же надеюсь не умереть там с голоду, поскольку там, где живут другие, должен выжить и я.
Я вынужден побеспокоить тебя одной просьбой: прошу тебя купить воз хорошего сена и во время зимней ярмарки отдать его русскому[117] крестьянину Дмитрею, который придет из Энонсуу. Дело в том, что мы с Каяном целую неделю жили у него в доме и он не взял с нас платы, но зато попросил, чтобы на зимней ярмарке для него купили небольшой воз хорошего сена. Я посоветовал ему пойти к тебе, для меня это долг чести, и мне приходится беспокоить тебя. Деньги на это возьмешь у фохта. Если нигде не удастся купить сена, попроси в Подвила. Будь здоров.
ФОХТУ БИКМАНУ (Черновик)
Ухтуа, 25 ноября 1836 г.
Перед дорогой в северные края пользуюсь приятной возможностью передать приветы тебе и твоей жене. В течение длительного времени у меня не будет возможности написать, если только в конце декабря не наведаюсь на ярмарку в Куусамо. Но и это будет зависеть от того, где я буду находиться в то время. Я приступил к сбору финских сказок и уже записал их с четверть сотни. Возможно, до моего возвращения в Каяни число оных увеличится до нескольких сотен. Дело в том, что я надумал кроме этих краев побывать еще и в финской Карелии, а также в Выборгской губернии. Думаю, что тогда я смогу хоть несколько дней подряд потчевать твоих детей сказками. Будь здоров.
ПОЧТМЕЙСТЕРУ ГОСМАНУ (Черновик)
Ухтуа, 25 ноября 1836 г.
Я не сомневаюсь, что ты поможешь моим родителям в случае возникновения у них хозяйственных или каких-либо иных затруднений, поэтому я гораздо спокойнее за них, чем перед отъездом из Каяни. Напомни им, чтобы во время зимней ярмарки они закупили столько льна и конопли, чтобы хватило на весь год, а также пищевых продуктов, мяса и прочего. В это время у фохта, наверное, будут деньги, и он сможет дать им все, что потребуется.
До сих пор моя поездка была довольно приятной, какой она будет дальше, этого не могу сказать. Отправившись из Каяни, я пришел сначала в Сярайсниеми, где и пробыл два-три дня, затем по лесной глухомани добрался до Пуоланка. Там провел пару дней в доме пастора и пошел дальше в Хюрюнсалми, где остановился на три дня у пробста. Оттуда в начале октября поехал в Кианта. Восьмого числа того же месяца туда приехал Аксели[118], и только 16-го я отправился дальше, сперва водным путем пять миль до границы с Россией. Около 20 октября мы перешли границу, и с тех пор я живу в этих деревнях и веду записи. До сих пор я чувствовал себя уютно, не знаю, так ли хорошо будет и в дальнейшем, когда останусь один, потому что попутчик мой Каян покидает меня и возвращается к вам, я же должен следовать дальше. Подробнее в другой раз. А пока будь здоров.
СУДЬЕ ФЛАНДЕРУ (Черновик)
Ухтуа, 25 ноября 1836 г.
Этими строками своего письма я приветствую тебя и всех твоих домочадцев. В следующий раз мне, по-видимому, удастся написать не раньше чем в феврале из
Колы. До сих пор меня задерживала распутица, так что я продвинулся не более десяти миль от границы. Но сегодня, после трехнедельного пребывания в этой деревне, я думаю отправиться дальше. Мы со студентом Каяном жили в просто-таки замечательной горнице, как здесь называют комнату. Каждый день девушки и женщины, а также мужчины и парни пели для нас песни и рассказывали сказки, так что работы хватало, некогда было скучать. Отсюда направляюсь на север, по пути побываю в Ските, женском монастыре, до которого отсюда около десяти миль. Будь здоров.
СТУДЕНТУ КАЯНУ (Черновик, по-фински)
Пистоярви, 27 ноября 1836 г.
Ты себе и представить не можешь, с каким грустным настроением — ни в словах рассказать, ни в песне передать — я покинул Ухтуа. Я раньше не раз бывал в России, но так тоскливо мне не было еще никогда. Порой я не мог удержаться от слез, да и сейчас они набегают мне на глаза. С какой радостью возвратился бы я обратно домой, если бы меня не удерживала мысль, что дело, за которое я взялся, останется невыполненным. Но и это можно было бы пережить, если бы не другое. Меня влечет туда жажда познания. Следует хоть один раз побывать в тех краях, может, кое-какие руны и песни и удастся записать. В деревне, где я сейчас остановился, ну совсем нечего записывать: здесь ни рун, ни песен, ни преданий, так что, не заполучив ни единого слова, завтра продолжу свой путь.
ИЗ ДНЕВНИКА (по-фински)
Макари, 29 ноября 1836 г.
В пятницу 25 ноября я отправился из Ухтуа в деревню Охта. Считается, что тут сорок пять верст пути и нет ни одной деревни. Распутица уже кончалась, хотя зимник еще не был проложен. В одном месте лошадь по грудь провалилась в болото, и мы с трудом вытащили ее. По словам возницы, здесь бывали случаи, когда лошади даже тонули. На других болотах лед тоже был не очень крепкий. Болота сменялись ламбушками и борами — обычные пейзажи для этих северных мест. В двадцати верстах от деревни была лесная избушка, в которой остановился один ухтинский мужик, чтобы порыбачить в ближайшей ламбушке. Когда мы подъехали, он и его сын сидели у очага. Тут же был еще один мужик из деревни Кольёла с женой и дочкой, приехавший незадолго до нас. Они надумали поехать в Россию искать лучшей доли, чтобы, как он сказал, прокормиться, другими словами, собирать милостыню, или попросту просить, как здесь говорят о нищих. Для этого он взял с собой лошадь, котел, ставцы и мешочки.
Рыбак дал этой семье рыбы на уху, крупных светлых ряпушек, которые ловятся только в хороших ламбушках, а нерестятся, сказывают, уже подо льдом. Баба стала варить из них похлебку, мы оставили ее за этим занятием, так как наш проводник успел покормить лошадь, и мы могли продолжить путь.
Я узнал, что этот мужик из Кольёла считался лучшим певцом в своей деревне. Но мне не удалось записать от него песен, хотя я был готов делать записи, сидя на земле, в дыму и опираясь на стол из собственных коленей. Но старик не согласился петь. Он уверял, что только после рюмки-другой его голос обретает силу. Старика считали также лучшим знахарем края, да он и сам рассказывал, что за ним приезжают даже
