Когда все собрались внизу в фойе, суслики с помощью цепи приковали к дверям офиса службы безопасности клиники медицинское кресло весом двести семьдесят кило. Затем они синхронизировали датчики тревоги на дверях лифтов с больничной системой громкой связи, которая уже была запрограммирована группой сусликов — звуковых инженеров бесконечно проигрывать гимн США, исполненный Джими Хендриксом в 1969 году.
Чаз позаботился о том, чтобы громкость выкрутили на максимум.
Все было готово к старту операции «Храбрый комочек меха».
По сигналу Чаза из всех динамиков под аккомпанемент гитары зазвучало знаменитое соло Джими. Тут же сработали датчики тревоги в лифтах, и кабины с докторами, медсестрами и санитарами спустились на первый этаж, в фойе. Там персонал больницы ждал целый град мокрых прокладок, которые суслики метали с помощью катапульт. Орущие доктора, медсестры и санитары поскальзывались на полу, поднимались, падали снова. Наконец им удалось скрыться через пожарный выход. Вслед персоналу продолжали лететь хлюпающие прокладки.
Поверьте мне, на свете нет никого быстрее медицинского работника, удирающего от летящей в него мокрой прокладки.
Воспользовавшись суматохой, Чаз вместе со своими коммандос спокойно выкатил койку со спящей Дорой Маккой прямо через главный вход.
Больничный матрас идеально влез в кузов моего грузовика.
Под перебор гитары и звуки голоса Джими, исполнявшего гимн, я умчался прочь. В зеркало заднего вида я видел крошечные, словно звездочки, огоньки вертолетов Чаза, поднимавшихся в ночное небо.
Всю дорогу до ранчо Дора храпела и присвистывала, словно паровоз.
Я вернулся домой, покемарил час у себя в кабинете, после чего отправился на утренний прием к мэру уговаривать его снять обвинения с Доры.
Градоначальник смерил меня взглядом с ног до головы и сказал, что я как будто побывал в аду. Я демонстративно принюхался и сказал мэру, что, судя по исходящему от него запаху, его мариновали в козьем поту.
— Надеюсь, ты сжег одежду, что была вчера на тебе, — промолвил я.
— Я сжег даже то, чего на мне вчера не было, — ответил он.
Я решил не ходить вокруг да около и сразу перешел к делу. Я напомнил мэру, что в этом году выборы и народу может не понравиться, что очерствевшие сердцем власть имущие стали мстить слабой, больной старухе, которая просто пыталась защитить то, что принадлежит ей по закону.
— Какая ж она слабая? — удивился мэр. — Она нас обоих может отметелить так, что живого места не останется.
— Что есть, то есть, — согласился я. — Но дело не в этом. Народ видит ситуацию иначе. Для простых людей она просто бабуля, которой власти и богатеи продыху не дают. И это притом, что ее предки прожили здесь целую сотню лет.
После этого я сказал, что, когда дело дойдет до выборов, образ великодушного, снисходительного градоначальника будет выглядеть в глазах избирателей куда как выигрышнее.
— Решать, конечно, тебе, — подытожил я, — избиратель увидит в твоем лице либо Соломона, мудрого и понимающего, либо красномордого политикана-пустомелю, опьяненного собственной властью. Думай. Выбор за тобой.
Мэр глубоко вздохнул и посмотрел в окно.
— Ладно, обойдемся штрафом, — сказал он. — Но ты уж поверь, он будет немаленьким.
— Она разорена, — напомнил я. — У нее за душой ни гроша. Она даже налог на собственность и тот заплатить не может.
Мэр расплылся в улыбке:
— Я в курсе. Я пообщался с окружными властями. Ее вот-вот признают неплатежеспособной. Если она не погасит задолженность по налогам, ранчо пустят с молотка и передадут в доверительное управление. Сам понимаешь, что это значит. Хозяевам «Золотого ущелья» нужно просто немного обождать, и ранчо само упадет им в руки, как перезрелое яблоко.
Я открыл было рот, но прикусил язык, решив, что сейчас не самое подходящее время устраивать перепалку.
