При вскрытии из внутренностей мертвеца извлекли двести двадцать семь портновских булавок – мелких, острых и тонких, в клочья изорвавших стенки желудка и устье двенадцатиперстной кишки.
Сейчас эти булавки, частью кое-как отмытые от побуревшей крови, частью слипшиеся в ощетинившийся колючий ком, тускло поблескивали в металлическом белом поддоне.
– Так как, на Ваш взгляд, он это сделал? – повторила вопрос Алина.
Патологоанатом пожал плечами.
– Ну как… проглотил, надо полагать.
– Проглотил больше двухсот булавок и при этом ни одна из них не поранила глотку или пищевод? Вы же сами исследовали труп и писали заключение. Ни уколов, ни царапин.
– Да откуда мне знать? – вдруг огрызнулся врач. – Как еще могли булавки попасть в желудок, если он их не глотал?
Мертвец безучастно лежал между Алиной и патологоанатомом и молчал, не желая давать подсказок. Алина обратила внимание, что на левой скуле у него появилась гематома, которой раньше не было, а костяшки пальцев правой руки ободраны.
– Тем не менее, по телефону Вы сказали сотрудникам полиции, что это самоубийство, – заметила Алина. – Вот я и подумала, что у Вас есть какая-то своя оригинальная версия того, как человеку удалось набить желудок острым железом, не поранив ни ротовой полости, ни глотки, ни пищевода.
Версий у врача не было и думать над ними он не желал. Вместо этого он запахнул расстегнутый халат и фыркнул.
– А что это, если не суицид? Убийство? Думаете, что кто-то затолкал ему в горло вот это все, – он показал на булавки, – да еще и проглотить заставил? Иных версий, кроме того, что покойный свел счеты с жизнью, и быть не может. А что касается отсутствия характерных сопутствующих повреждений, то знаете, я за десять лет работы повидал всякое, и…
– Давайте не будем сейчас меряться тем, кто и что повидал, – перебила Алина, – и предаваться воспоминаниям. Тело я забираю. Направление на судебно-медицинское исследование пришлю Вашему руководству.
И вышла, стараясь не обращать внимания на сердитое бормотание за спиной.
На улице потеплело, ветра не было, но, когда Алина спустилась с крыльца, ее трясло, как будто она выскочила на мороз. Несомненно, врач морга Покровской больницы повидал на своем веку многое и привык ничему не удивляться; ей тоже довелось насмотреться на всякое во время работы судебно-медицинским экспертом. Из желудков и мертвых, и живых потерпевших извлекали порой самые неожиданные и опасные предметы: шприцы, битое стекло, бритвенные лезвия, маникюрные ножницы, зажигалки, газовые баллончики и даже куски стекловаты. Разнообразные иголки тоже редкостью не были, пусть и не в подобном количестве. Но Алина была уверена, что ни хмурый больничный потрошитель, ни она ни разу не видели совершенно гладкого, неповрежденного пищевода у человека, умудрившегося проглотить без малого двести пятьдесят портновских булавок. Разница между ней и ее недружелюбным коллегой была в том, что тот мог отмахнуться от этого невероятного факта, просто признав его существование: да, удивительное дело, бывает же. Он мог так сделать, потому что не знал о табличках с надписью «ВЕДЬМА» рядом с обгорелыми трупами женщин, по подозрению в убийствах которых был задержан человек, лежащий сейчас бледной безжизненной тушей на прозекторском столе в холодном подвале больницы.
А Алина знала.
Она глубоко вздохнула и постаралась унять дрожь. Потом села в машину и достала телефон. Чекан взял трубку почти сразу, как будто бы ждал звонка.
– Ну, как дела? – спросил он. – Посмотрела?
– Да, – ответила Алина. – Посмотрела.
– И как?
– Впечатляюще. Семен, ты не мог бы попросить следователя оформить направление для судебно-медицинской экспертизы? Я уже предупредила в больнице, что заберу тело в Бюро.
– Зачем?
– Затем, – ответила Алина, – что я хочу провести более подробное исследование.
– Не ответила, – заметил Чекан.
Алина вздохнула. Из дверей приемного покоя, нетвердо держась на ногах, вышел человек с перебинтованной головой и со следами на лице ночи, полной сражений. Пальто и порванные на коленях брюки были покрыты запекшейся кровью. Человек прищурился на тусклое солнце, размытое среди бледных облаков, достал сигарету и закурил. В луже, посреди которой он встал, отражалось небо, и казалось, что его ноги упираются в осевшие на землю серые тучи.
– Семен, это не самоубийство, – сказала Алина. – У парня в желудке ком булавок размером с твой кулак, и никаких повреждений, как если бы он их глотал. Такое ощущение, что эти булавки просто появились у него внутри, все разом.
