– Тебе из этого одна только польза, – объясняла она. – Сама подумай: ты же станешь волшебницей! Настоящей, взаправду! Все, что хочешь, можешь делать, разве это не здорово?
– Нееееееет, – ревела Лера. – Я братика люблю!
– Ой, ну перестань, – поморщилась Вика. – Что в нем хорошего? Пищит, писается, какается – фу! А потом вырастет, и мама твоя его больше будет любить, потому что он младший. И папа тоже больше любить будет, потому что папы всегда любят мальчиков.
– Откуда ты знаешь? – закричала в ответ Лера. – У тебя вообще папы нет!
Вика сжала губы, едва сдерживаясь. Ну что за дуреха!
– Знаю, – твердо сказала она. – И побольше твоего. А если ты не послушаешься, то бабушка твою маму убьет, поняла? Ты кого больше любишь: маму или брата?
Лера молчала и всхлипывала. Она действительно очень любила маленького Андрюшку: играла с ним, читала ему свои любимые книжки – и что, что он маленький? – даже носила на руках, когда мама ей разрешала. Но на вопрос, который задала подруга, мог быть только один ответ.
– Маму, – выдавила она.
– Вот, видишь! – торжествующе сказала Вика. – И что тут думать? Зато потом, когда ты станешь волшебницей, ты для мамы столько всего хорошего сделаешь! Она и забудет, что он вообще был, этот ребенок. Давай-ка лучше, помоги мне, а то у нас еще дел по горло, надо все успеть. Вот, смотри сюда: видишь, цветочек нарисован? Найди мне такой.
Лера опустилась на колени рядом с подругой и стала ползать в траве, шмыгая носом и потирая красные, заплаканные глаза.
Они управились до полудня. Это было очень кстати: собранные растения еще нужно было нарвать на мелкие части, высушить и растереть в порошок. Хорошо, что солнце сегодня яркое: наверное, бабушка так устроила. Когда они шли к лавочке, неся в алюминиевых тарелочках и кастрюльках сорванную зелень, их окликнула соседка, тетя Женя из дома напротив:
– Что это вы такое носите, девочки?
Вика лучезарно улыбнулась и сказала:
– Это мы суп готовим, тетя Женя!
– Какие молодцы, настоящие хозяюшки растут! – похвалила соседка.
Лера всхлипнула и отвернулась.
К вечеру все было готово. Вика принесла из дома две маленькие стеклянные баночки из-под лекарств и аккуратно насыпала туда порошок, для себя и для подруги. Глупая Лера, когда Вика протянула ей пузырек, вдруг заупрямилась и замотала головой. В огромных карих глазах опять появились слезы.
– Нет, я не хочу!
– Ну-ка не дури мне тут! – прикрикнула Вика, совсем как это делала ее мама, когда сердилась. – Забыла, что будет, если ты не послушаешься?
И сунула баночку в руки подруги.
* * *
Вечером мама как обычно укладывала Леру спать. Она поцеловала дочь в щечку и уже собралась уходить, когда та позвала:
– Мама!
– Что, доченька?
– А кого ты больше любишь, меня или Андрейку?
Мама снова подошла к кроватке, нагнулась, приобняв Леру, и улыбнулась, светло и нежно:
– Я вас обоих люблю, одинаково. И тебя, и его.
– А разве так можно, одинаково любить?
– Ну конечно, можно, – мама тихонько засмеялась и снова поцеловала дочку. – Можно всех любить: и деток, и родителей, и бабушку с дедушкой. По-разному, конечно – но все равно, одинаково сильно.
Лера зажмурилась, сдерживая слезы, и кивнула. Под тонкой подушкой в затылок упиралось твердое стекло пузырька с порошком.
Голова гудела, в висках пульсировала боль. Раньше Лера не понимала, что такое «болит голова» – на это иногда жаловалась бабушка. Теперь она поняла. Ей очень хотелось спать, так сильно, что это чувство притупило все остальные, даже страх не был таким острым, паническим, парализующим, как в предыдущие ночи. Но уснуть она не могла. Когда в доме все стихло и снова пришла ночь, теперь уже не казавшаяся Лере неведомым, диковинным лесом, она тихонько перелезла через перила кроватки и достала из-под подушки склянку. Под ногой чуть скрипнул паркет. Лера замерла, а потом осторожно, крадучись, подошла к коляске с малышом. Братик спал, тихо, безмятежно, как спят только младенцы, тем сном, который недоступен взрослым и сами воспоминания о котором улетучиваются под грузом забот и тягот прожитых лет.
Лера точно знала, что сама она так спокойно не будет спать уже никогда.
