- Ты от Льда, я от Огня. Сейчас и навсегда - изыди прочь. Изыди прочь.
- Вон! - взревел Головня. - Вон!!! Неужто ты думаешь, глупец, что я причиню вред твоей дочери?
Странные то были слова для человека, мгновение назад убившего троих родичей.
Толстый Сиян упирался изо всех сил: пыхтел, хватался за косяки, бормотал молитвы. Но страх разъедал его тело. Он не посмел поднять руку на демона, отнявшего жизнь у Отца, и Головня выпихнул его из жилища.
Артамоновы бежали кто куда: в жилища, в тайгу, в заросли тальника. Огонёк вообще удрал к Павлуцким, умчался на собачьей упряжке. Головня не преследовал его - он был упоён счастьем.
Длинные волосы девчонки рассыпались по спине, тонкие пальцы обхватили лицо, спрятав зажмуренные от страха глаза, она тихонько скулила, не смея взглянуть на него, и вздрагивала плечами.
А бусы, которые он держал, покачивались в сумеречном свете и едва слышно постукивали друг о друга: чарующе бледный, как небесная пелена, опал, густо-лазурный аметист, зелёный в разводах агат... Отец Огневик - и тот не носил подобного.
- Отбрось страх, Искра. Я, Головня, пришёл к тебе, как обещал, и теперь никто не помешает нашему счастью. Взгляни на мой подарок. Ни у кого нет ничего подобного.
Глаза её - как золотые песчинки в воде. Пальцы медленно сползли с лица, прочертив на нём красные полосы, волосы упали на лоб. Осторожно, как лисёнок из норки, она глянула сквозь спутанные лохмы на Головню и на бусы. Мгновение колебалась, а потом робко протянула руку. Кончики пальцев коснулись круглых камешков, заскользили вниз по серебряной цепочке.
- Это тебе, - проговорил Головня, замирая от предвкушения.
Он шагнул к Искре, надел ей бусы на шею. Потом наклонился и поцеловал: сначала в лоб, потом в нос, а потом в губы. Даже не поцеловал, а едва притронулся, будто пыль смахнул, но затем увидел её взгляд - ждущий, волнующий, жаркий - и бросился в сладкий омут, забыв обо всём на свете.
Ах, это было упоение! Будто сама богиня оказалась в его объятиях.
- Я сделаю тебя владычицей мира! - кричал он в восторге. - Я брошу к твоим ногам всю тайгу! Ты и я - мы понесём людям свет истины. Мы сметём всех, кто посмеет противиться нам. Пусть плачут враги - мы посрамили их. Мы пошли наперекор судьбе и победили. Веришь ты в это, Искра? Чувствуешь ли ты то же, что и я?
А снаружи носились люди и лаяли собаки, и безутешно выли бабы над телами Отца Огневика, Ярки и Светозара.
Головня открыл глаза, уставился в островерхий потолок. В дыре между перекрещённых слег дымилось тёмно-серое тяжёлое небо. Запах хвои тонул в вони старых шкур. Спавшая рядом жена глубоко вздохнула, повернулась на правый бок. Он посмотрел на её лицо: слегка припухшее, с морщинками в уголках глаз, с волосами, налипшими на лоб. Сейчас, когда она спала, Головня вдруг отчётливо увидел все её внешние изъяны: чересчур острый нос, слишком выпуклые скулы, неровные жёлтые зубы, проглядывавшие меж полуоткрытых губ. И всё же он любовался ею. Не мог не любоваться. Ведь он помнил, как она смеялась над его шутками, помнил её радость от того, что понесла дитя, помнил упоение первых дней семейной жизни. Теперь она огрубела чертами, но всё же сквозь эту потускневшую бабью личину отчётливо проглядывала та девчонка, которая похитила его сердце. И вождь печально вздохнул, подумав: "Отчего же теперь мы так отдалились друг от друга?".
