Взяв себя в руки, Порция снова обратилась к нему:
— Вы предъявили странный иск.
— Еще более странному человеку. — Шейлок указал на Антонио в зеленом шелковом камзоле и обтягивающих штанах.
Горожане на галерее засмеялись, хотя, искоса взглянув наверх, она заметила негодование на лицах друзей Антонио и услышала крик Грациано:
— Придержи язык, еврейский клоун!
«Какой же дурак этот Грациано!» — подумала она и снова обрела уверенность в себе.
— Тишина! — Шум стих. Она посмотрела на Антонио, который очнулся от своей меланхолии и понял — казалось, только сейчас, — что стройный юноша, стоящий перед ним, не его официальный защитник.
— А где синьор Белларио? — спросил он.
— Болен. — Порция в упор посмотрела на купца. Страх, мелькнувший в его глазах, сменился покорным смирением. Она показала на заимодавца: — Вы знаете, что он может предъявить вам иск?
Антонио равнодушно пожал плечами.
— Да, так он говорит.
— Вы признаете вексель?
— Да.
Что с парнем? «Мне все равно, что станется со мной…» — вспомнилась ей странная и грустная жалоба в письме, обращенная к Бассанио. Неужели это правда?
Порция заговорила еще более низким голосом:
— Если вы признаете вексель… — Закашлявшись, она остановилась. Судебный клерк принес ей воды. Поблагодарив его, она сделала глоток и продолжила: — Тогда еврей должен быть милосердным.
— А по какой причине? — вежливо осведомился ростовщик. — Скажите мне.
Порция была готова к громким возражениям, но не к этому спокойному тону. Она собиралась ответить на горячие выкрики еврея страстным призывом к милосердию, которое должно было тронуть судью до слез. Но этот Шейлок поразительно спокоен!
Но она достойно ответит.
Увещевающим тоном Порция начала:
— Природа милосердия не в принуждении. Это как теплый дождь, спадающий с неба на землю. Это… — она подняла два пальца, глядя на судью, — дважды благословенно! Это благословенно для того, кто дает, и для того, кто берет. И власть… всего сильнее у тех, кто властью облечен. Она приличнее венчанному монарху, чем корона.
Она услышала скрежещущий звук и покосилась влево. Шейлок Бен Гоцан достал из кармана маленький нож и оселок и теперь точил лезвие. Зрители забормотали. Порция отвела взгляд от мужчины и снова посмотрела на судью, подняв руки и возвысив голос:
— Милосердие есть свойство Бога самого, земная власть тогда подобна Божьей, когда с законом милость сочетает! — Скрежет лезвия по камню стал громче, и она сделала гримасу. Затем повернулась к Бен Гоцану и заговорила еще громче: — Жид, за тебя закон, но вспомни только, что, если б был без милости закон, никто б из нас не спасся.
Синьор Бен Гоцан рассмеялся.
— Это зависит от религии человека. Но милость и спасение души не имеют ничего общего с этим делом. — Он положил свой нож на барьер и достал из-за пазухи договор. Он встряхнул бумагу, расправляя ее. — Я обращаюсь к закону. Неустойка и оплата по векселю.
— Вы не можете взыскивать платеж по такому векселю, Шейлок!
Он пожал плечами и поднял руки, ладонями вверх, двумя пальцами держа бумагу.
— Я могу проиграть эту тяжбу, но что мне остается? Только попытаться. Я не могу ничего поделать со своей волчьей и кровожадной натурой.
Услышав гогот с галереи, Порция в ответ на его слова насмешливо улыбнулась:
— Итак, ужасный жид, вы готовы вырвать мясо у христианина. Но мясо — не деньги. Что вы могли бы с ним сделать?
— Я мог бы обратить его в деньги.
— Каким образом?
— Я мог бы продать его христианам — пусть едят его во время своей мессы. Вы ведь практикуете там своего рода каннибализм, разве нет?
Теперь горожане на галерее не смеялись, но стали свистеть и шикать, а судья заерзал в своем кресле. Порция ощутила свое преимущество и решила им воспользоваться:
— Ваше богохульство в любом случае отвратительно. Но в муниципальном суде Венеции мы допрашиваем не еретиков, а нарушителей гражданского права. Разве он, — Порция указала на Бассанио, — не может внести одолженную сумму?
— Да, он может! — Бассанио подскочил к барьеру галереи, и Порция поспешила перевести взгляд со зрителей на судью. Краем глаза она заметила бумагу в руке Бассанио, затянутой в перчатку. — Вот, я предлагаю это за него. Да, двойную сумму!
— Ч-то? — не удержалась Порция и чуть не обернулась, чтобы посмотреть на Бассанио, но, спохватившись, снова обратила взор на возвышение для судьи.
