доверяем друг другу и позволяем себе большую степень откровений, чем допустимо в подобной ситуации? – продолжил свою мысль Орловский.
– Не знаю, – честно ответила ему Ева. – Посмотрим. Но ты четко определил границу, за которую я все же, признаю, зашла.
– Нет, Ева, – покрутил, отрицая, головой Орловский, – в общении с тобой я практически все свои границы нивелировал, не испытывая в них необходимости.
Она снова не ответила. Молчала. И он молчал. Они стояли друг напротив друга и просто смотрели в глаза.
Секунду, две, три… десять.
– Давай уже доделаем тефтели, – первым нарушив тишину, предложил Павел и открыто, искренне улыбнулся, признавшись: – Очень есть хочется.
Тефтели они доделали, и получились они у них… ну, как у них – у Орловского, разумеется, – так вот блюдо это у него получилось фантастической вкусноты.
– Обалденно вкусно, – почти простонала от удовольствия Ева.
– Спасибо, – поблагодарил Павел за столь высокую оценку и напомнил: – Ты тоже внесла свою важную лепту в готовку.
– Ладно, – включила бодрый тон Ева, – давай уберем-помоем, и я пойду продолжу проводить обследование хозяйства, а то нас вчера так неудачно прервали во время обхода.
– Давай, – согласился Орловский, – я тогда в мастерской поработаю, а то наметил кое-что сделать и из-за этой «леденящей душу истории» в стиле «Собаки Баскервилей» тоже задвинул все планы.
И, вымыв посуду и наведя в кухне порядок, они разошлись каждый по своим делам.
А вечером… Вечером за ужином, не сговариваясь, по обоюдному умолчанию, они старательно обходили любые серьезные темы, предпочтя легкую беседу-обсуждение нашумевших фильмов, театральных постановок и иных событий культурного плана с подшучиванием и анекдотами в тему.
И после ужина снова разошлись: Еве позвонил брат, и она ушла к себе в комнату, разговаривая с ним, а Орловский засел в кабинете на втором этаже за свой комп, поскольку именно там, в этой комнате, лучше всего ловил интернет, а ему надо было поработать и связаться со своим замом и специалистами – его работа не заканчивалась никогда, даже когда он лежал в госпитале.
Но оба они, пусть и занятые важными делами-разговорами, понимали и чувствовали, что что-то такое, какая-то незримая трещина-полоса пролегла между ними, останавливая ту тонкую связь доверия и откровенности, что плелась и ткалась прекрасной, чувственной паутиной между ними.
Усилилось это ощущение и еще одним моментом, когда Ева, заглянув в кабинет к допоздна засидевшемуся за ноутбуком Павлу, пожелала ему спокойной ночи исключительно выдержанным дружеским тоном, без какой-либо эротической краски, и отправилась спать в свою комнату, не пригласив его с собой.
Ну а Орловский…
Ева проснулась в полной, бескомпромиссной темноте, которую всегда ценила в Калиновке именно за эту ее конкретную темень, в которой отпадала необходимость мастырить на глаза маску, чтобы избавиться от так называемого эффекта светового шума, сопровождавшего жизнь всякого человека в большом городе.
Но эта темень-тьмущая, дарившая раньше благо уставшему организму, из помощницы и спасения превратилась в предательского врага в тот момент, когда сон Евы был прерван жестким и безжалостным образом из-за того, что кто-то невидимый и страшный, навалившись на ее грудь плечом и придавив к кровати, зажал ей рот большой сильной ладонью…
Видимо, в этот момент Ева находилась в так называемой глубокой фазе сна, потому что, похолодев от ужаса, она вдруг осознала, что не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой. Тело, словно парализованное, не подчинялось никаким приказам, и жесткая, дикая паника начала затоплять ее мозг от ужаса и ощущения полного бессилия, а сердце колотилось так, что Еве казалось, оно сейчас пробьет грудину…
Внезапно не пойми из каких глубин ее сознания или даже подсознания выскочило воспоминание об одной научной лекции, которую она прослушивала бог уже знает сколько лет назад, где сомнолог, то бишь специалист по сну, рассказывал о беспомощном состоянии парализованного сном тела и советовал, если вы проснулись в такой вот момент, для «разблокировки» организма начать активно вращать глазами, что вызовет быструю «разморозку» лицевых мышц, после чего следует активно корчить рожи, работая этими самыми лицевыми мышцами, и уверял, что следом за этим упражнением тело выйдет из сонного паралича достаточно быстро.
Все, что могла сейчас делать Ева, это невероятным волевым усилием, преодолевая и отодвигая душившую всякую разумную мысль панику на задний план, сильно сопеть и вращать этими самыми своими глазами. И офигеть! – но на самом деле ее лицевые мышцы «отморозились», и Ева тут же принялась «работать» ими с особой интенсивностью, а вскоре, причем достаточно быстро, она почувствовала, что может уже пошевелить рукой… и почти сразу ногой… Она забилась на кровати, пытаясь скинуть с себя напавшего на нее человека, и, ухватившись руками за накрывшую ее рот ладонь, старалась отшвырнуть, сбросить ее со своего лица.
– Тише… – прошептал кто-то ей прямо в ухо, обдав своим, как показалось Еве, буквально обжигающим дыханием, и навалился уже всем телом и, сильнее прижав к матрацу, не позволяя Еве шевелиться, повторил: – Тише, Ева, успокойся.
Но она не могла тише – не могла, и все! Она билась под прижимающим ее к кровати телом, как заяц, попавшийся в силки, – со злой решимостью побороться за свою жизнь, увеличивавшей ее силы в несколько раз – она крутилась под его сильным телом, выворачивалась и беззвучно выла…
И тогда на какой-то краткий миг ладонь внезапно вдруг убралась от ее рта, но не успела Ева закричать, как в следующую секунду ее губы накрыли чьи-то губы… не жесткие, насилующие и наказующие – нет, мягкие, уговаривающие, словно успокаивающие…
Она узнала эти губы и этот поцелуй почти мгновенно, наверное, она бы узнала эти губы, их вкус и нежность, и запах мужчины, которому они принадлежат, из всех миллиардов мужчин на Земле, отчего-то подумалось ей стрельнувшей, словно молния, как электрический разряд, в мозгу мыслью.
– Вот так, – резко оборвав поцелуй, прошептал ей в самое ухо Орловский, снова обдав жаром своего дыхания, и повторил: – Тихо, Евочка, тихо. Прости, что напугал, по-другому нельзя было. У нас «гости».
– Какие? – спросила-прошептала она.
– Совершенно определенно незваные, – все так же прямо в ухо произнес он и распорядился: – Вставай тихонько, чтобы ничего не скрипнуло, тапочки не надевай, держись за меня, и идем.
Задавать в самый неподходящий момент уточняющие вопросы из серии «хочу все знать» – куда идем? зачем? а что мы будем делать? и тому подобные – она, понятное дело, не стала. А принялась действовать согласно выставленным мужчиной указаниям: поддерживаемая его надежной рукой, Ева с максимальной осторожностью выбралась из кровати, не скрипнув ни одной пружиной, и, вцепившись в его локоть, последовала за ним к
