Капитан посмотрел на него с плохо скрываемым разочарованием.
— Прискорбно, что отец поддался гневу и что провинился, — продолжал Ледерер. — К сожалению, я могу лишь пожалеть его. Если бы я не был слугой чахтицкой госпожи, я тотчас бы пошел и освободил его из рук гайдуков.
— Ты и тогда бы не освободил его, — подзадорил его капитан, — поскольку, как мне сдается, задаром ты и шагу не ступишь. А кто тебе за этот героизм заплатит? Да и потом, — кольнул его Капитан, — разве ты пошел бы спасать отца, который проклял и отрекся от тебя?
— Я и о том сожалею, — холодно ответил Павел Ледерер, — что у отца иные взгляды, чем у меня. Мне ничего не мешает обезвредить разбойника, что провинился перед законом, даже если бы он был для меня и чем-то большим, чем другом в течение нескольких дней. И на предание злодея в руки закона у меня другие взгляды, чем у отца. В моих глазах это не преступление, а достойный поступок!
Капитан молчал, пронизывая Павла Ледерера пытливым взглядом. Казалось, он видел его насквозь и догадывался о его притворстве.
— Павел Ледерер, — обратился он к нему совершенно другим, искренним тоном. — Не знаю, притворяешься ли ты, да, наверное, напрасно бы я и пытался это прознать. Но скажи откровенно: безразлична ли тебе судьба отца и можешь ли ты допустить, чтобы его приволокли в замок? И будешь ли ты равнодушно смотреть, как его наказывают?
Павел Ледерер продолжал изучать лицо капитана: не притворна ли его доверительность и не стоит ли ему именно сейчас держать ухо востро?
— Вы требуете от меня искренности, господин капитан, — сказал он чуть погодя, — что ж, признаюсь как на духу. В первую же минуту я про себя решил, что освобожу отца из рук гайдуков, даже если бы он считал меня не только предателем, но и самым большим злодеем.
Капитан подал слесарю руку.
— Ты честный человек и не обманул моих ожиданий. Освободи отца, а я помогу тебе. Но я хотел бы попросить тебя об одной любезности.
— Я исполню все, что в моих силах, господин капитан!
— С твоим отцом — девушка, которую ожидает еще худшая судьба. Защити и эту девушку!
— Обещаю!
— Даже тогда, когда скажу тебе ее имя?
— Я спасу ее, как бы ее ни звали!
— Так знай: это сестра разбойника, которого ты предал, Магдула Калинова!
— Магдула Калинова! — У Павла Ледерера вырвался крик радости, словно он набрел на клад. О, если бы он мог сейчас объявиться перед Яном Калиной и сообщить ему, что сестра его жива и он обязательно спасет ее!
Капитана, от которого не ускользнуло, какой радостью засветились глаза Ледерера при звуке девичьего имени, что-то кольнуло в сердце. То был укол ревности.
— Ты ее знаешь? — спросил он взволнованно.
— Нет, не знаю, никогда в жизни не видел ее, но с великой радостью и готовностью помогу ей.
— Хорошо, — уже спокойнее сказал капитан. — Если этой прохиндейке, Эрже Кардош, охота удалась, к вечеру она привезет твоего отца.
И тут же сообщил ему, каким образом можно уберечь старика и девушку.
— Я дам тебе пять пандуров, на которых ты можешь положиться, — они будут молчать как могила. Двое помогут тебе стеречь дорогу из Грушового и Лубины, остальных расставишь на дальних подступах на тот случай, если хитрая Эржа из осторожности повезет свою драгоценную добычу иным путем.
Павел Ледерер был несказанно счастлив. Он увидит отца и спасет Магдулу. И, конечно, он позаботится о ней: отведет в безопасное место и обеспечит всем необходимым.
— Из того сундука вытащи мою форму, — кивнул капитан. — Как стемнеет, один из пандуров возьмет ее с собой, а за Чахтицами, куда он приведет тебе и коня, ты наденешь ее. Я не хочу чтобы кто-нибудь заподозрил, что ты напал на гайдуков и служанок чахтицкой госпожи. Если госпожа призовет меня к ответу за проделки моих пандуров, я уж как-нибудь выкручусь. Нескольких пандуров накажу для видимости, и все дела. А если я впутаю тебя, то ты, возможно, лишишься не только места, но и жизни.
У слесаря росло уважение к пандурскому капитану, он видел, что имеет дело с человеком честным и добросердечным.
— Благодарить меня не за что, — продолжал капитан. — Напротив: премного буду тебе обязан, если передашь Магдуле Калиновой мои слова. Скажи ей, что я сам с радостью освободил бы ее, если б не рана. За меня это сделаешь ты. Передай, что люблю ее и не перестану оберегать.
