Оглядывая эти лица, Сверкер осознал: никто не мог сказать. Никто не знал. Никто, кроме него и Зоряна. И Ведомы…
Подумав еще немного, он повернулся к жене:
– Это ты ему сказала?
– Кому?
– Ингвару, мара его возьми!
– Что я могла сказать? – в гневе закричала Гостислава. Тревога за дочь, которая вот именно сейчас будто провалилась сквозь землю, заглушила почтение к мужу. – Что я знала? Ты мне что-то рассказал? О судьбе моей дочери родной со мной посоветовался?
– Ты знала! Она сама рассказала тебе!
– И рассказала! Она-то мать уважает! Иначе я бы уж в петлю полезла от тоски! От тебя-то не дождешься слова доброго!
– И ты сказала Ингвару, где она? – Сверкер схватил жену за руку.
– Нет! С ним я и словом не перемолвилась. Да разве я хотела, чтобы… это вот! – Княгиня кивнула на Нежанку, с потерянным видом стоявшую возле стола. – Чтобы дочь моя овдовела, не успев приданое получить! Не зря же ты от Ингвара таился! Знал, что беда будет! А она тут как тут! Не знаю я, кто ему сказал! А знала бы – спросила б, где дочь моя! Может, хоть этот чародей ведает!
Сверкер снова сел и сжал голову руками. Ему сейчас не было дела до того, что на него смотрят десятки своих и чужих людей. С каждым мгновением ему становился яснее размер беды, и от этого сознания холодели руки и ноги. Ингвар ладожский вызнал о его замыслах побороться с киевским дядей и уже помешал, как смог. Зорян убит. Где дочь – неизвестно.
Может, она все же у Ингвара? Сверкер вскинул глаза на Гудю и вспомнил: тот уже заверил, что другой девушки Зорян не привозил. Значит, и в руки Ингвара Ведома попасть не могла.
Сверкер смотрел на молодую женщину, невольно разрушившую его замыслы. Накатило желание немедленно удавить ее своими руками. Но не было сил ни шевельнуться, ни сказать хоть слово.
– Подойди сюда, – слабым голосом позвал он наконец, отдышавшись, так что Нежанка даже не сразу расслышала. – Ты знала о том, что Зорян должен был увезти княжну?
– Нет, княже! Кабы знала, я бы сказала ему тогда… что это не я.
– А почему не сказала? – Тут Сверкер немного пришел в себя и закричал, так что она в испуге отшатнулась: – Почему ты, стерва, не сказала ему, кто ты такая!
– Он не спрашивал! – Нежанка с трудом говорила от слез. – Я хотела… он не давал. Твердил: молчи, я не должен знать… И людям своим сказал: я, дескать, не знаю и знать не хочу, какого она отца-матери дочь, я ее по… полюбил…
Больше она не могла говорить от рыданий, вспоминая свое внезапно свалившееся на голову и так же внезапно разбитое счастье. Но Сверкер уже все понял. И со всей силы хватил кулаком по столу. Сам виноват! Он сам велел Зоряну не расспрашивать девушку, чтобы потом тот мог подтвердить случайность их союза. Но как этот чурбан березовый мог перепутать княжну с ее служанкой?
Впрочем, теперь уже не важно. У Зоряна больше не спросишь, упущенного не вернуть. На Ловати водворится Тородд из Волховца, вместо верного союзника на северных рубежах теперь будет сидеть соперник и враг.
Важным оставался только один вопрос.
Где Ведома?
Часть четвертая
В начале осени сильно занемогла Уксиня. Ее с молодости мучила злая грызь в животе, или «голодная грызь», как она это называла. По весне и осени в ее тело вселялся злобный, жадный до еды и причудливый дух: он вечно хотел есть, иначе терзал верхнюю часть живота жестокой болью. Часто он по ночам заставлял женщину вставать и искать, чем перекусить. Эти ночные поиски нагоняли жуть на домочадцев: дети и даже муж натягивали одеяла на головы, заслышав в темной избе знакомые уже шаги «голодной грызи». Ее не раз уже пробовали гнать, и она уходила, оставляла жертву в покое на все лето или зиму, а то и на пару лет. Особенно грызь не любила свиной нутряной жир и барсучий жир: Краян, а потом его сыновья постоянно выискивали в лесу барсучьи норы. Глотая в день по ложке вонючего жира, Уксиня делала свое тело таким неприятным обиталищем для грызи, что та с отвращением покидала его. Но каждый раз, проветрившись, упорно возвращалась.