Давить крамолу Головня начал с Рычаговых: велел охотникам схватить всех рабов, о которых говорил брат служанки, и привести к нему. Когда дрожащие невольники со связанными за спиной руками были брошены к его ногам, Головня созвал общину и, произнеся назидательную речь о неизбежности кары, приказал Лучине и Сполоху перерезать изменникам глотки. Он сам определил, кто кого должен казнить: Сполоху велел убить Чирья, а Лучине - двух других заговорщиков. Сполох вздумал было отнекиваться, устрашённый такой лютостью, хмуро глянул на Головню, но вождь прикрикнул на него: "Про мой дар забыл уже? Хочешь по лёгкому отделаться? Я бездельников не привечаю. За подарки попотеть придётся. Кровушки испить". И Сполох, опустив взор, достал нож.
Лучина таких сомнений не испытывал, действовал быстро и сноровисто, будто всю жизнь только и занимался убийствами. Положил приговорённых лицом в снег и старательно, с оттяжкой, перерезал им горло. Тёмная кровь проела наст до самого льда, перламутрово заблестела на слюдяной поверхности и быстро подмёрзла, превратившись в бурую накипь. В мертвенной тишине слышалось тяжёлое дыхание палачей и сдавленные всхлипы казнимых. Артамоновы, кольцом окружавшие место расправы, безмолвно взирали на страшную смерть троих невольников. Мужики хмурились, бабы отворачивались, рукавицами прикрывая рты, чтобы не вскрикнуть. Никто вступился за приговорённых, не отважился идти наперекор вождю. Так и умертвили всех троих - в оцепенелой тишине и каменной недвижимости. И даже ветерок, который то и дело выдувал порошу из-под гулких от мороза стволов сосен и елей, затих, точно испугался мрачной торжественности действа. И пляска духов, призывно сиявшая над разлапистыми кронами, стекла куда-то за окоём, утонув в непроходимых лесах. Всё будто застыло, окоченев от дыхания Льда, не шевелилось, не двигалось, не моргало, и только поднимался пар от трудившихся в поте лица палачей, да дымно сочилась кровь из вспоротых глоток, густея и схватываясь на ходу. А чуть поодаль от места смерти, на пологом берегу, за островерхими жилищами и беспорядочно стоявшими нартами, гудели, волнуясь, Рычаговы, и высоко поднималось пламя их костра, озаряя тревожные лица, и колуном стоял дым, утыкаясь в вечно серое грязное небо.
Как только последний из крамольников испустил дух, Головня сказал родичам:
- Вот так Наука карает изменников. Богиня сурова, но справедлива. Никто не уйдёт от её мести. Но знайте: пока десницей она карает отступников, ошуей богато награждает верных слуг. Нет пределов благодеяниям её! Сполох, Лучина и Жар! По воле Науки я отдаю каждому из вас по пятку лошадей и пятку коров. Владейте ими свободно! Да не покусится род на принадлежащее вам!
По общине пронёсся изумлённый гул. Родичи с ненавистью поглядывали на счастливчиков - чужой кровью те сколачивали себе достаток. Косились на Рдяницу - подымет голос неуёмная баба или нет? Но та молчала. Да и с чего ей было возмущаться - её муж был среди других прихлебателей. Глупо отказываться от подарка.
Головня повернулся к Лучине:
- А теперь пригони-ка сюда Рычаговых.
Тот вытер снегом окровавленный нож, сунул его в чехол. Стоявший рядом Сполох неотрывно смотрел на распростёртые у его ног тела. Вид у Сполоха был жуткий: лицо искажено, выпяченная нижняя губа дрожала, ввалившиеся глаза смотрели затравленно и дико. Головня будто не замечал его состояния: сидел себе на шкуре и непроницаемо глядел вперед. Проклятие смерти витало над ним - проклятие того, кто борется со злом. Вновь и вновь всплывало в памяти перекошенное лицо Отца Огневика, и слышался рык Светозара: "Смрт йртк". Смерть еретикам, смерть отступникам. Теперь-то он сам готов был подхватить этот клич. Перед ним лежало три тела, а он уже думал о новых смертях, неизбежных и необходимых. И община, окаменев, взирала на него, предчувствуя собственную участь, и каждый примерял на себя личину покойника и трепетал, сжимаясь от страха. "Так им и надо, - думал Головня. - Так и должно быть. Если не вера, то страх приведёт их к истине".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
