Играя с Дейзи, он кричит мне что-то о пицце на ужин. Я рассеянно киваю, пока Шелли рассказывает мне, что возле ее работы бродит бездомная кошка, и она вбила себе в голову, что заберет ее домой. Что заставляет меня думать, что ей, вероятно, следовало потренироваться с домашним животным, прежде чем рожать близнецов, но, черт возьми, что я знаю?
Пожеванный теннисный мячик с песком внезапно приземляется мне на колени. Затем пятно золотистого меха летит мне в лицо. Дейзи врывается в меня, чтобы вырвать мяч, прежде чем снова убежать.
— Эй! Какого черта? — Я брызгаю слюной.
Купер стоит надо мной, весь надутый и обеспокоенный.
— Ты переписываешься с Жен?
Только не это снова.
— Нет. Отвали.
— Ты сгорбился над этой штукой с тех пор, как ушел Райли. Кто там у тебя?
— С каких это пор тебя это волнует?
— Оставь его в покое, — кричит Мак, которая все еще бросает мяч.
Купер делает обратное — он вырывает телефон у меня из рук. Мгновенно я вскакиваю на ноги, борясь с ним за это.
— Почему ты такая королева драмы? — Я кладу одну руку на телефон прежде чем он ударит меня по ноге, и мы закончим тем, что будем кататься по песку.
— Повзрослей, — ворчит в ответ Купер. Он упирается локтем мне в почку, все еще тянусь к телефону, пока мы ворочаемся. — Что ты скрываешь?
— Давай, прекрати. — Мак стоит над нами, а Дейзи лает.
Сыт по горло, я бросаю песок ему в лицо и поднимаюсь на ноги, отряхиваясь. Я пожимаю плечами в ответ на раздраженный взгляд Мак.
— Он первый начал.
Она закатывает глаза.
— Ты что-то задумал. — Вытряхивая песок из волос, Купер встает и рычит на меня, как будто он готов ко второму раунду. — Что это?
— Да иди ты.
— Прекратите это, ладно? — Мак, как всегда миротворец. — Вы оба ведете себя нелепо.
Меня не особенно волнует, что Куп подозрителен или раздражен. Это неважно. Но у него есть это постоянное чувство права знать и иметь мнение обо всем, что я делаю — и я так над этим. Из-за того, что он отыгрывает на мне свои пристрастия. Мой брат-близнец играет плохое подобие отца, о котором я никогда не просил.
— Мы можем двигаться дальше? — Мак говорит в отчаянии. — Пожалуйста?
Но теперь уже слишком поздно. Я зол, и единственное, что заставит я чувствую себя лучше, втирая это в его самодовольное лицо.
— Это Шелли.
Купер терпит неудачу. Его лицо на мгновение становится бесстрастным, как будто он не уверен, что правильно меня расслышал. Затем он ухмыляется, качая головой.
— Серьезно.
Я бросаю в него свой телефон. Он смотрит на экран, затем на меня. Весь юмор и неверие имеет сменился холодной, тихой яростью.
— У тебя мозги из головы вывалились?
— Она становится лучше.
— Господи Иисусе, Эван. Ты понимаешь, как глупо это звучит?
Вместо ответа я смотрю на Мак.
— Вот почему я не сказал ему.
Когда я поворачиваюсь, Купер стоит прямо передо мной, почти стоя на моих пальцах ног.
— Эта женщина была готова сбежать с нашими сбережениями, а ты просто, что, приползаешь обратно к мамочке при первом удобном случае?
Я сжимаю челюсть и отступаю от него.
— Я не просил, чтобы тебе это нравилось. Она моя мать. И я не шучу — она прилагает реальные усилия, чувак. У нее есть постоянная работа, своя квартира. Она поступила в школу красоты, чтобы получить сертификат парикмахера. Уже несколько месяцев не пила ни глотка выпивки.
— Месяцы? Ты делал это за моей спиной в течение нескольких месяцев? И ты действительно веришь в ее чушь
Я проглатываю усталый вздох.
— Она старается, Куп.
— Ты жалок.
Когда он выплевывает слова, это похоже на то, что у него было они сидели у него во рту двадцать лет.
— Время для преодоления проблем с мамой наступило, когда ты перестал спать с ночником.
— Чувак, я не из тех, кто слетает с катушек при упоминании о ней.