– Круто, – ответил Чекан и замолчал.
Алина тоже молча ждала.
– И ты хочешь узнать, как они у него там появились?
– Чисто теоретически проделать такое можно было бы, если засунуть эти злополучные булавки в кусок какого-нибудь жира, типа масла или маргарина, и проглотить, – объяснила Алина. – Правда, потребовалось бы глотать килограмм, а то и больше. По частям. Я не представляю, как это можно осуществить в камере изолятора, но все-таки хочу убедиться, что в остатках слизистой оболочки желудка и в кишечнике нет масложировых следов.
– А если их там нет?
Мужчина в окровавленном пальто докурил и двинулся обратно в приемный покой. Потревоженные облака в луже взвихрились, как под порывами ветра.
– Ты знаешь, что я не могу давать заключений об обстоятельствах смерти. Только излагаю факты. И если я не найду хоть какого-то разумного объяснения тому, что увидела – а я уверена, что не найду – результаты исследования однозначно исключат версию самоубийства.
– Тогда придется дело открывать. По факту насильственной смерти.
– Это уже не мне решать.
Чекан откашлялся.
– Алина, – сказал он, – тут и так все на ушах. Ты себе представить не можешь. Прилетело всем. В первую очередь, конечно, ребятам из полка охраны: трясут их сейчас, чтобы выяснить, каким образом булавки могли попасть к задержанному. Заодно и сокамерников его допрашивают. И те, и другие отказываются, говорят, что ничего не знают и не видели. Следователю тоже досталось, за то, что подписал постановление о продлении содержания в изоляторе и не дал перевести подозреваемого в «Кресты». Типа, там надзор лучше и такого бы не случилось. Ну и нам с Максом, как инициаторам этого решения и вообще, причастным к делу. Так что если сейчас не удастся закрыть все, как суицид… В общем, ты понимаешь.
– Понимаю. Но это не суицид. Уж извини.
– А у тебя есть своя версия?
– Есть, – ответила Алина. – Но тебе не понравится.
«Потому что она и мне совсем не нравится».
– Кстати, у покойника синяк на лице и характерные ссадины на кулаках. Не в курсе, откуда они взялись?
– Он с сокамерниками подрался, – хмуро ответил Чекан. – Позапрошлой ночью. Говорят, мешал им спать, постоянно просыпался и орал, что кто-то стоит в углу и смотрит на него. Вроде, какая-то старуха. Кошмары, наверное. Вчера перевели в другую камеру, и вот…
– Ясно, – сказала Алина.
Они помолчали.
– У тебя какие планы на вечер? – спросил Чекан. – Если хочешь, давай встретимся, посидим где-нибудь…
– Нет, – ответила Алина. – У меня вечером очень важное дело.
* * *
День Благовещения подошёл к концу: уже по-весеннему долгий, вымученный и хмурый, как человек, которого заставили задержаться на работе. Усталое солнце добралось до горизонта и отправилось в другие края и страны, к синему небу, лазурным морям и улыбчивым людям; там оно переоденется в яркое, станет веселым и жарким, как девочка, вырвавшаяся из офисной тоски и унылого города в короткий тропический отпуск.
К тому времени, как стрелки на больших часах с изображением Френсиса Дрейка на циферблате показали, что счет до начала новых суток пошел на минуты, Алина допила третью порцию виски и приняла решение на этом не останавливаться.
Возможно, паб не лучшее место для серьезных раздумий, а виски – не самый надежный помощник в решении сложных задач. Возможно. Но совершенно точно, что именно паб остается оплотом спокойствия и стабильности, когда все вокруг норовит встать с ног на голову, когда тектонические плиты реальности начинают со скрежетом двигаться, сотрясая окружающий мир и вызывая извержения спящих вулканов – да и просто когда день вдруг становится паршивее, чем обычно, или в желудке покойника обнаруживается две сотни неведомо как попавших туда булавок. Никакому апокалипсису не нарушить здешнего размеренного, медитативного порядка, не возмутить пропитанного алкогольными парами уюта. Несмотря ни на что, полуночные пьяницы чинно соберутся на свою ежевечернюю мессу у алтаря барной стойки перед иконостасом зеркальных полок, откуда в янтарном сиянии взирают на них лики местных святых: Джон Джеймессон, Джек Дэниэл, Джим Бим, Александр Дьюар, Уильям Лоусон… Все так же будут негромко звучать голоса, словно бубнящие нестройные молитвы, и бармен предложит жаждущим животворящую кровь солода и ячменя, растворенную в кристальной воде далеких родичей Иордана. И если вечного блаженства все это не сулило, то подарить земное блаженство временного забытья вполне было в состоянии.
