с Новым годом! После долгих странствий я появился здесь отчасти для того, чтобы купить себе новую сумку, потому что старая совсем обветшала, в ней я отсылаю домой некоторые ненужные книги и бумаги. Теперь у меня новая сумка, хотя она и стоила двенадцать рублей, зато в ней есть восемь отделений для разных моих пожитков. Сейчас я особо не скучаю, по крайней мере — очень редко, но охотно отдал бы пятнадцать — двадцать рублей, чтобы хоть на один день оказаться дома. До сих пор я обходился без шубы и кафтана, думаю, что они мне и не понадобятся, если не будет сильных морозов. Но новый длинный сюртук мне придется заказать, потому что тот, в котором я имею честь писать это письмо, основательно поизносился. А на ногах у меня уже третья пара сапог.
Отсюда я отправлюсь в сторону Пяярви и Коутаярви, а затем, вероятно, пойду вдоль границы до Утсйоки, оттуда — в Колу и опять поверну обратно на юг — в Кемь и Архангельск. Может быть, в начале лета я приеду на недельку домой. Я просил родителей купить корма для скота, а также прикупить ржи. Напомни-ка и ты им, чтобы не забыли.
ФОХТУ БИКМАНУ (Черновик)
Тёрмянен, 12 января 1837 г.
Счастливого Нового года! Еще до ярмарки я приехал сюда, в Куусамо, и вновь отправляюсь в путь. Перед рождеством я встретил губернатора и асессора Бергбома. Губернатор просил меня о том, чтобы я вернулся домой, если начнется какая-нибудь эпидемия, с тем условием, что потом мне продлят отпуск. Я обещал и сослался на тебя, что ты знаешь, куда написать в случае необходимости. Но думаю, что если и не вызовут, я зайду повидаться с вами, когда в начале лета буду проходить вдоль границы мимо Кухмо. Мне немного грустно покидать эти места, в которых я неплохо провел несколько недель. Но было бы еще лучше, если бы мне не надо было чертовски торопиться со своими записями, из-за чего я даже не смел поселиться ни в одном господском доме округи, а жил в крестьянском доме и лишь изредка наносил визиты господам...
ДОКТОРУ ХЕГЛУНДУ (Черновик письма).
Тёрмянен, 14 января 1837 г.
Недавно, тому несколько дней, я начал писать тебе и теперь перед самой дорогой хочу продолжить. Отсюда я вновь направляюсь в Россию. Начну свой путь с северной оконечности озера Пяярви, где, как говорят, преобладает лопарский язык. Далее я намерен обойти все озеро, длина которого девять-десять миль и примерно такая же ширина, и побывать во всех селениях по его берегам. Затем я вернусь обратно в северный конец озера и, по-видимому, через четыре-пять недель доберусь до Куолаярви в приходе Кемиярви. Далее я думаю пройти вдоль границы на север до Утсйоки. На русской стороне к северу от этих мест, говорят, живут одни лопари, с которыми я уже не буду иметь никаких дел. [. ..]
ОТРЫВОЧНЫЕ ЗАМЕТКИ (по-фински)
Все кресты: задней стороной на северо-восток, лицевой — в сторону захода весеннего солнца [на юго-запад], перекладина одним концом на юг, другим — на север.
«Сколько всего богов?» — «А кто их считал, как-то раз семь возов из Москвы в Питер доставили». [...]
В Хейккиля. Я уже третье поколение после него. Он, мой дед, родом из Соткамо, одним из первых поселился здесь. Тогда еще в этих местах жили лопари в своих вежах. Они терпеть не могли финнов[120] и с помощью колдовства пытались помешать заселению. Лопари жили тогда на том месте, где сейчас Коскентало. Вот однажды мой дед рубил лес для подсеки. А у него был работник, который видел то, чего другие увидеть не могли. Так и тут. Видит он, что по льду со стороны порога идет нечистая сила. Он подождал немного, а как стала она на берег подниматься, давай гнать ее обратно к тем, кто наслал. И все в семье лопаря умерли. Вскоре и сам хозяин последовал за ними. [...]
В Хейккиля. Богу было угодно, чтобы я все же попал на родину отца. Нанялся я тут в работники к Тёрмянену — первому мужу моей будущей жены. Потом он умер. Еще четыре года я тут работал, потом она захотела взять меня в мужья, я и согласился. Три раза был на грани смерти. Один раз я ходил искать коров, упал с дерева на землю. Полетел вверх тормашками. А земля каменистая, еще когда залезал наверх, подумал, что отсюда если упадешь, так ничего не останется. Пролежал сколько-то и пришел в себя. Вижу — солнце встает. В полном сознании, а не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. Попробовал пошевелить пальцем ноги — немного шевелится. Подвигал левой ногой, затем левой рукой. Наконец, дополз на животе до коровьей тропы. Кое-как добрался до дома. Жена чуть в обморок не упала, когда увидела, что со мной. Второй раз, когда на лодке ездили с дочерьми за глиной. Я сидел на ушате с глиной, а они гребли. Поднялся сильный ветер. Я уж думал, не доехать до берега. Доехали-таки. Третий раз в лесу тесал я доски для лодки, да и ударил топором по ноге. Дополз до проталины, здесь переночевал. Утром меня отыскали.
В русской Карелии. Старообрядцы сами себя венчают. И поп им не нужен, даже свой, так же и при погребении. Поп нужен лишь при крещении.
В Хейккиля. Однажды пришли кивеккят[121], заставили одного мужика отвезти их в соседнюю деревню. Мужик на своей лодке поехал первым, а они — следом за ним на других лодках. Доехали до большого острова. Проводник едет впереди и гребет вокруг острова, они — за ним. Наступил вечер. Стемнело. Они спрашивают: «Куда нас ведешь, ведь должна быть деревня?» Мужик помалкивает. Вышли на берег. Когда все уснули, мужик оттолкнул лодки от берега, сам вскочил в последнюю. «Ой, Лаврушечка, дорогой, верни лодку!» — «А вернул бы — развесили бы кишки на сосне». Поплыли следом, а он их веслом по пальцам.
Когда финны поселились здесь, лопарей становилось все меньше и меньше, они умирали, как от мора.
Оленину продавали по 1 руб. 80 коп. за пуд. Дичь, куропатку — по 10 — 25 коп. [за штуку]. Сигов — по 3 рубля за пуд. Березовый деготь — по 80 коп. за меру. Нутряное сало и масло — по 20 коп. за фунт. [...]
«Они антихристы (царь, господа и попы). По-нашему, они еще хуже, чем вы, финны. ...Раньше,
