— Любовь торжествующая, — ответила Лесли негромко.
— Да… любовь торжествующая и совершенная. Лесли, вы знаете… вы понимаете. Я полюбил вас в день нашей первой встречи. И я знаю, вы любите меня… мне незачем спрашивать. Но я хочу услышать эти слова из ваших уст, дорогая… моя дорогая!
Лесли сказала что-то очень тихим, дрожащим голосом. Их руки и уста встретились; это был величайший момент в их жизни, и там, в старом саду, знавшем столько лет любви, восторга, печали и славы, Оуэн короновал свою возлюбленную, украсив ее золотые волосы ярко-красной розой торжествующей любви.
Вскоре вернулись Аня и Гилберт в сопровождении капитана Джима. Аня зажгла несколько небольших поленьев плавника в камине, чтобы можно было полюбоваться причудливым огнем эльфов, и впятером, хозяева и гости, провели вокруг него этот поздний час за приятной дружеской беседой.
— Когда я сижу, глядя на горящий плавник, так легко поверить, что я снова молод, — сказал капитан Джим.
— Можете ли вы читать будущее в огне, капитан? — спросил Оуэн.
Капитан Джим посмотрел на них всех с любовью, а затем остановил взгляд на оживленном лице и сияющих глазах Лесли.
— Мне не нужен огонь, чтобы прочесть ваше будущее, — сказал он с улыбкой. — Впереди я вижу счастье для всех вас… для всех вас… для Лесли и мистера Форда… для доктора и мистрис Блайт… для маленького Джема… и для детей, которых еще нет, но которым предстоит родиться. Счастье для всех вас… хотя, заметьте, я предвижу, что будут у каждого из вас и беды, и тревоги, и горести — ни один дом, будь то дворец или маленький Дом Мечты, не может наглухо закрыться от них. Но им не взять верх над вами, если вы встретите их, зная, что у вас есть любовь и надежда. Вы сможете выдержать любой шторм, если любовь и надежда будут у вас за компас и лоцмана.
Старик вдруг встал и положил одну руку на голову Лесли, другую на голову Ани.
— Две добрые, милые женщины, — сказал он. — Честные, верные, на которых можно положиться. Ваши мужья «прославят вас у ворот»[49], ваши дети вырастут и назовут вас благословенными в грядущие годы.
Была необычная торжественность в этой маленькой сцене. Аня и Лесли поклонились, как получающие благословение. Гилберт вдруг провел рукой по глазам. Лицо Оуэна Форда было озарено восторгом, как у того, пред чьим мысленным взором предстают дивные видения. Несколько мгновений все молчали. Маленький Дом Мечты добавил еще один яркий и незабываемый момент к своему запасу светлых воспоминаний.
— А теперь мне пора уходить, — произнес наконец капитан Джим. Он взял шляпу и чуть помедлил, обведя комнату долгим взглядом. — Доброй ночи всем вам.
Аня, пораженная в самое сердце необычной печалью, которая звучала в этих прощальных словах, прошла следом за ним через маленькую комнатку между пихтами.
— Все в порядке, — крикнул он весело, обернувшись и помахав ей рукой. Но в тот вечер капитан Джим сидел у старого очага Дома Мечты в последний раз.
Ступая тихо и медленно, Аня вернулась к остальным.
— Это так грустно… и так жаль его, как подумаешь, что он бредет сейчас совсем один к этому уединенному мысу, — сказала она. — И там нет никого, кто с радостью встретил бы его.
— Капитан Джим — такое приятное общество для других, что невозможно представить, чтобы он не был таким же приятным обществом для себя самого, — заметил Оуэн. — Но ему в самом деле, должно быть, бывает порой одиноко. Было в нем сегодня что-то от провидца — от того, кому свыше дано проречь… Ну, мне тоже пора уходить.
Аня и Гилберт скромно и незаметно удалились, но, когда Оуэн ушел, Аня вернулась в гостиную, где у камина все еще стояла Лесли.
— О, Лесли… я знаю… и я так рада за тебя, дорогая, — сказала она, обнимая ее.
— Аня, мое счастье пугает меня, — прошептала Лесли. — Оно кажется слишком большим, чтобы быть реальным. — Я боюсь говорить о нем, думать о нем. Вдруг это всего лишь еще одна мечта этого Дома Мечты, и она растает как сон, когда я покину эти стены.
— Нет, ты не покинешь их… пока Оуэн не заберет тебя. Ты останешься с нами до того времени. Неужели ты думаешь, что я позволила бы тебе снова уйти в тот пустой и печальный дом?
— Спасибо, дорогая. Я собиралась спросить тебя, можно ли мне остаться. Мне не хотелось возвращаться туда — это было бы возвращением к холодной пустоте и безотрадности прежней жизни. Аня, какой замечательной подругой стала ты для меня! «Добрая, милая женщина… честная, верная, надежная»… Капитан Джим так оценил твои достоинства.
