Я, разумеется, виделся с князем Черкасским и теперь ожидаю Самарина.
В сфере внешней политики дипломатическая вылазка Игнатьева в Ливадию закончилась плачевно*. Вот и обнаружилась истинная цена этого человека — иллюзия рассеялась — и справедливость просто требует признать, что канцлер, при всем своем легкомыслии, проявлял во сто крат больше такта, прозорливости и даже твердости убеждений, чем его так называемый преемник…* И конечно, для пользы дела, как и для восстановления справедливости, было бы неплохо, если бы печать воздала ему должное…* Но довольно об этом. Повторяю, что мне не терпится вновь оказаться подле вас. Господь с вами, милая моя дочь.
Ф. Т.
Аксаковым А. Ф. и И. С., 23 сентября 1867*
142. А. Ф. и И. С. АКСАКОВЫМ 23 сентября 1867 г. Петербург
St-P<étersbourg>. 23 sept<embre> 1867
Ceci est p<our> ton mari.
Nous venons de faire faire un pas à la question d’Orient. Hier nous avons communiqué au cabinet français une déclaration que nous allons faire — l’engageant à s’y associer, mais ne lui laissant pas ignorer qu’en cas de refus de sa part nous la ferions tout de même en notre propre et privé nom. Cette déclaration porte qu’ayant reconnu l’inanité des efforts faits par elle, pour amener la Porte à adapter vis-à-vis de ses sujets chrétiens une politique quelque peu humaine, la Russie cessait ses efforts, livrant la Turquie aux conséquences de sa conduite et dégageant sa responsabilité dans tout ce qui allait arriver*.
Pour apprécier la portée de cette déclaration, il faut savoir l’état vrai des choses en ce moment. Une entente vient de s’accomplir sous nos auspices entre la Grèce et les Serbes, et ils n’attendent que notre signal, pour éclater. Cette déclaration le leur fournira — et on peut compter que sous peu l’embrasement se viendra général.
Maintenant voici la position que cette démarche nous fait, dans le cas surtout où la France, comme il est probable, refuserait à s’y associer. En avouant légitime l’insurrection des chrétiens, nous contractions vis-à-vis d’eux l’obligation morale de les garantir contre toute intervention étrangère, même au pris d’une guerre. Telle est la situation.
Cette démarche hardie est due entièrement à l’initiative personnelle de Gortchakoff. Elle lui a été inspirée aussi bien par l’ensemble de la situation que par le désir de réparer toutes les sottises, faites par Ignatieff à Livadia* contre l’avis bien formel et malgré toutes les objections du Prince. Il y a bien à lui en tenir compte — c’est assurément une généreuse inspiration et digne de tout point de sa campagne diplomatique dans la question politique.
Je vous communique tous ces détails nullement pour être livrés à la publicité, sous une forme quelconque, à titre de nouvelles de fait accompli. Ce serait prématuré et compromettant. Mais ce qui, je crois, serait possible et même utile. On pourrait dans un article de fond sur la situation du moment indiquer une démarche, comme celle qui vient d’être faite, comme un desideratum, recommandé par la dignité et les intérêts de la Russie. — Et à cette occasion il n’y aurait que justice à accorder un témoignage de sympathie à l’inspiration habituellement nationale de la politique de Gortchakoff, tout en se gardant de le mettre trop en relief aux dépens de l’Emp<ereur>, etc. etc. etc.*
Перевод
С.-Петербург. 23 сентября 1867
Это для твоего мужа.
Мы только что толкнули вперед восточный вопрос. Вчера мы познакомили французский кабинет с подготовленной нами декларацией — приглашая его присоединиться к ней, но и не скрывая от него, что, если он ответит отказом, мы все-таки предъявим ее от себя лично. В декларации этой говорится, что, осознав тщетность своих усилий, направленных на то, чтобы склонить Порту к более или менее человечному обращению с ее христианскими подданными, Россия отказывается от дальнейших стараний, предоставляя Турции расплачиваться за ее политику и слагая с себя ответственность за все последующие события*.
Чтобы понять значение этой декларации, надо представлять себе действительное положение вещей в настоящую минуту. Под эгидой России был только что заключен союз между Грецией и сербами, и они ждут только нашего сигнала, чтобы восстать. Декларация и послужит им таким сигналом — и можно надеяться, что очень скоро взрыв будет всеобщим.
Теперь о том, к чему этот демарш подводит нас, особливо если Франция, что́ вероятно, откажется его поддержать. Признавая законность восстания христиан, мы принимаем на себя нравственное обязательство оградить их от всякого иностранного вмешательства, даже ценою войны. Так обстоят дела.
Этим смелым шагом мы всецело обязаны инициативе Горчакова. Князь был подвигнут к нему как общей политической обстановкой, так и желанием поправить все глупости, которых Игнатьев наделал в Ливадии* вопреки категорически заявленному мнению и невзирая на все протесты канцлера. Честь и хвала ему за то, что отыгрался, — это действительно благородное побуждение, во всех отношениях достойное его дипломатической кампании в данной политической сфере.
