- Завел все-таки, дьявол упрямый!
Михаил Лукьянович не выдержал и побежал в поле. Глаша собрала разбросанную одежду и внесла в вагон. По крыше дробно ударили капли дождя и тут же резко оборвались. Неожиданно затих и комбайн. Розовая, запыхавшаяся, на велосипеде подъехала Даша.
- А где отец? - слезая с седла, спросила она.
- Около машины, - ответила Глаша.
- Я за ним приехала. Николая в армию забирают. Сегодня вечером провожать будем. А мы, знаешь, на днях с Федей распишемся, - ставя велосипед около угла будки, как ни в чем не бывало тараторила Даша. - Мы еще в то воскресенье подали потихонечку заявление.
- Ох, Даша! - вздохнула Глафира.
- А чего ты охаешь! Все уже кончено. Я стану Сушкина.
- А жить-то где будете? Дома?
- Да, у нас. Где же еще! Колькина комната пустая. Уберу ее, прелесть будет!
- А отец? - спросила Глаша.
- Ты ему еще не сказала?
Глаша отрицательно покачала головой.
- Ладно, я сама скажу, - решительно заявила Даша. Глафира видела, что эта заметно подросшая девчонка идет на все с легким сердцем. Не как она, трусиха!..
- Он очень сердит. С Мартьяном и со мной рассорился, - сказала Глафира.
- Ну и пусть! Ничегошеньки он с нами не сделает. Пусть партийный секретарь на себя поглядит, как его, и прочих, и весь наш совхоз студент в газете расчихвостил!
- В какой газете? - Глаша шагнула к племяннице и встряхнула ее за крепкое, упругое плечо.
- А ты что, не знаешь? В московской газете. Вот таких четыре столбца! - Даша широко развела руками.
- Какой студент? - тормошила ее Глафира.
- Да наш, международный, Агафон Чертыковцев, бухгалтер, так и подписано черными буковками, очень даже солидная статья. Федя сказал, что очень правильная.
Дождик пошел сильнее, загнав женщин в вагон. Неожиданно появился Архип.
- Здравствуйте, кого не видал, - стряхивая с пиджака воду, заговорил он. - Ну и хлестнул, родимый! По нёбышку прет такая махина, все, поди, зальет, едрена корень. Говорил халяве, так нет, не послушалась, проквасит добро-то!
- Вы про кого это, дядя Архип, так выражаетесь? - спросила Даша.
- Про Мартьянову тещу, про кого же еще. Сена два воза привезла и раскидала на задворках сушить. Я ей, как порядочной, толкую, что надо в копешку сложить, чтобы не намочило. "Ты что за предсказатель такой? спрашивает она меня. - Ходишь и бубнишь, как радио!" - "Предсказатели, говорю, - из радио и соврать могут, а мой бубен всегда без промашки". Вот брызнул, а!
- Идите сюда, а то намокнете, - сказала Глаша.
- Не сахарный, - посматривая на небо, ответил Архип. - Я так думаю, что минует нас, сторонкой пойдет. А где Лукьяныч? С него магарыч за сына полагается. Пришел известить, да вижу - опоздал.
Дождь внезапно перестал. Туча, дымно клубясь под вершинами гор, плеснула на пшеничное поле левым краешком и, громыхая, покатилась на север. В охлажденном воздухе вкусно запахло помидорной ботвой и огурцами. С поля доносился в вагончик громкий, сердитый голос Соколова:
- Довольно! К черту!
- На кого это он? - прижимаясь к Глафире, спросила Даша.
- Наверное, на Мартьяна. На кого же больше, - ответила Глаша.
- Вот же любит пошуметь папаша!
- Он и работать любит, - вступился за него Архип.
Из-за облаков снова выглянуло солнце и ярко осветило поле радужными, всех цветов, полосами. С крыши вагончика скатывались капли, звонко и шумно разбивались о днище опрокинутого ведра. Быстро шагая по мокрой траве, мрачный и расстроенный, к стану подошел Михаил Лукьянович. Увидев дочь, сказал:
- А-а, и ты тут поспела!
- За тобой приехала. Николая...
- Знаю! - Михаил Лукьянович махнул рукой. - Сейчас поедем. Все равно ненастье, да и дела есть.
Соколов устало присел на скамью, разминая папиросу жесткими, испачканными в мазуте пальцами, искоса посмотрев на Глашу, продолжал:
- Изобретатель снова гробанул машину. Точка! Расстаемся. В сущности, давно уже нужно было... Посадил в калошу...
Глаша нервно поправила на голове косынку и промолчала.
- Пусть идет куда хочет, мне теперь все равно, - снова проговорил Михаил Лукьянович и, обращаясь к Даше, добавил: - А тебе хватит невестничать. Как только погода установится, посажу за руль трактора, а Федьку за штурвал. Посмотрю на вас, какая вы пара.
Растерянно и счастливо моргая глазенками, Даша отошла от Глафиры, взялась за ручки велосипеда и отвела его от угла будки. Отвернувшись, вытащила из-за пазухи розовенький платочек и начала старательно вытирать велосипедное седельце.