— Посмотри, что ты делаешь. — Он приближается ко мне, и я делаю еще один шаг назад, только потому, что я просто хвалил свою сдержанность перед Жен ранее.
— Одна пьяная, женщина, которая бездельничает уходит от тебя, так что ты идешь и влюбляешься в другую. Чувак, ты не можешь держаться ни за одну из них, и никогда не сможешь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
У меня руки чешутся врезать Куперу по физиономии. Он может говорить о нашей матери все, что хочет. Он честно заслужил свой гнев. Но никто не может говорить так о Жен, пока я рядом.
— Только потому что ты моя кровь, я собираюсь притвориться, что я этого не слышал, — говорю я ему, мой голос напряжен от сдержанности. — Но если ты чувствуешь, что у тебя слишком много зубов во рту, продолжай и попробуй это дерьмо снова.
— Эй, эй. — Мак вклинивается между нами и умудряется отвести Купа на пару шагов назад, хотя его взгляд все еще говорит о том, что он думает о моем предложении. — Вы оба успокойтесь. — Она кладет обе руки на грудь Купера, пока он не переводит взгляд на нее. Несколько вдохов спустя она привлекает его внимание. — Я знаю, ты не хочешь это слышать, но, может быть, дадим Эвану презумпцию невиновности.
— Мы пытались это сделать в прошлый раз. — Он переводит взгляд на меня. — Во что это обернулось?
— Хорошо, — тихо говорит она. — Но это сейчас. Если Эван говорит, что Шелли прилагает усилия, почему бы ему не поверить? Ты мог бы пойти и посмотреть сам. Если ты будешь открыт для встречи с ней.
Он отрывается от Мак.
— О, отвалите. Вы оба. В большинстве случаев это сбивание в кучу не очень мило, но насчет этого? — Купер смеряет Мак испепеляющим взглядом. — Не лезь не в свое чертово дело.
На этом он срывается с места, маршируя обратно к дому. К сожалению, это не первый раз, когда он теряет хладнокровие из-за Шелли, и это вряд ли будет последним. У Мак больше опыта в своих истериках, чем следовало бы. То есть, она не обеспокоена.
— Я поговорю с ним, — обещает она мне с грустной улыбкой, прежде чем уйти после него.
Что ж. Никто не ушел окровавленным. Мы могли бы назвать это успехом, учитывая обстоятельства. Однако я не возлагаю особых надежд на миссию Мак. Купер обжигался слишком много раз, поэтому я не могу сказать, что его реакция совершенно необоснованна. В истории нашей семьи Шелли совершила больше плохого, чем хорошего, худшее из этого было совершено с Купом, поскольку он всегда был тем, кто пытался защитить меня от ее последнего предательства. Его навязанный самому себе комплекс старшего брата старше на три минуты настаивал на том, что его работа — оградить меня от ужасной правды: что наша мама в лучшем случае ненадежна, а в худшем — откровенное зло.
Итак, я понял. Потому что теперь мне кажется, что я предал его, бросил. И я должен верить, что люди могут измениться. Мне нужно в это верить.
В противном случае, какого черта я делаю со своей жизнью?
ГЛАВА 27
Женевьева
Трина — это произведение искусства. Мы познакомились в шестом классе и быстро подружились. Ей так же, как и мне, нравилось прогуливать уроки и курить сигареты в бейсбольном блиндаже, так что, на самом деле, было неизбежно, что наши пути пересеклись. И хотя у меня больше хороших воспоминаний о Трине, чем плохих, я все равно нервничаю, когда захожу в бар, чтобы встретиться с ней. Даже когда мы были детьми, в ней всегда было что-то заразительное. Как будто ей было так весело, что ты хотела быть в курсе всего, что она вытворяла. Ненасытная и соблазнительная.
Хотя Эван прав. Если я смогу пережить искушения Трины, значит я точно вылечилась.
— Черт возьми, Жен.
Пробираясь сквозь переполненные столики, я поворачиваюсь к знакомому голосу. Трина сидит за столиком у стены, перед ней пустой хайбол и бутылка пива. Она вскакивает на ноги и крепко обнимает меня.
— Я надеялась, что ты стала отвратительной с тех пор, как мы виделись в последний раз, — говорит она, убирая мои волосы с плеча. — Тебя убило бы появление нескольких отвратительных прыщей по такому случаю?
