одинаково походило и на небольшую школу, и на бывшую гостиницу – коридорная система с расположенными по обе стороны комнатами разного размера. Но, как легко можно догадаться, архитектурные особенности этого замечательного, давшего нам долгожданный приют, здания не могли в этот вечер долго занимать наше внимание. Мы хотели есть и спать, и именно это диктовало наше поведение и обусловливало цвета, в которых мы воспринимали окружавшую нас действительность. Как и положено, пример всем подал предводитель: он захватил свой спальный мешок и свернутый в рулон матрасик и пошел по коридору, явно намереваясь занять какой-нибудь «люкс» подальше от суеты. Ему это легко удалось в связи с отсутствием наплыва постояльцев. Этьенн сделал то же самое и расположился на полу в одной из самых больших комнат, вся мебель которой состояла из разбросанных по полу газет. Меня несколько удивило то, что расселение проходило без слов и вполне уместного, с моей точки зрения, обсуждения того, кто и как будет делить эти шикарные номера, – каждый действовал так, как будто он был один. В этой ситуации я поступил в полном соответствии со своими представлениями о счастье: увидев, что Этьенн занял самую большую комнату, я втащил туда свой спальник и начал готовить свое персональное спальное место. Мне показалось, что подобная инициатива не слишком понравилась Этьенну, но я не подал виду – места в комнате вполне хватало и для большего числа людей, не говоря уже об участниках экспедиции, которым предстояло соседствовать в палатках на куда меньшей площади и в течение куда большего промежутка времени. Следует отметить, что только члены экспедиции разместились в условиях, максимально приближенных к походным. Пэр, Жаки и телевизионная группа нашли себе другое место под нежарким нарссарссуакским солнцем, и это место, насколько можно было судить по их свежим физиономиям, без видимых следов крупного шрифта газетных передовиц, отличалось от нашего, и не в худшую сторону. Ужин наш в тот памятный первый гренландский вечер был в полном соответствии с окружающей обстановкой собран по-походному. В дело пошли продукты из нашего экспедиционного рациона, однако примусы мы не разжигали, а ели холодный сыр, галеты, орехи и шоколад, что в общем-то было вкусно. Спали мы отменно и проснулись уже около одиннадцати. В два часа прилетел самолет с нашими мушкетерами – Лораном, Дамианом и Бернаром.
День был морозным и солнечным, и я решил опробовать лыжи, а точнее, себя на них. Я весьма скептически относился к своим способностям как лыжника, и эта неуверенность, пожалуй, была главным моментом, омрачавшим перспективы предстоящего перехода. Поэтому я, установив крепления на лыжи, на которых по совету Стигера уже было написано толстым черным фломастером «Victor – left» и «Victor – right», что заметно облегчало мне выбор, особенно по утрам, когда бывало трудно сообразить, где «Виктор – лево», а где «Виктор – право», вышел с ними из отеля. На лыжи можно было становиться, прямо сойдя с крыльца, что я и сделал. Не могу сказать, что я почувствовал себя увереннее: лыжи были фирменные – «Rossignol», пластиковые с металлическим кантом, на таких я еще ни разу не стоял. Первой трудностью, с которой мне пришлось столкнуться сразу после того, как я сделал несколько толчков палками, было то, что лыжи сильно «отдавали» назад (иными словами, проскальзывали), и мне стоило немалых усилий превращать колебательные движения моих ног в поступательное движение остального организма. (Вернувшись в отель, я обнаружил причину этого: под грузовой площадкой моих лыж не было специальной насечки, так называемой рыбьей чешуи, которая препятствует проскальзыванию лыж даже при отсутствии смазки.)
При детальном осмотре лыж предводителя и Этьенна я обнаружил прекрасно сохранившиеся следы этой самой злополучной чешуи. Каким-то странным образом из всех имевшихся в наличии лыжных пар, включая запасные, только у моих отсутствовала такая чешуя. Это можно было объяснить двумя причинами: или предводители считали, что я, как представитель России, по определению, очень хорошо стоял на лыжах и мне было все равно, есть эта чешуя или ее нет, или второе, увы, более близкое к истине – я так плохо управлялся с лыжами, что никакие ухищрения в виде чешуи все равно бы не помогли. Так или иначе, но мне пришлось довольно туго, особенно в начале экспедиции, пока я постепенно не приноровился к предательской «отдаче» своих лыж. Естественно, все мое внимание было приковано к лыжам. Я смотрел в основном на их носки, чтобы они, не дай Бог, не поехали в разные стороны или, того хуже, – навстречу друг другу, и поэтому нарисованный на самых кончиках лыж трехцветный галльский петушок (символ «Rossignol»), кажется, до сих пор мелькает у меня перед глазами. Мое испорченное первым опытом гренландской лыжни настроение ничуть не улучшилось, когда я увидел, как ловко расправляется со своими лыжами Пэр, легко обогнавший меня и занявший позицию впереди по курсу с тем, чтобы заснять мою тренировку. «Слава Богу, – подумал я, – что у него не видеокамера, которая могла бы со всей беспощадностью отобразить мои страдания». Я нутром чувствовал: единственное, что может спасти мою репутацию, – это полная достоинства и профессионализма статическая поза, увенчанная непринужденной улыбкой специально для фотоаппарата Пэра. Когда съемки завершились, я поспешил ретироваться, справедливо опасаясь выхода Лорана с его неумолимой камерой.
Стартовать прямо из Нарссарссуака мы не могли: нам было бы не преодолеть горы, окаймляющие гренландский ледник с юга, – поэтому было решено перелететь на вертолете через горную цепь и начать с примыкающего к северным склонам гор подножия гренландского ледника. Утром 16 апреля все было готово к старту. Предводитель был как никогда сосредоточен и серьезен. Я заметил висящий у него на шее секундомер, что делало его похожим на тренера нашей многонациональной сборной, однако истинное назначение этого необычного в данной ситуации прибора до меня дошло несколько позже, когда я заметил, что Стигер уже ведет отсчет времени, как только вертолет начинает раскручивать свои винты. Как оказалось, стоимость летного часа этого вертолета размерами с наш МИ-8 составляла ни много ни мало 3500 долларов! Иными – более впечатляющими – словами, каждая секунда полета обходилась экспедиции в 1 доллар США! В сущности секундомер Уилла мог бы по праву быть отградуирован в долларах и называться «долларомером». Поэтому Стигер и вел счет летного времени на секунды и требовал от всех нас максимально возможной скорости погрузки и выгрузки. Точка старта находилась километрах в сорока от аэродрома. Последним, четвертым, рейсом в 18 часов нарссарссуакского времени на ледник высадились двенадцать оставшихся собак и мы с предводителем, секундомер –
