и спокойно ехать в карете. Но если ты так хочешь, так оно и будет. Как тебе угодно, Сара, как тебе угодно. Я же буду ждать, когда мы вернемся в Труро, чтобы отдохнуть в конце путешествия.
– В конце твоего путешествия, дядя. Не думаю, что это будет окончанием моего пути.
При этих словах лицо старика мгновенно изменилось. Взгляд его с упреком остановился на племяннице, щеки побледнели и беспокойные руки опустились.
– Сара! – сказал он тихим, почти умоляющим голосом. – Сара, неужели у тебя хватит духу снова покинуть меня?
– Хватит ли у меня духу остаться в Корнуолле? Вот в чем вопрос, дядя. Если бы я могла слушать только голос моего сердца, то была бы рада жить под твоей крышей, – жить под ней, если бы ты мне позволил, до самой смерти! Но ты знаешь, что мне судьба отказала в этом счастье. Страх, что миссис Фрэнкленд найдет меня и станет требовать объяснений, гонит меня прочь из Портдженны, из Корнуолла, от тебя. Даже мой страх, что письмо будет найдено, вряд ли так велик, как страх, что меня выследят и допросят. Я сказала ей то, чего не должна была говорить. Если я опять увижу ее, она узнает от меня все, что ей угодно. Боже мой! Боже мой! Подумать только, что эта добросердечная, милая молодая женщина, которая всюду приносит с собой счастье, наводит на меня ужас! Ужас, когда ее жалостливые глаза смотрят на меня; ужас, когда ее добрый голос говорит со мной; ужас, когда ее нежная рука касается моей! Дядя! Когда миссис Фрэнкленд приедет в Портдженну, все дети будут толпиться вокруг нее – каждое существо в этом бедном краю будет притягиваться к свету ее красоты и доброты, как к солнцу самого рая; а я – я единственная из всех живых существ – должна сторониться ее, как чумы! День, когда она приедет в Корнуолл, станет днем, когда я должен буду покинуть его. Днем, когда мы с тобой должны будем попрощаться. Не надо, не надо усугублять мое несчастье, спрашивая, хватит ли у меня духу покинуть тебя! Ради моей покойной матери, дядя Джозеф, поверь, что я благодарна, поверь, что не по своей воле я уезжаю. – Сара опустилась на диван и больше ничего не говорила.
Слезы навернулись на глаза дяди Джозефа, когда он присел рядом с племянницей. Он взял ее за руку и погладил, словно успокаивая маленького ребенка.
Сара обвила его шею обеими руками со страстной энергией, противоречащей ее спокойному характеру.
– Я буду писать тебе как можно чаще. Я буду писать тебе обо всем! Если я буду в затруднении или в опасности, ты обо всем узнаешь!
Проговорив эти слова, она разжала руки и, резко отвернувшись от старика, спрятала лицо в ладонях. Тирания сдержанности, которая управляла всей ее жизнью, выразилась – так печально и так красноречиво! – в этом незначительном жесте.
Дядя Джозеф поднялся с дивана и осторожно прошелся взад и вперед по комнате, с тревогой глядя на племянницу, но не разговаривая с ней. Через некоторое время вошел слуга и стал накрывать на стол. Его появление заставило Сару сделать усилие и вернуть самообладание. После ужина дядя и племянница сразу же разошлись по своим комнатам, не осмелившись сказать ни слово на тему их приближающейся разлуки.
Когда они встретились на следующее утро, старик еще не пришел в себя. Хотя он старался говорить так же бодро, как обычно, в его голосе, взгляде и манерах было что-то странно приглушенное и тихое. Сердце Сары сжалось, когда она увидела, как печально он изменился. Она сказала несколько слов утешения, но он лишь отрицательно махнул рукой и поспешил выйти из комнаты, чтобы расплатиться с хозяином.
После завтрака дядя и племянница, к великому удивлению хозяев и постояльцев, пустились в дорогу пешком. Дойдя до перекрестка, они остановились и посмотрели назад. На этот раз они не заметили ничего, что могло бы их встревожить. На широкой дороге, по которой они шли последнюю четверть часа, не было видно ни одного живого существа.
– Дорога свободна, – сказал дядя Джозеф. – Что бы не случилось вчера, сейчас нас точно никто не преследует.
– По крайней мере, мы никого не видим, – ответила Сара. – Но я не доверяю даже камням на обочине. Лучше почаще оглядываться назад, дядя, не доверяя чувству безопасности. Чем больше я думаю, тем больше боюсь ловушки, которую подстроили нам люди из Портдженнской Башни.
– Ты говоришь «нас», Сара. Но зачем им я?
– Затем, что они видели тебя со мной. Когда мы расстанемся, ты будешь в большей безопасности. И это еще одна причина, дядя Джозеф, почему мы должны переносить несчастье нашей разлуки так терпеливо, как только можем.
– Куда же ты поедешь, покинув меня? Далеко?
– Я не остановлюсь до тех пор, пока не затеряюсь в огромном Лондоне. Не смотри на меня так печально! Я никогда не забуду своего обещания; я всегда буду писать. У меня есть друзья – не такие друзья, как ты, но все же друзья, к которым я могу пойти. Нигде, кроме Лондона, я не смогу почувствовать себя в безопасности. Миссис Фрэнкленд уже сейчас заинтересована в том, чтобы найти меня, и я уверена, что этот интерес возрастет в десять раз, когда она услышит о том, что произошло вчера в доме. Если они проследят вас до Труро, то будь осторожен, дядя! Будь осторожен в манерах и в ответах на их вопросы.
– Я ничего не буду отвечать, дитя мое. Но скажи мне, что ты станешь делать, если миссис Фрэнкленд найдет письмо?
– Если она найдет Миртовую комнату, – ответила Сара, – то, может, и не найдет письмо. Оно невелико и спрятано в таком месте, где никому и в голову не придет искать.
– Ну а если она его найдет?
– Если письмо окажется в ее руках, то у меня будет больше причин, чем когда-либо, для того, чтобы находиться за много-много миль отсюда.
Сара отчаянно заломила руки и закрыла глаза. Лицо ее раскраснелось, а затем стало бледнее, чем когда-либо. Она достала карманный платок и несколько раз провела им по лбу, на котором обильно выступил пот. Старик, оглянувшийся, когда его племянница остановилась, спросил, не слишком ли ей жарко. Она покачала головой и снова взяла его за руку, чтобы идти дальше. Он предложил присесть на обочине дороги и немного отдохнуть, но она отказалась. Так они шли еще полчаса; затем снова обернулись, чтобы посмотреть назад, и, так никого и не увидев, присели на обочине отдохнуть.
Сделав еще две остановки, они дошли