Я сообщаю вам все эти подробности отнюдь не для распространения их, в какой бы то ни было форме, в качестве известия о совершившемся факте. Это было бы преждевременно и вредно для дела. Но вот что мне кажется дозволительным и даже полезным. Можно было бы в передовой статье на злобу дня указать на шаг вроде только что предпринятого как на desideratum,[47] подсказываемое достоинством и интересами России. — И в связи с этим было бы очень уместно выразить сочувствие стойкому национальному началу политики Горчакова, стараясь не слишком превозносить канцлера в ущерб императору, и т. д. и т. д. и т. д.*
Аксакову И. С., 2 октября 1867*
143. И. С. АКСАКОВУ 2 октября 1867 г. Петербург
Петербург. 2 октября <18>67
Ваша превосходная передовая статья от 30 сент<ября> № 141* принята была здесь с большим сочувствием и признательностию…Еще раз я имел случай убедиться, какое значение приобрело у нас слово печати, разумно-честной печати, особливо в правительственных сферах. Его еще не всегда слушаются, но всегда слушают… Касательно нашей декларации по восточному вопросу*. Мы рассчитываем на безусловное согласие Пруссии и Италии. Французское правительство также соглашается приступить к ней, но просит некоторых изменений в редакции, которые будут приняты, если они не изменяют, не ослабляют смысла и значения. В противном же случае мы предъявим наше решение отдельно, от своего имени — и это было бы самое лучшее. Потому что согласие в словах все-таки не поведет к существенному согласию на деле.
Все это дипломатические дрязги. Вопрос не в них — весь вопрос теперь заключается вот в чем. Вслед за нашим заявлением произойдет ли на Востоке общий взрыв и в этом случае хватит ли в нас довольно решимости, довольно самоуверенности, чтобы ценою нашего невмешательства заручить восставшим христианам невмешательство со стороны западных держав. Вот на что, по-моему, должна теперь наша печать <налечь>[48] всею силою своих убеждений. — Это жизненный, Гамлетов вопрос и для Востока, и для самой России.
Поэтому, конечно, желательно, очень желательно было бы, чтобы взрыву на Востоке предшествовал взрыв на Западе… Усобица на Западе — вот наш лучший политический союз…
Очень было бы назидательно и даже эффектно, если бы с Рима загорелся Запад*. Что же до Франции, то обстоятельства ее сложились так, что ей нет другого исхода, кроме войны или новой революции, которая все-таки не избавит ее от войны.
Перед громадностию грозящих событий, конечно, места нет нашим жалким человеческим соображениям, но с нашей точки казалось бы, что в интересе всей Восточной, т. е. Русской Европы самое желательное — продлить еще на несколько лет этот тлетворный мир, так сильно содействующий процессу разложения, — а без полного, коренного разложения нельзя будет приступить к перестройке. Не в призвании России являться на сцене, как Deus ex machina*. Надо, чтобы сама история очистила наперед для нее место…
По вопросам внешней политики в данную минуту значение нашей печати идет видимо в гору. В высшей сфере есть какое-то личное соревнование в национальной политике и все сильнее и сильнее чувствуется потребность опираться на общественное мнение, но вот что и на печать налагает обязанность быть все более и более сознательною.
В заключение обращаюсь к вам с просьбою, любезнейший Иван Сергеич. Анне писать трудно, вам некогда. — Скажите Ване*, чтобы он хоть раз в неделю извещал меня о здоровье Анны: ее здоровье — это мой личный восточный вопрос, и когда-то он разрешится? Господь с вами.
Ламанскому В. И., 6 октября 1867*
144. В. И. ЛАМАНСКОМУ 6 октября 1867 г. Петербург
Пятница. 6 октября
Я знаю через А. И. Георгиевского, что сегодня вечером у вас чтение, но если вам можно будет, любезнейший Владимир Иваныч, по окончании оного уделить мне часок-другой времени вашего, то много меня обяжете. Попросите от меня и В. И. Кельсиева*. Во всяком случае буду вас ждать с верою и любовию.
Вам искренно преданный
Ф. Тютчев
Аксаковым А.Ф. и И.С., 7 октября 1867*
145. А. Ф. и И. С. АКСАКОВЫМ 7 октября 1867 г. Петербург
Pétersbourg. 7 octobre 1867
Je reçois à l’instant ta lettre qui m’a quelque peu tranquillisé à ton sujet. En effet, puisque ton état de santé est meilleur, que tous les symptômes réunis accusent un état de grossesse comme un fait indubitable, il n’y a qu’en prendre patience et attendre le terme d’un esprit tranquille, sans se laisser envahir par des inquiétudes qui n’ont désormais aucune raison d’être, attendu qu’il est évident que tu avais commis une grosse erreur dans tes appréciations. — Encore une fois merci de ta lettre.