Она нагнулась и посмотрела на брата. Маленькая ручка, сжатая в кулачок, лежала на подушке рядом с щечкой. Тонкая шапочка на голове чуть сбилась в сторону, и Лера бережно поправила ее, стараясь не разбудить малыша. Потом вытащила резиновую пробку и разом высыпала содержимое склянки в коляску. Младенец завозился и сморщил носик. Лера со страхом подумала, что он сейчас чихнет и разбудит маму, но малыш только засопел тихонечко и затих.
Лера обернулась и вздрогнула. У нее за спиной стояла старуха. Желтые глаза светились, как фонари.
– Вот и хорошо, – проскрипела она. – Вот и умница. Теперь и я в долгу не останусь.
Лера посмотрела, как старая карга разворачивается, шаркает в сторону кладовки, открывает дверь и исчезает во тьме. Она не чувствовала ничего, только пустоту, как будто из нее самой высыпали все, что было внутри, совсем как из пузырька с порошком. Лера постояла еще немного, потом легла обратно в кровать и мгновенно уснула черным, мертвым сном.
Проснулась она утром от душераздирающего крика мамы.
* * *
Вика со своей задачей справилась куда как легче. За обедом в детском саду она села за один столик с Ленкой Перовой, толстой девочкой с тонкими косицами и в очках с зеленой оправой. После обеда всем дали молоко в фарфоровых кружках, теплое и противное донельзя, которое воспитательница заставляла пить, чтобы дети лучше спали во время тихого часа. Вика некоторое время с отвращением наблюдала, как толстая Ленка пальцами выуживает из своей кружки молочную пенку и отправляет себе в рот. Хуже этого было только смотреть, как мальчик Дима из ее группы ест собственные козявки. Вика улучила момент, когда Ленка на секунду отвернулась, прервав свое омерзительное занятие, и быстро подменила кружки. В своей она украдкой заранее размешала порошок из маленькой склянки так, чтобы его не было заметно в молоке. Ленка подмены не заметила и с удовольствием выпила все до капли.
– Допиваем молоко и ложимся спать! – зычно прогремел голос дородной воспитательницы. – Через пять минут тихий час!
Вика пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы не думать о пальцах, лезущих в кружку за пенкой, и, подавляя тошноту, выпить теплое молоко.
Обычно во время тихого часа никто не спал: все лежали и перешептывались, ожидая, когда можно будет встать и пойти на прогулку перед полдником. Никакое молоко не помогало усыпить два десятка маленьких сорванцов обоего пола, которым хотелось бегать и играть, а не лежать рядами на раскладушках под пыльными застиранными простынями. Но в этот день молоко все же подействовало, причем сверх всяких ожиданий: когда через час воспитательница скомандовала подъем, одна из вверенных ее попечению девочек не проснулась вовсе.
* * *
Следующие дни Лера запомнила только урывками. Маленькая квартира как будто стала чужой: ее наполнили люди, которых здесь раньше не бывало – врачи, соседи, дальние родственники – звуки и слова, которых тут не слыхали: «младенческая смерть», «кремация», «горе», крики и рыдания мамы, тоскливый, негромкий плач отца. Леру как будто не замечали. Только бабушка, усаживая ее за стол в кухне и подавая остывший, невкусный суп, со слезами на глазах гладила по голове и приговаривала почему-то:
– Бедненькая моя, бедненькая…
Бедненькой себя Лера не чувствовала, только ощущала, что изменилась, хотя и не понимала, как. Поняла она это на третий день, когда квартира наконец почти опустела: только бабушка осталась приглядывать за безутешной мамой. Сама мама сидела на тахте в их комнате, которая казалась непривычно пустой без детской коляски, и плакала.
Лера подошла к ней и взяла за руку.
– Мама, – тихо сказала она, – не плачь.
В ответ мать только сильнее залилась слезами. Лера посмотрела на ее лицо, такое красивое и веселое прежде, а теперь побагровевшее и распухшее, на глаза, которых было почти не видно под набухшими веками, и ощутила, как острая, резкая жалость полоснула по сердцу, будто бритва.
– Не плачь, – сказала она громче, – не плачь, ну пожалуйста!
Та вырвала руку из ладошек дочери и завыла.
Лера метнулась к своей кроватке, выхватила из-под одеяла куколку в белом платье, подбежала к маме, держа игрушку в вытянутой руке и почти закричала:
– Посмотри, посмотри на куколку! Перестань плакать, ну перестань, перестань!
Мама взглянула на куклу и замолчала. Стало очень тихо. Лера осторожно заглянула матери в глаза: взгляд был совершенно пустым.
– Мама, – позвала Лера. – Улыбнись.
Та посмотрела на дочку, кивнула, и лицо ее вдруг стало растягиваться, как будто кто-то с силой тащил в стороны уголки рта, раздвигая их все шире и шире. Мама улыбалась.