— Если этого мало, я обязуюсь удесятерить сумму. Ручаюсь головой, рукой и сердцем!
Порция в гневе заскрежетала зубами. «Я получу его руки, голову и сердце!» Все еще не сводя глаз с судьи и не глядя на Бассанио, она заставила себя говорить спокойно и рассудительно:
— Даже если бы у синьора Бассанио были эти деньги — в чем я сомневаюсь, — это невозможно. — На галерее послышался ропот, и она повысила голос: — Закон Венеции защищает договор, подписанный добровольце, хотя его исполнение смертельно для подписавшего. Только Совет Десяти может изменить закон, а он этого не делал.
— О, Даниил[57] здесь судит! — лукаво заметил Шейлок. К ее изумлению, он подмигнул ей. До нее дошло, что еврей единственный в этом зале догадался: она не тот, за кого себя выдает. Она быстро отвернулась, ломая голову: усомнится ли еврей в ее звании и не потребует ли остановить процесс? Игру необходимо продолжать. Скорее всего, он не выдаст ее. Если ему известно, что она обманщица, то он больше, чем кто бы то ни было, будет ожидать ее провала. А значит, она в безопасности.
В любом случае теперь она не может отступить.
Еврей наклонился к ней и вручил ей документ.
— Читайте, — сказал он. — В нем моя клятва. Я поклялся взять фунт мяса у этого купца, если он не вернет мои дукаты в день платежа. День наступил. Я должен нарушить клятву и стать клятвопреступником? Нет, я им не стану, даже ради Венеции… — Он презрительно скривил губы, произнося название города.
Порция схватила бумагу и развела руки в театральном умоляющем жесте.
— Будьте милосердны! — воскликнула она. — Дайте мне порвать вексель!
— Нет, — ответил он.
Антонио жалостливо кашлянул:
— От всей души я умоляю суд вынести свой приговор!
Порция повернулась к нему, подавляя гнев при виде этого человека с лицом клоуна, разыгрывающего перед Бассанио роль мученика.
— Пусть так, — холодно сказала она. — Готовьте грудь для ножа еврея.
Слушатели разинули рты. Невероятно, но Антонио расшнуровал свой камзол, обнажив тело, такое белое, будто его никогда не касался дневной свет.
— Знаете, здесь больше чем один, — мягко проговорил Бен Гоцан.
«Матерь Божья!» Порция бросила на него опасливый взгляд.
— Что — больше чем один? Не один договор?
— Еврей.
Она недоуменно посмотрела на него.
— Вы постоянно говорите просто «еврей», без имени. А ведь здесь их больше чем один.
Мужчины на галерее зашикали. Порция стиснула вексель так, что костяшки пальцев у нее побелели. Ему не удастся заставить ее ораторствовать на эту тему! И все-таки он не затмит ее, как и Антонио, который уже снял камзол и рубашку и стоял, раскинув руки, как Христос, бледность тела резко контрастировала с его лицом, напудренным розовой пудрой.
Так. Мученик здесь, городской остряк там. Ладно же. Они оба у нее в руках, и скоро они об этом узнают.
Она посмотрела на судью и, к своему удивлению, увидела, что он дремлет, склонившись на бок в своем кресле. Его локоть стукнулся о стол, он вдруг выпрямился, поправил свою высокую шапку и сказал:
Продолжайте.
— Антонио! — выкрикнул Бассанио из-за барьера. — Я женат на женщине, которая мне дорога, как жизнь.
Выражение ревности вспыхнуло на лице купца.
И внезапно Порция поняла, что их связывает.
Бассанио продолжал, потерев глаза, как будто смахивая слезы:
— Но жизнь сама, жена моя, весь мир — все не дороже мне, чем жизнь твоя, — театрально произнес он. — Я отдал бы за тебя жизнь, если бы мог.
— Спустись сюда и сделай это, шут! — Шейлок Бен Гоцан, внезапно разозлившись, указал ножом на Бассанио. — Благочестивые христиане, щедрые на обещания! Будь мой нож у вашей груди, вы бы сказали что угодно, чтобы избежать боли. — Он указал клинком на Антонио. — По крайней мере, сердце вашего друга говорит его устами. Это больше того, что я ожидал. Обычно он бежит, как трусливый пес.
Судья поднялся с места, чтобы призвать к порядку. С галереи Бассанио уставился на Бен Гоцана, открыв рот. Когда выкрики сверху стихли, Антонио повернулся и протянул руки к Бассанио:
— Привет мой шлю твоей жене достойной! — крикнул он. — Скажи, как я любил тебя! Воздай честь мертвому. Когда ж рассказ окончишь, пусть судит, была ли у Бассанио любовь!