Как только стало смеркаться, пять пандуров выехали поочередно из замка, один из них — с двумя лошадьми. Вскоре отправился в путь и слесарь. Два пандура, как было условлено, ждали его с конем на опушке леса у дороги, ведшей в Грушовое. Там Павел Ледерер переоделся в форму пандурского капитана.
— Чудеса, да и только, — смеялись пандуры, — поглядите, как ему идет этот мундир!
Прошло несколько часов, прежде чем они услыхали вдали грохот телеги. Они спешились, отвели лошадей в лес и, спрятавшись за деревьями, стали поджидать телегу. Все напряженно всматривались, действительно ли это телега с гайдуками.
Павла Ледерера мучило опасение, смогут ли пандуры, расставленные всего лишь по одному на других дорогах, справиться с двумя гайдуками и с этой чертовой бабищей, но минутой позже он уже облегченно вздохнул. Стало ясно видно, что впереди на телеге сидят два гайдука, а между ними — женщина.
Пандуры, как было условлено, выскочили из укрытия и пронзительно закричали:
— Стойте!
Гайдуки с Эржей в первую минуту подумали было, что дорогу им преградили разбойники, и крепко струхнули. Но тут же успокоились, разглядев в лунном свете пандуров.
— Мы гайдуки чахтицкой госпожи! — крикнул один из сидящих в телеге.
Павел Ледерер, продолжая прятаться за деревом, следил за каждым движением гайдуков и Эржи, готовый прийти в любую минуту на помощь. Сперва он углядел отца, и в сердце разлилось тепло. Потом с Изумлением обнаружил, что за отцовской спиной — две девушки. Одна, понятно, Магдула. А кто же вторая? Но времени на отгадывание загадок уже не было.
— Никакие вы не гайдуки чахтицкой госпожи! — закричал Павел Ледерер измененным голосом. — Вы торгуете женщинами, везете девушек в Новые Замки, там собираетесь продать их туркам, а отца их — по дороге убить. Пандуры, покажите им, чего заслуживают вероломные злодеи, напялившие достойную гайдуцкую форму!
Пандуры, как было условлено, без промедления бросились на гайдуков. Тем и в голову не приходило защищаться. Не приучены они были думать и действовать на свой страх и риск, напротив, всегда нуждались в чьем-то решительном приказе. Но Эржа поняла, что хорошего ждать нечего, если пандуры их одолеют. Вряд ли с ними договоришься, доказывая, что ты действительно слуга чахтицкой госпожи. Ведь достаточно спросить старого лесника и девушек, кто они и куда едут, и сразу выяснилось бы, что волокут их неведомо куда против их воли, и тем самым подозрение пандуров только подтвердилось бы. Поэтому Эржа вырвала у гайдуков кнут и как безумная стала настегивать лошадей. Она была уверена, что им удастся ускакать, потому как пандуры — по всему видать — без коней. Но только она взмахнула кнутом, как один из пандуров уже держал под уздцы лошадей, а другой кинулся к Эрже. Он так хватил ее кулаком по голове, что она мешком свалилась с телеги. И тут же подняла страшный визг. При этом вынужденном падении она вывихнула ногу.
Гайдуки сидели на козлах точно истуканы. Темная фигура под деревом нагоняла на них страх. О сопротивлении они и думать не думали. К чему рисковать своей шкурой? Не станут же они драться с пандурами…
— Ребята, — крикнул Павел Ледерер, — привяжите эту бабу и гайдуков к деревьям!
Пандуры освободили связанных, потом подвели сговорчивых гайдуков к деревьям и принялись привязывать их. Ледерер, выйдя из укрытия, приказал:
— Привяжите их покрепче, особенно эту бабу, что запродала душу дьяволу. А я пока отвезу этих несчастных. Как только управитесь, садитесь на коней, захватите и моего и гоните за нами в Старую Туру!
Он сел на телегу, повернул ее и погнал лошадей. При взгляде на отца сердце у него обливалось кровью. Как он постарел за прошедшие в разлуке годы, как поседел! Какой же удар судьбы постиг его, что он поступил лесником к чахтицкой госпоже здесь, на чужбине? А что же сталось с матерью? И откуда вдруг взялась Барбора?
Он погонял коней, не оглядываясь, хотя его томило желание еще и еще раз вглядеться в доброе лицо отца, — разлука была столь долгой! Да и близость Барборы волновала его. Хотелось разглядеть и сестру Яна Калины, но он упорно пересиливал себя. И все-таки что-то подтачивало первоначальное его твердое решение не открыться им. Мучительно было думать, что отец считал его предателем и проклял. Гордость не позволяла ему доказывать отцу свою невиновность. Но здесь, рядом с ним, упрямство, гордость теряли смысл, горячая любовь была сильнее всего.
