Вот когда можно сказать вместе с Гамлетом: «Что-то прогнило в королевстве Датском»*.
Теперь, вот что происходит в области внешней политики. Фуад-паша приезжал в Ливадию и отбыл оттуда с лентой Святого Александра*. Что же случилось? согласилась ли Турция на наши предложения, подписала ли наш меморандум? ничуть не бывало. Я читал депешу Игнатьева, который дает отчет канцлеру в том, что произошло… Хоть сквозь землю провались от подобной глупости и несостоятельности… Одни фразы, одни неясные обещания, ни одного обязательства, имеющего хоть какую-то ценность. Бедный Горчаков протестует против ленты Святого Александра, и на сей раз снова его мнение не принимается во внимание, с ним не считаются — не находя нужным предусмотреть, какое нравственное впечатление неминуемо произведет подобная несообразность на общественное мнение не только России, но и всего христианского — а соответственно и всего прочего — Востока.
Тысяча самых дружеских приветствий твоему милейшему мужу.
Аксакову И. С., 23 августа 1867*
137. И. С. АКСАКОВУ 23 августа 1867 г. Петербург
С.-Петербург. 23 августа 1867
«Москва» ваша страшно утруждает наше бедное Главное управление*. Вот уже второе заседание обуревается ею, и все еще не могли прийти ни к какому заключению — отложено до следующего. В самом составе Главн<ого> упр<авления> нет положительной против вас враждебности. Их только огорчает ваша чрезмерная резкость. — Враждебность свыше. — Я, по возвращении сюда, наговорил им самых горьких истин*, а именно, что они, по несостоятельности, делаются орудием партии, не принадлежа к ней, что они лишают себя всякого нравственного авторитета своим хотя и непреднамеренным, но явным лицеприятием — со всем этим они почти что соглашаются. — Но что же делать? Так приказано.
Однако же мне кажется, любезнейший Иван Сергеич, что, помимо всех этих дрязг, следовало бы серьезно обдумать вопрос о существовании «Москвы», при данных условиях — было бы весьма грустно даже и временное ее запрещение. Подумайте только о том, как это отзовется за границею, между славянами, не говоря уже о вреде в самой России. Избегнуть же этой крайности — чистосердечно говоря — можно и без больших уступок… Не стесняясь нисколько в обсуждении общих вопросов, следовало бы только — когда дело идет о какой-нибудь правительственной мере — понизить, хоть полутоном, личную полемику. Эта-то резкость личной полемики всего более и смущает их, — а скажите, по совести, сто́ит ли из-за этого, хотя и очень приятного, самоудовлетворения жертвовать сущностию дела?
Вопрос о предварительном разрешении полициею касательно открытия подписок в газетах был внесен в Комитет министров, но князь Гагарин* весьма справедливо заметил, что это дело может только быть решено законодательным порядком и потому подлежит обсуждению Государств<енного> совета.
Посольство Фуада-паши в Ливадию* ограничилось разменом пошлостей, а данный ему орден — вопреки мнению князя Горчакова — не что иное, как рутинная обрядность, имеющая значение только в том смысле, что подобная несообразность доказывает, как мало понимают современное настроение или как мало дорожат им.
Я здесь, могу сказать, в ежечасном ожидании известий об Анне — и эта проволочка, хотя, вероятно, и очень объяснимая, еще тревожнее становится в отсутствии. Большое будет для меня облегчение, когда вы меня известите, в какой день мне следует приехать к вам в Москву для крестин. — Что вы знаете о вашей матушке? — Пока простите, любезнейший Иван Серг<еич>. Обнимите за меня Анну.
Ф. Т.
Тютчевой Эрн. Ф., 24 августа 1867*
138. Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 24 августа 1867 г. Петербург
Pétersbourg. Jeudi. 24 août
Non, ma chatte chérie, non — je n’ai pas bien fait de n’être pas allé à Ovstoug, et tous les jours je le regrette davantage, et il n’y a pas de fatigues ni d’ennuis qui n’eussent été amplement compensés par la réalisation de l’attente, où tu étais, de mon arrivée dans la journée du 15. — Une pareille occasion de fête ne se reproduira plus pour moi.
Maintenant, que me voilà rentré à Pétersb<ourg>, je ne m’explique pas même les raisons de cette rentrée — et je suis plus que jamais dégoûté de faire des choses raisonnables.
Depuis mon retour je ne fais que batailler ici en vrai Don-Quichotte non pas précisément en faveur de la gazette d’Aksakoff, mais contre cette combinaison de stupidité et de platitude armées de l’arbitraire tout-puissant dont le Conseil de la Presse n’est, après tout, que le prête-nom. — Le danger, qui menace la Москва, n’est pas encore définitivement conjuré, et si la chance allait tourner contre lui, ce serait bien inopportun dans le moment donné où Anna aurait besoin d’une parfaite tranquillité d’esprit… Hier encore j’ai reçu de ses nouvelles qui m’annoncent que le statu quo dure toujours et qu’elle continue à grossir démesurément. Elle appréhende des jumeaux. — Voilà, certes, une grossesse très peu normale.
