-Спасибо, — Миша присел рядом на горку рубленых дров.
-Слушай дальше, — продолжил разговор Киселев. — Центр утвердил первый вариант внедрения в Берлине. Ты и Следопыт военнослужащие Вермахта, отпускники, едите домой. Сирень, богатая беженка из Прибалтики, едет к своим родственникам. На подготовку группы дается два дня. В общем, внедряйся в шкуру старшего лейтенанта Клебера. Я думаю, ты не забыл о нем, имея математическую память.
-Помню дословно, товарищ Константин, — улыбнулся уже и Миша.
-Мало помнить, надо вжиться в тело врага. Надо быть им как самим собой. Вот твоя задача. Понял?
-Так точно, понял.
-Ладно, посмотрим, как ты продержишься до моего приезда. 24 августа отъезд. С того времени ты управляешь группой и на тебя ложится вся ответственность за выполнение задания. Я остаюсь здесь, до момента излечения, затем выезжаю к вам. Конкретные задачи, явки, пароли получишь перед отъездом. Это приказ Центра. Возражения не принимаются. Вот собственно все. Свободен, младший лейтенант.
-Один вопрос, разрешите.
-Один, разрешаю.
-Следопыту, Степану, что со званием?
-Ему присвоено звание старшины. Он, к сожалению, не учился в институте, как ты. Я тебя официально представлю группе, не беспокойся. Все, Дедушкин, иди. Да, с тебя причитается...
24 августа 1944 года, когда только-только забрезжил рассвет и густой синеватый туман еще стоял непроницаемой стеной над Вислой, где-то в глухой Кампиновской пуще за полсотни километров от Варшавы осторожно открылась дверь домика лесника и оттуда вышли военные с оружием. Группа проследовала к недалеко стоявшему автомобилю 'Опель — капитан', оставляя на память хозяину леса широкую росистую дорожку.
Среди отъезжавших гостей был высокого роста с орлиным взором красавец— мужчина в форме старшего лейтенанта Вермахта. Рядом с ним была очаровательна молодая женщина, произнесшая по дороге несколько фраз на превосходном немецком языке. Она была одета в серый костюм из тонкой английской шерсти. Замыкал группу широкоплечий великан сержант, пехотинец моторизованных сил Германии. Коротко подстриженный, с массивной челюстью, твердым, решительным взглядом он напоминал боксера тяжеловеса не ниже мирового уровня.
Провожал серьезную, немного задумчивую троицу небритый мужчина. Он нервно опирался на самодельные костыли и еле слышно поносил кого-то по матери. Когда группа подошла к машине, хромой тихо произнес на русском языке: — Будем прощаться, — и по очереди обнял каждого из гостей, в том числе и женщину. Усадив всех в автомобиль, мужчина подошел к немецкому офицеру, сидевшему на заднем сидении рядом с девушкой, сильно сжал правую руку в кулак и, подняв ее вверх, произнес: 'Но пасаран!' — и затем резко захлопнул дверь. Глаза небритого мужчины были влажными...
Глава 14
14 сентября 1944 года. Вюнсдорф — Берлин. Германия.
Открылись мощные раздвижные ворота и армейский вездеход 'Хорьх -901', шурша колесами, выкатил за пределы штаба Сухопутных войск Вермахта.
-Куда поедем, господин майор? — обратился Степан Криволапов, его чубастая голова с вечно неунывающей физиономией, на секунду повернулась к немецкому офицеру, сидящему на заднем сидении машины.
-...Куда? — не сразу отозвался, погруженный в раздумья Франц Ольбрихт, — а куда глаза глядят. Вперед, Степан.
-Они глядят в сторону Берлина, господин майор. Как всегда, отвезти вас домой, к молодой жене.
-Нет, к жене мы еще успеем, а в Берлин — ты угадал.
Штабной автомобиль, проехав центральную улицу Вюнсдорфа, свернул на автостраду и, набирая скорость, устремился в столицу третьего Рейха.
Франц любил эту дорогу от Вюнсдорфа до Берлина. Дорога раздумий и принятия решений — так он стал ее называть с недавнего времени. Машину Франца часто можно было видеть мчащейся по этой автостраде после того, как он перешел в личное подчинение к генерал-полковнику Гудериану. Он стал его глазами и ушами в вопросах инспектирования бронетанковых войск, его мозговой пружиной в дальнейшем развитии бронетанковых частей на ближайшую перспективу.
Во время поездки Франца никто не останавливал, так как машина имела номерной знак, указывающий на принадлежность автомобиля Генеральному штабу, тем более никто его не отвлекал.
Он мог сосредоточиться над выполнением своей стратегической цели, а именно вывести Германию из войны без позорной капитуляции, сбросив англо-американские войска в воды Атлантики. Наконец, он мог свободно пообщаться со своим мозговым другом Клаусом, который с ранней весны капитально обосновался в его правом полушарии. Франц даже порой не понимал, кто говорит и принимает решения, собственно он — Франц Ольбрихт или его двойник— Клаус Виттман.
Но сегодня Францу не хотелось думать о служебных делах, также не хотелось разговаривать с другом. Сегодня его беспокоили личные семейные проблемы, а они Клауса не касались. Когда тот попытался встрять в поток его мыслей, Франц грубо остановил друга: — Разберись вначале в своих делах Клаус. От тебя ушла жена с ребенком, когда ты уехал в Афганистан, а не от меня. Не мешай мне.
-Ну и язва ты, Франц, — буркнул друг и удалился в глубины мозга.
Франц дернулся от незаслуженного оскорбления Клауса и нервно посмотрел в окно. Ярко-медные лучи заходящегося солнца, резанули по глазам. Он инстинктивно зажмурился, отвернулся от окна, с минуту сидел, молчал, затем вновь углубился в свои раздумья.
'Сегодня он проснулся в штабной гостинице с единственной мыслью, что в жизни сделал ошибку, приняв поспешное решение связать себя узами брака с Мартой. Но почему это произошло?
  Приехав с Ниццы, домой, ему остро захотелось настоящей, захватывающей служебной деятельности и одновременно пылкой любви к женщине. Работу он нашел. Встретившись с генералом Вейдлингом и изложив ему свое видение исторических событий на 44 и 45 годы и возможную их корректировку, он получил после длительной беседы его поддержку и главное — протеже к Гудериану. Тот по достоинству оценил его заслуги перед Отечеством, его боевой опыт, его предсказания, его предложения по реорганизации бронетанковых войск и назначил к себе помощникам.
А вот с любовью было сложнее. Ему нужны были не плотские утехи, которые он мог получить в любое время. Ему не хватало сильной привязанности, взаимного обаяния, взаимного душевного трепета и ласки. Увидев Степана, своего водителя— денщика с красивой молодой француженкой, их чувственную любовь, теплоту их отношений, он до глубины души был тронут этим, он на какой-то момент позавидовал своему подчиненному, его счастью. И поэтому, когда на его горизонте нарисовалась юная Марта с кроткими карими глазами, тонким станом, любящим сердцем и уравновешенным характером он увлекся ею. Увлечение произошло, не позову сердца, а на уровне инстинкта о создании порядочной немецкой семьи, по его внутреннему убеждению, что порядочный немец должен обзавестись семьей. И здесь появилась Марта. И здесь радостные слезы матери, о возможности иметь внуков. И здесь убедительный разговор с дядей Гельмутом. В тот момент он не мог отказать своему 'убеждению', тем более матери и генералу. Он дал согласие на свадьбу. Он сделал Марте предложение стать его женой. Ответ последовал незамедлительно:— Да, любимый!
