Вытерев конец стрелы о мягкую кожу сапога, Александр ответил:
— Свой шатёр Святополк разбил за ратниками на холме, а с ним вместе засадный полк. Но то не в счёт, малочислен он у него.
— Видно, замыслили смять нас одним махом, — подал голос Гюрята.
— Что скажете, воеводы? — поднял голову Ярослав.
— Я с моими викингами буду биться против Блуда, — резко сказал Якун и, поправив чёрную повязку на глазу, замолчал.
Не спеша, взвешивая каждое слово, повёл речь Добрыня:
— Ежели ярл Якун хочет быть в челе, то пусть будет по его. А с викингами, мыслю я, надобно поставить тысяцкого Гюряту с его новгородцами. Мы же с воеводой Александром на правом и левом крылах станем и будем биться без засады, негде её укрыть.
Когда бой начнём, новгородцы-молодцы, по прошлому знаю, вместе с викингами устоят удару Блуда, вымотают, а мы тем часом сомкнём крыла. Думаю, не выдержать пешим горожанам и смердам против наших конных гридней. А как потесним киевлян и те побегут, тут мы Блуда со Святополком и охватим кольцом.
— Умно задумал воевода Добрыня, — поддержал Гюрята.
— Иного сказать не могу, — согласился воевода Александр. — Главное, чтоб смять ополченцев.
— А коли те не побегут? — высказал сомнение Ярослав. — Что, ежели перед твоей, воевода Добрыня, и твоей, воевода Александр, дружинами не дрогнут киевляне?
— Не устоят, — твердо заверил Добрыня.
— Раз так вы мыслите, то и я согласен. Попытаем удачи, воеводы, — сказал Ярослав и, сняв шлем, пригладил волосы. — Пойдём готовить полки.
Развернулись гридни, ждут…
С высоты конского крупа Прову видно, как в центре построились остромордым вепрем закованные в железные доспехи викинги, а от них по ту и другую сторону — новгородцы. Вот их стяг плещет на ветру. Под ним должен быть его отец, тысяцкий Гюрята. А за новгородцами, на левом крыле, дружина воеводы Александра. С ними князь Ярослав с Кузькой.
Пров силится разглядеть друга, но далеко, и разве в такой массе узнаешь!..
Тесно в рядах, жмутся кони боками, звенит стремя о чужое стремя. С шелестом обнажили гридни мечи. Вытащил и Пров свой из ножен. Смотрит, как, поблескивая броней, выставив щиты, двинулась на них людская стена. Вздрогнул. От непривычки по телу пробежали мурашки. Стало тихо, только изредка доносится приближающийся шум.
Закрыл Пров на мгновение глаза, и чудится, будто в половодье Ильмень-озеро разливается, бушует…
Но вот подал знак сидевший в седле вполоборота воевода Добрыня, пропел рожок, и помчались конные полки навстречу киевским ратникам.
Широким вымахом идёт под Провом кань. Всё ближе и ближе людская масса, безликая, ощерившаяся в крике.
— На слом! — И отдаётся: — О-ом!
Врубились гридни, зазвенели мечи о железо, замахали топоры…
Не крепко стоял киевский люд за Святополка. Видно, не хотели биться за него горожане и смерды, повернули вспять, побежали.
Слышит Пров голос Добрыни:
— Отсекай ополченцев от дружины! Охватывай Блуда!
Сомкнулись дружины Поповича и Добрыни, тугим кольцом зажали со всех сторон Святополковых воинов, а в центре викинги с новгородцами их пополам расчленяют. И пошли избивать…
Ворвался Пров в самую гущу, увидел под стягом воеводу Блуда. Узнал того по дорогой одежде, направил к нему коня. Воевода боец умелый, отбил удар и сам занёс меч над головой Прова. Не уйти бы ему от смерти, но подоспел Добрыня. Сверкнул меч, и упал Блуд под ноги коню.
Но тут Святополков гридин достал Добрыню копьём. Закачался воевода, начал сползать с седла. Подхватил его Пров одной рукой, другой коня за повод и из боя вывез. Подъехал десятник, помог снять воеводу, уложить на траве. Опустившись на колени, расстегнул броню, приложился к груди. Долго слушал, потом поднялся, сказал глухо:
— Мёртв воевода Добрыня.
Кинулся Пров снова в сечу. Тут воевода Александр голос подал:
— Святополк уходит!
Глянул Пров, а князь вырвался из боя и с остатками засадного полка скачет в степь.
Помчались за ним гридни, преследовали долго, пока ночь не укрыла князя Святополка.
4
Отодвинув в сторону глиняную чернильницу, Кузьма взял в руки лист, прочитал вслух:
«Проводил князь Ярослав новгородцев с почестями, а для большой дружины своей и бояр киевских дал пир велик.
На том пиру сказал князь: «Что случилось меж нами, о том помнить не станем».