Ta lettre p<ou>r Daria doit être acheminée à Schwalbach où Daria doit se trouver, à en juger par les informations que j’ai reçues d’elle ces jours-ci. C’est là que Scanzoni l’a envoyée, en attendant son retour d’une visite qu’il est allé faire à l’exposition de Paris. J’ai reçu aussi une lettre de Kitty, de Koesen, où elle me parle de ses regrets d’avoir déraciné sa tante de Moscou — et l’avoir entraînée dans le tourbillon occidental.
J’attends, sans le moindre ennui, le brouillon de procuration que doit m’envoyer Mamajeff*, et n’aurai pas la moindre peine à le réaliser.
Voilà Dmitry réintégré sous le toit paternel, et hier nous avons été ensemble à l’Opéra Russe où l’on jouait Stradella*. La représentation a été très satisfaisante.
Je ne puis te dire, combien je savoure la vue de ton écriture — c’est comme un beau fleuve, rentré dans son lit. Aussi je commence un peu à me rassurer à ton sujet, au moins quant à la marche de ta convalescence, mais il me semble toujours que tout le pays à l’entour d’Ovstoug est infesté de maladies épidémiques… Remercie Marie de sa chère et gracieuse apostille. J’attends la lettre promise, pour lui écrire tout au long… Je la remercie bien de m’aimer, et moi, aussi, je ne puis penser à elle sans un intime attendrissement.
Dieu v<ou>s garde.
Перевод
Петербург. Четверг. 24 августа
Нет, милая кисанька, нет — я неправильно поступил, не поехав в Овстуг, и с каждым днем все больше об этом сожалею, ибо нет таких трудностей, нет таких неудобств, которые не стоило бы перенести ради того, чтобы оправдать твое ожидание моего приезда 15-го числа. — Другого такого случая устроить себе праздник мне уже не выпадет.
Теперь, вернувшись в Петербург, я даже не могу объяснить себе причин этого возвращения — и мне более, чем когда-либо, противно быть рассудительным.
Со дня моего приезда я только и делаю, что сражаюсь, как истый Дон-Кихот, не столько за газету Аксакова, сколько против этой воинствующей глупости и пошлости всемогущего произвола, чьим подставным лицом, в конечном счете, является Совет по делам печати. — Опасность, угрожающая «Москве», еще не окончательно устранена, и если б счастье ей изменило, это было бы очень некстати в настоящую минуту, когда Анна нуждается в полном душевном спокойствии… Только вчера я получил от нее весточку, где говорится, что status quo сохраняется, и ее продолжает непомерно разносить. Она опасается, как бы не было двойни. — Вот уж, поистине, беременность, которую никак не назовешь нормальной.
Твое письмо к Дарье, наверно, настигнет ее в Швальбахе, где она, судя по сообщению, полученному мною от нее на днях, должна находиться. Именно туда направил ее Сканцони на то время, пока он не вернется из предпринятой им поездки на Парижскую выставку. Я также получил письмо от Китти, из Кёзена, в котором она выражает сожаление, что вырвала свою тетушку из московской почвы — и потянула ее за собой в западный водоворот.
Я жду, без капли раздражения, прибытия черновика доверенности, обещанного мне Мамаевым*, и не затруднюсь все оформить.
Итак, Дмитрий вновь водворился под отчим кровом, и вчера мы вместе ходили в Русскую оперу, где давали «Страделлу»*. Постановка была весьма удовлетворительной.
Не могу тебе передать, как я наслаждаюсь видом твоего почерка — это как прекрасная река, вернувшаяся в свои берега. К тому же я начинаю немного успокаиваться на твой счет, по крайней мере, верить в твое выздоровление, но мне постоянно мерещится, будто все окрестности Овстуга поражены эпидемическими болезнями… Благодарю Мари за ее милую ласковую приписку. Жду от нее обещанного письма, чтобы ответить по-настоящему… Сердечное ей спасибо за то, что меня любит, и я тоже не могу думать о ней без глубокой нежности.
Господь с вами.
Тютчевой Эрн. Ф., 31 августа 1867*
139. Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 31 августа 1867 г. Петербург
Pétersbourg. Jeudi. 31 août
J’ai reçu hier ta lettre compromettante du 23 août, et je me complais assez dans l’idée d’en avoir une de ce genre de toi. Au reste, sois tranquille. Elle ne verra plus le jour. Quant à la détruire, c’est une autre affaire. Déjà son mérite calligraphique devrait la mettre à l’abri d’un pareil outrage. En effet, la vue de ton écriture me réjouit de plus en plus, et je n’ai plus qu’un vœu à former, c’est que l’état de ta santé soit aussi normal que l’est l’écriture de tes lettres… Ce n’est pas que je révoque en doute les bonnes nouvelles que tu m’en donnes. Aussi n’est-ce pas du moment présent que je me préoccupe, mais bien de ce qui va arriver, lorsqu’on sera définitivement entré dans la mauvaise saison — et à la campagne elle se fait sentir beaucoup plus tôt qu’ailleurs.
