Из переулка выскочил матрос в бушлате, ленточки бескозырки завязаны под острым подбородком. Размахивая маузером, он что-то отчаянно кричал.
– Проклятье! – невольно выругался Аркадий и, объехав матроса, вырулил в переулок.
Раздался выстрел. Выпущенная пуля, пробив стекло, брызнула колючей крошкой.
– Кто же это такие? – продолжала удивляться Августа Богдановна.
– Кто их разберет сейчас! – отозвался Аркадий. – Может, анархисты.
Добрались до Финского залива. На черной мерцающей поверхности подле причала раскачивалось небольшое моторное суденышко. Тишина стояла необыкновенная. Ночь на Финском заливе не казалась такой уж жутковатой. Через рваную дымку облаков проглядывала мертвенно-бледная луна, бросая серебристый свет на взволнованную поверхность.
– Мы приехали, – объявил Аркадий.
Распахнув заднюю дверцу, он помог выйти из машины Августе Богдановне. С другой стороны, тряхнув распахнутыми полами, выбрался Евгений Карлович.
– Матушка, давай я тебе помогу.
– Ничего, справлюсь как-нибудь сама.
Из рубки показался полнеющий немолодой мужчина в распахнутом бушлате.
– Парамоныч, ты готов? – спросил Аркадий. – Принимай гостей!
– А что я? – пробасил старикан простуженным голосом. – Я всегда за здрасте!
– Головой мне за них отвечаешь! Ты меня понял? – строго произнес Аркадий, не оценив жизнерадостной интонации капитана.
– Как не понять? Голова-то у всех одна, чай, не казенная.
Августа Богдановна, поддерживаемая сыном, спустилась по ступеням прямо к катеру. Следом сошел Аркадий. Остановившись на гранитном краешке, он некоторое время вслушивался в шорох волн, думал о чем-то своем.
– Не знаю, когда нам удастся в следующий раз встретиться, но на всякий случай прощай! – Широко распахнув объятия, он прижал к себе Евгения Карловича.
– Спасибо тебе. Не знаю, как бы для нас сложилось… – Фаберже не договорил, лишь обреченно махнул рукой, все было ясно и без того. – Как воры какие-то бежим, а ведь ничего не украли. Наоборот, нас обчистили, как липку.
– Отдать швартовы! – выкрикнул из рубки капитан.
– Есть отдать швартовы!
Аркадий отцепил канат от тумбы и бросил его на палубу. Катер громко затарахтел, тревожа ночь. Под кормой заклубилась и поднялась волна, оттолкнув судно от каменного берега. Некоторое время Аркадий смотрел на удаляющийся катерок, который все более забирала чернота. Вскоре, проглоченный сумраком, катерок растворился, оставив после себя вибрирующий звук, а когда и он рассеялся в толще расстояния, Аркадий швырнул недокуренную папиросу под ноги и заторопился к оставленной машине.
Ближе к полудню подъехали к Карамышеву, где при германских частях было создано русское комендантское управление под командованием ротмистра Каширского. В комендатуре встретили тепло.
– Хотите записаться в Особый псковский Добровольческий корпус, господа? – спросил ротмистр.
Николай посмотрел на Большакова, вдруг неожиданно отвернувшегося:
– Пожалуй, я один…
– Это как вам будет угодно, – легко согласился Каширский. – Никого не принуждаем. На то он и Добровольческий корпус. Вы у нас сегодня сорок седьмым будете. Как, простите, вас зовут?
– А что, вы даже документы не посмотрите? – хмыкнул Николай.
– Какой же вам резон лукавить? – искренне удивился ротмистр. – Ведь на смерть же идете…
– Тоже верно. Тогда пишите, – ротмистр охотно макнул перо в чернильницу, – поручик Первого уланского Санкт-Петербургского генерал-фельдмаршала князя Меншикова полка Николай Петрович Абросимов. Полк расформирован в мае месяце этого года.
– Уж не сынок ли вы Петра Павловича Абросимова будете? – удивленно посмотрел ротмистр на Николая.
– Точно так.
– Вот оно как… А я ведь десять лет назад под началом вашего батюшки в полку служил. Он потом ушел, а я остался.
– А что с полком-то стало?
Ротмистр вздохнул:
– Последние годы мы под Киевом стояли, а как новая власть пришла, то наш полк был распущен в селе Святошине по причине нежелания украинизироваться. И вот теперь мы здесь. За великую Россию воевать будем! Я вас записал, пойдете служить под командованием Владимира Германовича фон Розенберга.
– Что за народ прибывает?
– Состав в основном офицерский.
