— Мне нужно в туалет, — донесся до меня голос короля сусликов. Он произнес это шепотом. Вежливость его величества произвела на меня впечатление.
Надо придумать, что говорить, если Чаз сбежит. О чем я только думал, когда решил взять его с собой? Мне вспомнилась табличка на входе в больницу: «С оружием и животными вход воспрещен».
Мой новоявленный приятель-исполин все никак не мог заткнуться. Он говорил громким бодрым голосом, но, несмотря на это, в комнате ожидания на него никто не обращал внимания.
Я вежливо слушал Бигфута. Здоровяк монотонным голосом, словно пономарь на молитве, принялся перечислять названия лекарств, которые ему прописывали все эти долгие годы.
— Теперь они мне дают какие-то новые таблетки. Синенькие такие, красивые, — подытожил он.
Тем временем Чаз в спортивной сумке принялся распевать хит шведской группы ABBA «Take а Chance on Me».
Практически в тот же самый момент меня пригласили в кабинет, и я, шаркая, отправился на встречу с медсестрой Рэтчед.
Покончив со всеми делами и вернувшись в комнату ожидания, я обнаружил, что Чаз как ни в чем не бывало сидит на моей сумке и вместе со всеми пациентами, не отрываясь, смотрит на телеэкран. По кабельному телевидению как раз крутили документальный сериал «Монстры внутри меня». Серия называлась «Меня пожирают личинки». Я быстренько сунул его величество в сумку, застегнул ее и повернулся к Бигфуту:
— Слушай, я сейчас тебе все объясню.
Великан провел двупалой ладонью по гладко-выбритой голове и улыбнулся, после чего посмотрел на мою сумку, в которой Чаз снова закатил истерику.
— Не боись, — сказал исполин. — Тут всем насрать. Только знаешь, что я тебе скажу?
— Что? — спросил я, кинув взгляд на охранника, который, судя по его виду, спал как убитый.
— Ты вот что передай своему корешку, — Бигфут показал на лапку Чаза, торчавшую из сумки. — Скажи ему, что в Дананге сражалась Девятая дивизия. Девятая, а не Четвертая. Пусть подправит надпись на своей сраной безрукавке, если собирается ее и дальше носить.
ГЛАВА 42
Возвращаясь домой, я слушал по радио новости про войну. Чаза сморило, и он, попердывая, спал беспробудным сном на заднем сиденье.
Я увеличил громкость. Пумc! Пумc! Словно пробки из бутылок шампанского, вылетали мины из минометов. Где-то в отдалении слышались крики солдат. Всякий раз, когда я наведываюсь в больницу для ветеранов и вижу калек в инвалидных креслах, неизбежно возвращаюсь в своих мыслях к Вьетнаму.
Побеги на стенах особняка французской плантации много лет назад напомнили мне увитые плющом ограждения на стадионе «Ригли-филд» в Чикаго.
— Эй, сержант, ты меня слышишь? — заорал мне рядовой в тот день, когда мой отряд угодил в засаду. — Мне надо, чтобы ты меня прикрыл, когда я рвану за рацией к Паппасу. Надо связаться со штабом.
А у меня голова была занята совсем другим. Бейсболом. Бита бьет по мячу, и он летит, вращаясь в воздухе.
Я лежал в траве, глядел на трупы двух моих ребят, упавших ничком в бурую жижу рисового поля, и думал: «„Чикаго Кабс“, игра шестьдесят второго года. В составе команды Бенкс, Олтмен, Билли Уильямс. Еще левша Эшберн. Циммерман, который толком никогда не умел бегать. Листья плюща, окутывающие ограждение, подрагивают на летнем пахнущем рыбой теплом ветерке, который порывами задувает с озера Мичиган. Билеты на матч стоят два с полтиной, но можно посмотреть и бесплатно, если знаешь про дыру в заборе на Вейвленд-авеню».
Рядовой косо посмотрел на меня:
— Какого хера мы вообще пошли этой дорогой? Сержант, ты меня слышишь? На хера ты велел нам идти этим маршрутом?
Я посмотрел на тело Паппаса. Над плечом трупа покачивалась антенна рации. Паппас ведь был совсем рядом — рукой подать. Я мог бы наложить жгут или хотя бы вколоть в задницу дозу морфия, чтобы облегчить боль перед смертью.