- Чего молчишь? - спросил отец.
- Я не знаю, папа, - смущенно опустив голову, ответила она.
- И не жалко тебе, Лукьяныч, такую красавку на трактор гнать? спросил Архип.
- Не замуж гоню, а работать учу.
- Ты железный, знаем...
- Хорошо поработает, и замуж отдам. Правда, на водовозку-то не всякий позарится, - подмигнув Архипу, проговорил Михаил Лукьянович.
- Само собой! - охотно подтвердил Архип.
- "Само собой"! - протяжно передразнила Даша. - На бочке ли буду ездить, или на тракторе, а может, и на козе, вам-то что? А замуж-то я уж как-нибудь сама.
Даша быстро вскочила на велосипед и укатила.
- Видел, какая! - восхищенно сказал Архип. - Нынче они все, брат, характерные. Вон у меня тоже, как только подросли, так и стрельнули из дому, кто куда.
- Ну, у меня не особо стрельнешь, я вожжи-то не очень распускаю, самонадеянно проговорил Михаил Лукьянович, не зная, что ему скоро придется изображать скороспелого дедушку...
"Детскую колясочку покупай, дедуся", - хотелось подшутить Глафире, но она постеснялась Архипа. Чтобы не расхохотаться, отошла за вагончик и стала глядеть на поле.
За ковыльной межой, словно вцепившись колесами в жнивище, уныло стоял комбайн. Прилизанно лоснилась на солнце буйно поваленная кругами мокрая пшеница. Но в большей части она еще стояла, покачиваясь на ветру ласковой и горделивой волной. В конце межи, около велосипеда, маячили две склонившиеся друг к другу фигурки. Надо полагать, Даша и Федя решали свою судьбинку... Глафира искала глазами Мартьяна, но его около комбайна не было. Значит, ушел. Глафира судорожно вздохнула и, не оглядываясь, медленно побрела к своему стану, пытаясь разобраться в странной и удивительной путанице своих чувств и желаний.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Обычно Антон Николаевич приходил в райком рано. Работы с каждым днем становилось все больше. Он знал о нареканиях, что секретарь не всех граждан принимает по личным вопросам, а переадресовывает часть дел своим помощникам. Даже если сутки растянуть на несколько часов, все равно не хватит времени. Недавно стало известно, что предстоит большая реорганизация - в промышленности, сельском хозяйстве, в советском и партийном аппаратах. Даже шел разговор, что сельские и промышленные обкомы опять сольют, а райкомы восстановят и даже усилят, чему особенно радовался Константинов. Его райком уцелел, потому что он руководил и городом. И в эти последние годы Антон Николаевич был убежден: другая структура партийных организаций, пусть самая новейшая, пока еще не сможет заменить райкомы и пользоваться таким же авторитетом. Это то, что непосредственно рождено самой революцией, закрепилось как форма, структура партийного руководства, утвердилось и как революционная традиция.
"Выходит, я не устарел!.." - входя в кабинет, подумал Антон Николаевич.
За окном по листьям молодых березок хлестал дождь. Мокрые воробьи забились под крышу и лениво переругивались. Город просыпался. У вокзала зазвенели трамваи, переполненные ранними хозяйками и сельскими мешочниками. В районе много было колхозов, совхозов, а молоко и овощи продавались только на рынке. Если бы Антон Николаевич исполнил ту директиву об изъятии коров из личного пользования, молока не стало бы и на рынке. Мера эта по изъятию коров оказалась необдуманной, преждевременной. Были и неприятности. В одном районе женщины, владелицы коров, вместо заготовительного пункта привели их к дому председателя райисполкома и привязали за палисадник. Пока выясняли, как с ними поступить, недоеные буренки подняли страшный рев, разломали загородку и с надетыми на рога решетками от палисадника разбрелись по домам. Изъятие приостановили. Трудновато приходилось партийным работникам районов. Сверху сыпался такой поток разных директив и указаний, что нехитро было и захлебнуться в нем.
Вошла помощница Надя и положила на стол объемистое письмо.
Взглянув на конверт, Антон Николаевич сразу же догадался, что послание из Москвы, от писателя, и, кажется, опять с каким-то сюрпризом. После того как Петр Иванович побывал здесь, они иногда обменивались дружескими письмами. Московский литератор начинял свои послания хорошим юмором, свежими мыслями и новостями, часто вкладывал интересные вырезки из других газет. Антон Николаевич вскрыл пакет. В нем была вложена одна из центральных газет и отпечатанное на машинке письмо:
"Скорблю и вздыхаю, дорогой Антон Николаевич, но тем не менее посылаю сие извержение про некоторые дела вашей области. Каюсь, что и я приложил к сему свою руку, хотя еще не выветрился вкус чудесного коньяка, которым вы в тот лихой час опалили мое неблагодарное горло. Свежий ветер перемен дует теперь и в наши паруса, уральский дружище!.."
