторону, показывая, что ей неохота объяснять элементарные вещи приезжему придурку.
У Данилова был записан адрес и телефон Машиных родителей, но интересоваться у них на ночь глядя, не сдает ли кто комнату, он счел неуместным — получится, что напрашиваешься на ночлег к совершенно незнакомым тебе людям. Ни к чему ставить себя и других в неловкую ситуацию.
«Найду сейчас что-нибудь», — подумал Данилов. Он огляделся по сторонам, удивился тому, что на привокзальной площади стоит памятник не Ленину, а какому-то мужику, тоже небось пламенному революционеру, и двинулся к явному центру местного бытия — магазину с цифрой «24» на вывеске. Где торговля — там жизнь.
Расспросы двух имевшихся в наличии продавщиц и нескольких покупателей ни к чему не привели. То ли в Монаково не было принято сдавать жилье, то ли было принято всячески утаивать эту информацию от посторонних. Действительно — ходит какой-то тип, интересуется, а потом неприятности выйдут. От постороннего интереса ведь ничего, кроме неприятностей, не происходит.
Наконец, когда уже Данилову было все равно где ночевать, лишь бы не под открытым небом и не на станции, провидение послало ему добрую фею — толстую, с поясницей, укутанной пуховым платком. Кряхтя и поминая недобрыми словами болезнь, с неизвестным науке названием «пердикулит», добрая фея явилась в магазин за лекарством и заодно сообщила Данилову адрес некоей Елизаветы Михайловны, которая пускала квартирантов.
— Она только сегодня мне жаловалась, что жильцов у нее нет. Но правда, у ней там не дворец… — Добрая фея поморщилась, давая понять, что жилье действительно не ахти.
— Ничего, я не привередливый, — ответил Данилов, думая о том, что завтра найдет жилье с помощью Машиных родителей или поинтересуется в больнице. — Давайте адрес.
— Улица Энергетиков, дом пятьдесят два. Зайдешь во двор дома номер восемь, там сразу увидишь двухэтажный зеленый дом, это и будет дом номер пятьдесят два.
— Логично, — оценил Данилов. — Где же еще быть дому номер пятьдесят два, как не во дворе дома номер восемь? А где улица Энергетиков?
— Здесь, — добрая фея указала рукой на дверь, — сразу как выйдешь!
Дом номер пятьдесят два поразил Данилова великолепием своего упадка. Деревянное, некогда действительно выкрашенное в зеленый цвет, строение сохранилось благодаря подпоркам, которые не давали ему упасть. Единственный подъезд преспокойно обходился без дверей. Жильцы от этого только выигрывали, поскольку вечный сквозняк делал терпимым зловоние, царящее внутри, — с канализацией здесь явно были проблемы. Стараясь не дышать глубоко, Данилов прошел по темному длинному коридору, интуитивно обходя открытые дыры в полу, и остановился у двустворчатой двери, которую украшала нанесенная черной краской цифра «3».
В соседней квартире пел Высоцкий:
День на редкость — тепло и не тает,Видно, есть у природы ресурс,Ну… и, как это часто бывает,Я ложусь на лирический курс.Сердце бьется, как будто мертвецкиПьян я, будто по горло налит:Просто выпил я шесть по-турецкиЧерных кофе — оно и стучит!
Последний раз Данилов пил кофе в Москве, из автомата на Ленинградском вокзале. Бурда бурдой, вспомнишь и вздрогнешь.
Не найдя кнопки звонка, он осторожно постучал в дверь, выждал пару минут и постучал сильнее, потом еще сильнее. За дверью не раздавалось ни звука.
Пить таких не советую доз, но —Не советую даже любить! —Есть знакомый один — виртуозноОн докажет, что можно не жить.Нет, жить можно, жить нужно и — много:Пить, страдать, ревновать и любить, —Не тащиться по жизни убого —А дышать ею, петь ее, пить!..Владимир Высоцкий,«День на редкость — тепло и не тает…»
Владимир Высоцкий «День на редкость — тепло и не тает…»
Песня была, что называется, в тему. Что-что, а дышаться здесь как-то не дышалось. Не только жизнью вообще, но и воздухом в частности.
Данилов уже собирался уходить, как вдруг услышал за дверью медленные шаркающие шаги. Воспрянув духом, он постучался снова, думая о том, что переночует здесь, а завтра с утра найдет нормальное жилье.
— Че расстучался, урод! Опять ключ потерял, что ли?! Сил моих нет! — откликнулся женский голос.
Дверь открылась, обдав Данилова запахом варящейся капусты. На пороге стояла толстая низкорослая тетка в засаленном, местами рваном халате, похожая на гриб. Неопрятные космы, когда-то крашенные хной, по-боевому торчали во все стороны.