– Что ж, буду рад умереть под его началом. Позвольте вопрос задать, а что же вы при немцах-то? Непатриотично получается…
– Да не при немцах, – хмыкнул ротмистр. – Они сейчас уходят, а землю должны большевикам передать, вот мы ее и будем защищать.
– Тогда понятно. Позвольте проститься с сестрой.
– Ну, конечно!
Вышли на крыльцо.
– Василий… Два чемодана я забираю, ты уж не обессудь. Если я России не помогу, тогда кто же ей, бедной, поможет? На благое дело пойдут побрякушки.
– Бери, – просто произнес Большаков, указав на чемоданы. – А нам с Элеонорой и этого хватит.
– Да не Элеонора она, а Фекла! А так… Спасибо за сестру. Береги ее.
Подняв два чемодана, Николай вернулся в дом. Большаков постоял немного на крыльце, затем подхватил оставшийся чемодан и поспешно зашагал к грузовику.
– Тебе не страшно… Фекла? – спросил он у сидевшей в кабине женщины.
– С тобой мне ничего не страшно, – произнесла барышня, прижавшись к его плечу.
Машина тронулась, оставляя на востоке Россию.
Эпилог
В феврале 1920 года по договору Эстонии с большевиками Северо-Западная армия была расформирована, превратившись в массу беженцев.
Теперь Россия для Белой гвардии была закрыта, и только немногие могли понимать, что это навсегда. Одним из таких был Николай Абросимов. Запершись в гостиничном номере, он застрелился, оставив на столе коротенькую записку: «Господа, простите. Не могу иначе».
Василий с Феклой некоторое время проживали в Латвии, откуда перебрались в Париж. Большая часть ценностей была распродана за бесценок в послевоенный экономический кризис, а на оставшиеся средства они приобрели небольшой домик под Версалем, где тихо прожили всю жизнь, воспитывая двух сыновей и дочь.
Семья Фаберже, оказавшись в эмиграции, осталась практически без средств к существованию. Карл Густавович доживал последние дни в Лозанне почти в нищете. Последний год он очень болел, хандрил и не желал разговаривать даже с женой и сыновьями. За три месяца до своей кончины Карл Густавович выехал в Берн, чтобы хлопотать о компенсации за утраченные драгоценности. Из поездки он вернулся еще более удрученным и на расспросы сыновей отвечал единственное:
– Нет, это не жизнь.
Получить компенсацию от швейцарской дипломатической миссии семейству Фаберже не удалось. Одной из главных причин являлось то, что они не были швейцарскими гражданами.
Карл Густавович умер в сентябре 1920 года. Перед смертью он попросил сигарету и, докурив ее до конца, смежил глаза. После смерти Карла Густавовича заботы о семье легли на плечи старшего сына, Евгения Фаберже. В Париже он открыл ювелирную мастерскую по починке драгоценностей, но денег едва хватало, чтобы прокормить семью.
В 1925 году, когда стало ясно, что рассчитывать на возвращение в Россию не стоит, Евгений Карлович попытался вернуть припрятанные ценности. Однако большая часть их была утрачена, другая – разграблена и откровенно украдена, а то немногое, что удалось переправить через границу, было поделено между многочисленными родственниками.
Главный бухгалтер товарищества Отто Бауэр, занимавшийся ликвидацией дел фирмы в Петрограде и в Москве, бежал из России в 1923 году. Доверенных пакетов он не вернул, сославшись на то, что они были отобраны чекистами, что не помешало ему на деньги «Товарищества» купить огромную усадьбу в Мудули.
Семейство Фаберже обратилось за помощью к латвийским властям, и после двухнедельного ареста бывший бухгалтер вернул лишь часть ценностей.
Амалия Крибель была осуждена в 1918 году и сослана под Красноярск, где ее следы теряются.
Выйдя на пенсию, господин Эдвард Одье любил рассказывать о забавном старике Карле Густавовиче Фаберже и его гостеприимном семействе, но всегда уходил от вопроса о судьбе драгоценностей ювелира.
Видкун Квислинг всегда охотно вспоминал тот случай, когда однажды предоставил здание миссии под хранение драгоценностей Фаберже. С 1942 по 1945 год он был министром-президентом Норвегии и активно сотрудничал с фашистским немецким режимом. Квислинг был арестован 9 мая 1945 года в собственном особняке в Осло. В тюрьме он заявлял, что считает себя мучеником за великую Норвегию. Квислинг был обвинен в государственной измене и расстрелян.
Значительная часть сокровищ Фаберже была реквизирована в 1919 году, когда началась повальная охота за сотрудниками фирмы. Из документов отдела бесхозного имущества Петросовета следует, что только в мае 1919 года отыскалось более двухсот кладов, большая часть из которых выпадает на семейство Фаберже. Наиболее значимый клад отыскался в селе Юрьевском.