За домом на плантации стали рваться мины. От разрывов раздувались истлевшие занавески на окнах. С грохотом рухнула крыша. Повалил дым.
А я свернулся калачиком в траве и все вспоминал, как Ричи Эшберн взмахнул битой и белый мяч полетел-полетел, а потом врезался в ограждение и застрял в побегах плюща.
— Эй, сержант! — заорал солдат. — Ты меня вообще слышишь? Сержант!
Голос парня надрывался у меня в голове.
Рядовой прыгал передо мной на месте, словно сгорающий от нетерпения ребенок. Время от времени он даже притоптывал ногой. Солдат ткнул рукой в сторону рации:
— Нам надо выяснить, работает она или нет. Слышь, сержант! Прикрой меня. Надо связаться со штабом, скорректировать огонь. Ты же видишь, они стреляют мимо. Бьют за километр отсюда, а то и больше. Если мы с ними не свяжемся, нам конец. Мы трупы. Трупы, мать твою, понял? Прикрой меня, ради бога, мать твою так!
— Они сами разберутся, — ответил я на удивление спокойным голосом, словно в трансе.
Солдат уставился на меня как на сумасшедшего.
Он говорил что-то еще, но в грохоте обстрела я ничего не слышал. Только видел, как шевелятся губы и как отплясывает жевательная резинка меж его зубов. Артиллерийские снаряды калибра сто пять миллиметров разрывались все ближе.
— Прикрой меня, — в который раз повторил рядовой.
— Нам лучше оставаться на месте, — ответил я ему на ухо.
Помню детскую мольбу в своем голосе, помню, как смиренно он звучал.
— Ты что, ебанулся? У тебя же нашивки. Давай! Приказывай!
Парень все гонял во рту жвачку. «Ригли» вроде бы. «Джуси фрут».
А потом он сказал:
— Дристня ты, сержант. Ты ДРИСТНЯ!
Он развернулся и сорвался на бег. Взметнув жидкую грязь, рядовой остановился перед запрудой на рисовом поле, залег и пополз. Птицы в джунглях надрывались по-прежнему, будто бы костеря меня за то, что я, лишь я один виноват в том, что испортил им такой отличный день.
А потом случилось нечто такое, после чего изменилось буквально все.
ГЛАВА 43
У Чаза на мордочке снова красовались дорогущие темные очки, а шерстка на затылке по моде пятидесятых годов была собрана в прическу «утиный хвост» — совсем как у Элвиса Пресли. Его величество нарядился в черную кожаную куртку с металлическими цепочками, закрепленными на манер эполет. Казалось, что передо мной материализовался герой кошмара, привидевшийся Марлону Брандо после съемок фильма о байкерах. Ну или что ко мне наведался Джеймс Дин, вернувшийся с того света в образе грызуна.
Король сусликов с огромными наушниками на голове подскакивал и пританцовывал на месте.
Я заговорил, но он остановил меня, выставив перед собой лапу:
— Погоди. Обожаю эту песню. — Он снял наушники и протянул их мне. В них звучал голос Роя Орбисона, гулявший по четырем октавам и взлетавший до пронзительного фальцета. Рой исполнял «Only the Lonely». Чаз забрал наушники, нацепил их на себя, закрыл глаза и, подпевая, снова принялся скакать и приплясывать.
— Дум-дум-ду-ди-ду-да… Вот моя малышка… — тянул король сусликов, будто кто-то в резиновых галошах шлепал по луже. — Я хочу попросить тебя об одной серьезной услуге, — наконец промолвил Чаз, выключая айпод. Он стянул наушники, позволив им соскользнуть на плечи, и пригладил лапой поблескивающую шерстку на голове. От суслика пахло гелем для укладки волос, с которым он явно переборщил.
— Ну что еще? — не без раздражения осведомился я. Поездка в Денвер вымотала меня до предела, и я рассчитывал, что мой мохнатый друг даст мне хотя бы пару деньков отдохнуть. У меня, между прочим, еще и свои дела имелись.
У Чаза отвратительно с географией, а понятие «расстояние» для него вообще непостижимо. Так, он запросто может предположить, что от нас до Китая где-то километра полтора, от силы два.
На этот раз Чаз попросил меня вложить деньги в обанкротившуюся сеть магазинов алкоголя где-то на Восточном побережье. На это я ответил, что он не представляет себе, насколько это далеко, не говоря уже о том, что финансовая транзакция может оказаться достаточно сложной штукой.
