Потом, уехав на родину, Буниат долго не видел Алыма и вот сегодня, встретившись с ним, понял: перед ним сознательный большевик! А ведь он не один — таких много и будет все больше. Вот хотя бы этот мальчик Шамси. Конечно, он наивен, доверчив, невежествен… «Патриархальщина проклятая!» — прошептал Буниат. Но мальчик не глуп, он от своего дядюшки, от «городского управа», требует ответственного гражданского поведения, его возмущает, что дядюшка из-за скотского страха перед эпидемией удрал, спасая свою шкуру, позабыл о людях, работающих у него на промыслах, о людях, чьим представителем он был в городской думе. Такова буржуазия!
Буниату не раз приходилось бывать на Приморском бульваре в тот предзакатный час, когда там бывало гулянье. Среди чахлых кустарников, утопая выше щиколоток в песке, бродили молодые люди в чиновничьих и студенческих мундирчиках, бесшумно проходили морские офицеры в белоснежных кителях.
Ветер поднимал пыль, и она оседала на мороженом, что продавалось в киосках. Молодые люди в барашковых шапках, ухарски сдвинутых на черную подсурмленную бровь, развалившись на скамейках, красовались, вытянув вперед ноги в лакированных сапожках; ножи и пистолеты в бисерных кобурах висели на отделанных серебром поясах. Это кочи, проклятые наемники мусульман-капиталистов. Каждый из нефтепромышленников содержал для расправы с рабочими по нескольку десятков таких молодцов. Из-за кустов слышались игривые взвизги, доносились ароматы духов, море, покрытое жирно-радужной пленкой, шумело и пахло нефтью.
Однажды Буниат увидел, как по бульвару, ведя под руку хорошенькую расфранченную женщину, шел безукоризненно по-европейски одетый сам Гаджи Тагиев. Среднего роста с горбатым носом и острой бородкой старик медленно поводил во все стороны блестящими выпуклыми глазами и крепко держал выше локтя даму, всю в прозрачных кружевах, завитую, накрашенную и что-то лепечущую по-французски. У Гаджи была законная и даже единственная жена. Наряду с женами видных чиновников она задавала тон в свете, тем более что щедрые пожертвования обеспечивали ей почетное место во всевозможных благотворительных комитетах. Да и сам Гаджи щедро жертвовал на мечеть и гордился своим благочестием. Но когда мулла сделал ему замечание насчет «мамзели содержанки», Гаджи ответил, что должен изучать французский язык: он хочет сам вести коммерческую корреспонденцию.
Тиская темной и жадной рукой обнаженную розовую часть руки своей «француженки», которая в три раза была моложе его, он самодовольно улыбался, когда вслед ему молодые люди в бараньих шапках плаксиво-жалобно запевали:
Ой, аллах, ой, аллах,Потерял ты всякий стыд!Одному даешь пилав,А другому аппетит!
Песенка, несмотря на содержащиеся в ней грязные намеки, звучала подобострастно. Но что уж говорить о грязи! Известно, что все богатство Тагиева началось с воровства. Он был караульщиком на нефтепроводе «Балаханы — Бакинский торговый порт», принадлежавшем Нобелю. Вооруженный винчестером, как полагалось караульщику, Тагиев простреливал трубу. Через дыру в трубе он тут же наливал ворованной нефтью целый обоз заранее приготовленных бочек. Нефть он потом сбывал задешево. Полиция была подкуплена. Так вырастало богатство: на преступлении, на обмане.
А ведь Тагиева бакинские капиталисты считали своим главой. Так чего уж ждать от этого жирного Шамси Сеидова! «Да, господствующие классы из-за своекорыстия и шкурничества, все возрастающего, теряют способность руководить обществом», — подумал Буниат. Эта мысль не раз уже приходила ему в голову. Значит, вопрос об их устранении от власти является жизненно острым и необходимым для всего общества. В постыдном бегстве Шамси Сеидова было что-то очень характерное для поведения всей буржуазии. «Ну, а мы, пролетарии, не побежим отсюда. Это наш город! — думал он, смотря на проходивших мимо него людей, молодых и старых, нахмуренных и смеющихся. — Все эти люди с печатью усталости и болезненности на лицах, и все кажутся родными и знакомыми. Условия нашей жизни на промыслах давно уже стали невозможны. Чума, ворвавшись на промыслы, при их скученности и грязи, повлечет за собой чудовищные опустошения, а надеяться нам в этом деле не на кого, кроме как на себя… — И Буниат ускорил шаг: ему надо было встретиться с Шаумяном, подготовлявшим текст первого обращения к забастовщикам. — Потому наши требования о создании рабочих поселков, о санитарном оздоровлении города надо отстаивать решительнее, чем когда-либо». В сегодняшнем номере газеты «Каспий» между прочими сообщениями об опасности, угрожающей городу от чумы, были напечатаны две телеграммы из Петербурга. В одной сообщалось, что профессор Заболотный, известный своими открытиями средств для борьбы с чумой, выехал из Петербурга на Украину и ему послан запрос, не согласится ли он заехать в Баку. Во второй телеграмме сообщалось, что согласие профессора получено и что он уже выехал в Баку.