И пил князь за здравие бояр киевских, а они за него…
Для городского же люда и меньшой своей дружины велел князь Ярослав выставить меды хмельные и вина да яств сколько кому потребно будет…»
Наморщив лоб, Кузьма подумал и дописал:
«И было веселье в Киеве многодневное, князю Ярославу честь воздавали…»
…— Кузьма, а Кузьма, сбегаем на торжище, день-то какой. И говорят, иноземцы товаров навезли, хоть поглядим, — едва переступив порог, позвал друга Пров.
Кузьма, босой, в рубахе и портах, склонившись над столиком, стоя старательно выводил букву за буквицей. Услышав Провов голос, поднял голову.
— Не надоело те писанием заниматься? — улыбнулся Пров. — Вскорости таким станешь, как учитель, монах Феодосий.
Не обратив на насмешку внимания, Кузьма не торопясь свернул лист в свиток, бережно положил на полочку у стены. Потом, обув сапоги и подпоясавшись бечёвкой, долго причёсывался деревянным гребнем, только после этого сказал коротко:
— Пойдём ужо.
Яркое солнце ослепило Кузьму. Он прищурился, чихнул. Пров стукнул его по спине, сказал добродушно:
— Прочищай рожок, а то, в келье сидючи, плесенью оброс.
Они зашагали вымощенной плахами улицей. У обнесённой строительными лесами церкви Кузьма с Провом остановились, задрав головы, поглазели, как мастеровые, переговариваясь, ставили звонницу, стучали топорами. Повсюду на земле валялись щепки, штабелем лежали ошкуренные брёвна.
Один из плотников сверху окликнул их:
— Любуетесь? Аль дело наше по душе, так давай обучим!
— Своё имеем! — весело ответил ему Пров, и они снова пошли, минуя богатые боярские подворья, избы ремесленного люда.
За крепостной стеной, где начинается тесный Подол, улицы узкие, грязные. Обходя зловонные лужи, подошли к торжищу. Оно было таким же, как и у них в родном Новгороде, многолюдное, шумное, обнесённое торговыми дворами гостей из германских земель, польских, византийских, варяжских и даже персидских. Здесь же находились дворы новгородских купцов и еврейских. Торговлю вели по рядам. На шестах развесили свои товары сапожники, башмачники. На полочках иноземцы разложили дорогую коприну и бархат, аксамит и шелка, цену на пальцах показывают. Перекликались на все лады звонкоголосые торговки пирожками и сбитнем, калачами и бубликами.
В мясном ряду у кровяных туш мухи и осы роятся. В базах скот ревёт…
Послушав гусляра, Пров с Кузьмой выпили на двоих глиняный кувшин холодного молока и пошли толкаться. Издалека увидели ярла Эдмунда. Тот стоял к ним боком и жадно разглядывал штуку алого шелка. Поднимал её за край, разворачивал, сыпал из ладони в ладонь, и нежная материя, привезённая иноземным гостем из восточной страны, переливалась, как родниковая вода.
— А что, Кузька, не запамятовал, как мы этого ярла в Новгороде угостили? — подморгнул Пров и кивнул в сторону Эдмунда.
Кузьма рассмеялся:
— Как не помнить. Тогда мы ещё твоего отца повстречали.
— Эгей, Пров! — расталкивая толпу, к ним пробирался гридин. — Десятник кличет. Наш черед в дозор заступать.
— Вот вишь, — сокрушённо пожаловался Пров, — в коий раз с тобой, Кузьма, довелось побыть, и то не дали. Пойдём, коли зовут.
Святополк не знал устали, только б выдержал конь. Четвёртые сутки не сходит он с седла. Сменит на коротком привале коня — и дальше.
Боярин Горясер выдохся. Ему бы поспать да потом, в баньке попарившись, сытно поесть, а не жевать кусок сырой конины, как приходится сейчас. Но попробуй скажи о том Святополку.
Горясер на ходу косится на князя. Тот припал к гриве, глаза безумные. Злоба и ненависть душат Святополка.
Гикая и визжа, катится за ними лавиной орда. Печенеги шли за добычей, что обещана им русским князем. Боняк долго упирался, не хотел этим летом идти на Русь, обещал на осень, но Святополк не мог ждать и стал перед ханом на колени. Тогда Боняк сказал:
— Что дашь ты мне, когда я верну тебе Киев?
На это Святополк ответил:
— Каждый твой воин получит по гривне серебра.
Боняк рассмеялся:
— Хе! Гривны мы возьмём и без тебя, конязь Святополк! Ты без дружины, и когда я возьму Киев, то всё в этом городе будет моё. Но мне не надо твои дымные и душные жилища. У печенега есть степь, а что может сравниться с ней? Она как нежная и ласковая красавица, посмотри вокруг, конязь Святополк, коснись её рукой. Хе! Степь подобна твоей жене, конязь. А знаешь ли, что я возьму у тебя, как прогоню Ярослава? Твою жену! Она будет моей двенадцатой женой, конязь! Хе, хе! — И посмотрел насмешливо, ощерив в улыбке гнилые зубы.