ГЛАВА 41
Я неоднократно обещал Чазу когда-нибудь взять его с собой в поездку, в вящей надежде, что он об этом забудет. Увы, память у суслика была совсем как у четырехлетнего ребенка: с одной стороны, прекрасной, а с другой — на редкость избирательной.
В один чудесный день его величество снова принялся изводить меня просьбами свозить его в новую колонию, что он основал в Канаде, но я наотрез отказался. «Никаких таможен и пограничных переходов», — сказал я. Мол, если хочешь, я отправлю экспресс-почтой столько колонистов, сколько скажешь, но провозить на машине вооруженных грызунов контрабандой через американскую границу и разбираться с таможенниками — уволь. Крошечные калашниковы наверняка привлекут внимание пограничников.
Тогда Чаз стал уламывать меня отвезти его в федеральное исправительное учреждение в округе Джефферсон, к югу от Денвера. Рядом с тюрьмой одна из научных организаций исследовала поведение сусликов, колония которых располагалась на поле площадью сорок пять гектаров, аккурат через дорогу от огромного гипермаркета. Суслики, как известно, обожают красть всякую всячину из больших магазинов, а потом очень толково ее прячут. Чаз заявил, что хочет привлечь этих сусликов на свою сторону и обучить их высшему пилотажу в сфере магазинных краж.
Чаз мне лгал. Как обычно.
Я знал, зачем ему туда на самом деле понадобилось. Он хотел проникнуть в исправительное учреждение, входящее в список пяти лучших тюрем по рейтингу «Форбс», и получить автограф самого известного заключенного этого заведения — прославленного парикмахера-стилиста, занимавшего в прошлом должность губернатора штата Иллинойс.
Чаз, у которого в кабинете как раз висела фотография этого губернатора, вообще внимательно следил за политической жизнью людей. Однажды он спросил меня, обладают ли наши президенты сверхъестественными силами, как, например, он, Чаз, и его родня.
На это я ответил, что многие наши политики и вправду считают, что обладают, и в итоге оказываются за решеткой.
— То есть у них нет сверхъестественных способностей? — уточнил Чаз.
— Они подчас сверхъестественные говнюки, но сразу этого не разобрать, — вздохнул я. — Во всем остальном они совсем как обычные люди.
Затем его величество возжелал попасть в Форт-Мид, что в штате Мериленд, — прямо в штаб-квартиру Агентства национальной безопасности. Отмахать на машине почти три тысячи километров в обществе болтливого суслика? Ну уж нет.
Просьбы сыпались как из пулемета: «Я всю жизнь мечтал посетить национальный музей криптографии»; «У меня есть двоюродный брат в Балтиморе. Его удерживают там насильно, как домашнюю зверушку. Я хочу его освободить»; «Я непременно должен хоть одним глазком взглянуть на Плимутский камень[18]. Мой дальний предок плыл зайцем на „Мэйфлауэре“. Желаю посетить его могилу». На это я ответил, что в Британии суслики не водятся.
Ну и так далее. Опять же, Чаз постоянно мне врал.
Недавно его потрясли до глубины души откровения одного агента ЦРУ, признавшего, что правительство США на протяжении многих лет прослушивало наши телефонные звонки, читало письма, отправленные по электронной почте, и отслеживало болтовню в соцсетях.
Я прекрасно понимал, что король сусликов, сам будучи изрядным интриганом, при всем своем скептическом отношении к интернету и компьютерам, немедленно принялся размышлять, как провернуть подобное у себя в колонии.
Я объяснил, что правительство США не в состоянии толком сделать так, чтобы их официальный сайт работал без сбоев. И как, спрашивается, оно будет читать каждый день по семьдесят миллионов электронных писем, не говоря уже о том, чтобы извлечь из них хотя бы крупицу смысла?
Я сказал его мохнатому величеству даже и не помышлять о столь дальних поездках. Тем временем Чаз, полагая, что люди вскоре разочаруются в интернете и поймут, насколько он ненадежен и опасен, передал мне весьма внушительную сумму, попросив вложить ее в компании, производящие пишущие машинки и карандаши. Чаз пребывал в уверенности, что вскоре люди снова вернутся к ним.