— Он сказал «женщины», а не «женщина», — улыбнулась Аня. — Возможно, он видит нас обеих сквозь розовые очки его любви к нам. Но мы можем, по меньшей мере, постараться оправдать его веру в нас.
— Помнишь, Аня, — сказала Лесли задумчиво, — что я сказала однажды — в тот вечер, когда мы с тобой впервые встретились на берегу? Я сказала, что ненавижу свою красоту. Я ненавидела ее — тогда. Мне казалось, что, будь я некрасивой, Дик никогда не обратил бы на меня внимания. Я ненавидела мою красоту, зная, что это она привлекла его, но теперь… теперь я рада, что обладаю ею. Ведь это все, что я могу предложить Оуэну. Его артистическая душа черпает в ней вдохновение, и я чувствую, что пришла в его жизнь не с пустыми руками.
— О да, Оуэн пленен твоей красотой. Может ли быть иначе? Но глупо с твоей стороны говорить или думать, будто красота — это все, что ты приносишь ему. Он сам скажет тебе это — мне нет нужды ничего объяснять… А теперь я должна запереть дверь. Я ожидала, что Сюзан вернется сегодня, но она почему-то не пришла.
— Я здесь, миссис докторша, дорогая, — сказала Сюзан, неожиданно выходя из кухни, — и пыхчу как паровоз. Далековато от Глена досюда пешком.
— Рада снова видеть вас, Сюзан. Как чувствует себя ваша сестра?
— Она уже может сидеть, но, конечно, пока еще не ходит. Однако она теперь вполне обойдется без меня — ее дочь приехала домой в отпуск. И я, признаться, очень рада, что снова здесь, миссис докторша, дорогая. Нога у Матильды сломана — это точно, но язык — нет. Она кого хочешь до смерти заговорит, миссис докторша, дорогая, хотя мне неприятно говорить такое о собственной сестре. Она всегда была ужасная болтушка, и, однако, первой в нашей семье вышла замуж именно она. На самом деле ей не очень хотелось выходить за Джеймса Клоу, но она никак не могла обойтись с ним неучтиво. Не то чтобы Джеймс не был хорошим человеком… единственный изъян, какой я в нем вижу, — это то, что он всегда начинает читать предобеденную молитву с таким нечеловеческим стоном… и начисто отбивает этим у меня всякий аппетит… Кстати, о замужестве, миссис докторша, дорогая, это правда, что Корнелия Брайент выходит за Маршалла Эллиота?
— Сущая правда, Сюзан.
— Миссис докторша, дорогая, мне это кажется несправедливым. Вот я никогда не сказала ни единого слова против мужчин, а выйти замуж никак не могу. А вот Корнелия Брайент без конца оскорбляет их, но все, что ей потребовалось сделать, — это, так сказать, протянуть руку и взять одного. Это очень странный мир, миссис докторша, дорогая.
— Есть, как вы знаете, Сюзан, и другой.
— Да-да, — сказала Сюзан с тяжелым вздохом, — но миссис докторша, дорогая, там нет ни женитьбы, ни замужества.
Глава 39
Капитан Джим «пересекает пролив»
В конце сентября в Четыре Ветра наконец пришла посылка с книгой Оуэна Форда. Весь предыдущий месяц капитан Джим регулярно ходил на почту, ожидая ее. Но в тот день он остался на маяке, и Лесли принесла его экземпляр домой вместе со своим и Аниным.
— Мы отнесем книгу ему сегодня вечером, — сказала Аня, взволнованная, как школьница.
Прогулка на мыс по красной прибрежной дороге в тот ясный, пленительный вечер была очень приятной. Затем солнце опустилось за западные холмы, в долину, что, должно быть, была полна исчезнувших закатов, и в тот же миг на белой башне маяка вспыхнул яркий свет.
— Капитан Джим никогда не опаздывает ни на долю секунды, — заметила Лесли.
И Аня, и Лесли на всю жизнь запомнили лицо капитана Джима, каким оно было в тот момент, когда они вручили ему книгу — его книгу, преображенную и облагороженную. Щеки, что были в последнее время так бледны, вдруг вспыхнули мальчишеским румянцем, глаза загорелись огнем юности, но руки, открывшие книгу, дрожали.
Она называлась просто — «Книга жизни капитана Джима», и на титульном листе имена Оуэна Форда и Джеймса Бойда были напечатаны как имена соавторов. Фронтиспис украшала фотография самого капитана Джима, стоящего в дверях маяка и вглядывающегося в морскую даль. Оуэн Форд «щелкнул» его однажды, когда книга еще писалась. Капитан знал это, но не предполагал, что фотография появится в книге.
— Вы только подумайте, — сказал он, — старый моряк прямо здесь, в настоящей печатной книге. Никогда в жизни я не был так горд. Я, похоже, сейчас прямо лопну от гордости, девочки. Не спать мне в эту ночь. К рассвету я прочитаю мою книгу от корки до корки.