«Найдутся среди интеллигенции передовые люди, которые в этом деле поддержат рабочих», — подумал Буниат.
5
Душа полковника Мартынова, исполнявшего должность градоначальника города Баку, всегда обращена была в сторону трона и тех, кто непосредственно находился у его подножия. Это позволяло ему даже в таких сухих и кратких документах, какими являются телеграммы министра внутренних дел, помимо официального смысла улавливать кое-какие существенные оттенки. В краткой телеграмме министра о предстоящем приезде в Баку профессора Заболотного, кроме прямого указания оказывать профессору Заболотному всяческое содействие, имелась оговорка о том, что содействие это не должно «выходить за рамки» вопросов, непосредственно относящихся к борьбе с чумой, — в этом угадывалось некое предостережение.
Бакинские газеты старались в каждом номере сообщить сенсационные сведения из биографии профессора. То, что профессор глотал микробов — возбудителей опаснейших болезней, на Мартынова, который к существованию микробов относился несколько скептически, особенного впечатления не произвело. Но, оказывается, профессор научно доказал, что страшную заразу переносят грызуны! Об этом Мартынов прочел не без интереса. Зная из отчаянных донесений портового врача о чудовищном количестве крыс в порту, Мартынов кликнул клич среди учащихся средних учебных заведений и собрал несколько крысоистребительных отрядов, составленных из учеников четвертого и пятого классов гимназии и реального училища. Вооруженные короткими, заостренными на конце металлическими спицами, крысоистребители с пением «Как ныне сбирается вещий Олег» браво продефилировали в направлении порта мимо здания градоначальства, повернув головы в сторону балкона, где, заложив руки за спину, стоял сам Мартынов.
В громадных складских помещениях порта разгорелась битва с грызунами-чумоносителями.
Такая мера борьбы, как и многое другое, должна была показать Заболотному, что чума в Баку отнюдь не оставлена без попечительного внимания начальства.
Мартынов даже предполагал собственной персоной встретить на вокзале профессора, которого все же склонен был рассматривать как некое начальство по чумной части. Но вопреки расчетам газет и самого Мартынова профессор Заболотный явился в Баку на два дня раньше. В кабинете градоначальника его появление было неожиданно. Он широко открыл дверь, из-за плеча профессора выглядывала перепуганная физиономия адъютанта… Огромная выпуклость лба и головы, широкое лицо, массивность грудной клетки и плечей — все в этом человеке производило впечатление силы. Войдя в кабинет, он не устремился к градоначальнику, как этого следовало ожидать, а сначала окинул быстрым взглядом весь кабинет и всех присутствующих, — взгляд у него был острый, примечающий каждую мелочь и, пожалуй, добродушно-хитрый, какой бывает у крестьян почтенного возраста… Подойдя к Мартынову, он протянул ему руку, назвался и сказал:
— Продолжайте, продолжайте, я дождусь.
Но у градоначальника отпала всякая охота продолжать, хотя дело, которым он занимался, имело непосредственное отношение к чуме. Мартынов отер сизое лицо и сказал жандарму и двум дюжим санитарам, показывая на белесого паренька в старой морской куртке:
— Отвести мерзавца в изолятор и держать строго.
— Почему в изолятор? — спросил Заболотный с интересом.
— Потому что, находясь под карантином, убежал и изловлен в городе возле монопольки, где хвастал своим дерзким побегом.
— А зачем вы покинули карантин? — с любопытством спросил Заболотный, обращаясь к этому худощавого сложения пареньку, которого уже тащили из кабинета.
— Отвечай! — сказал градоначальник, резко откинув голову и дернувшись всем телом назад, что всегда было у него признаком неудовольствия. — К-куда вы волочите его, дурачье? — прикрикнул он на санитаров, которые, не получив отмены приказания, продолжали тянуть из комнаты этого парня.