Зная травы, Уксиня делала себе отвары подорожника и шиповника. Краянова мать, пока была жива, поила невестку разведенной в воде глиной «с шепотком», но у самой Уксини так нашептать глину после смерти свекрови не получалось.
С годами грызь томила все сильнее, а последняя жатва подорвала силы большухи. Свиной жир, мед с простоквашей, отвар подорожника уже не помогали. По обычаю, Уксиня первой выходила на каждую делянку и сжинала первый рядок, а дальше уступала место невесткам. Обычно большуха ложилась на кошму, расстеленную на краю поля, и следила за их работой, то и дело отхлебывая молока из кринки или съедая комок творога.
Крайний ряд, ближний к себе, Уксиня выделяла Перепелке и давала ей наставления. Равданова молодуха была сильной, гибкой и выносливой, но это была первая в ее жизни жатва, и ей приходилось учиться этой женской премудрости – принимать роды матушки-земли. Когда вечером отправлялись домой, Уксиня шла, опираясь одной рукой о клюку, а другой на Перепелку. Невесть откуда взявшаяся молодуха пользовалась ее расположением, на что старшие невестки смотрели косо. «И тощая-то, будто щепка! – негодовала вторая невестка, Шумилиха, сама баба весьма дородная. – Сама как грызь – что ни съест, куда девается?»
С середины жатвы Равдан с женой жил у матери: той уже требовалась постоянная женская помощь по хозяйству. Прочие невестки часто забегали по вечерам, приносили готовую еду, занимались скотиной, но Перепелка ходила за свекровью по ночам, и этой чести никто у нее не оспаривал. Трудно было после жатвы не высыпаться, а вместо этого кормить «голодную грызь». Причем жадность к еде злобного духа сопровождалась рвотой – этим боль в животе Уксини облегчалась, так что порой она просила невестку заварить ей корень копытня.
Перепелка оказалась ловка в обращении с травами: она разбиралась в них немногим хуже самой Уксини и прекрасно умела делать отвары и настои. В такие юные годы это редкость, и по гнезду Озеричей пополз слушок, что Равданова молодуха – русалка. От работы днем и недосыпа ночью она сделалась бледна и похудела, но не жаловалась. Равдан жалел ее, утешал, уверяя, что после Дожинок злая грызь уйдет, как уходила уже не раз. И обещал привести Ведьму-рагану, чтобы та выгнала злобный дух прочь, если к началу павечерниц тот не уйдет сам.
Однако в этот раз грызь вцепилась в жертву крепко. С каждым днем Уксиня все больше слабела. Ей все время хотелось есть, ибо еда была первым средством от боли; однако злая грызь вскоре извергала съеденное и все начиналось с начала. Уксиня худела на глазах, лицо ее сохло, кожа туго обтягивала скулы, «прямо покойница», как шептались невестки. Недавно еще весьма бодрая женщина, она за время жатвы постарела лет на десять.
Ведома очень жалела, что по возрасту не может заговаривать свекровь. Уксиня относилась к ней лучше, чем другие женщины, и Ведома ожидала, что без свекрови ей придется труднее.
А еще ей очень хотелось сделать для Уксини руническую палочку. Это она, благодаря бабке Рагноре, умела делать не хуже, чем травяные отвары. Но боялась. Если что-то подобное найдут… даже не хотелось думать, что тогда будет. Варяжской ворожбе славяне и голядь не доверяли, а к тому же этим она выдала бы себя. Верит Уксиня на самом деле в русалку или нет, но варяжские руны та уж никак знать не может!
Впрочем, все это – руны, заклятья, бабка Рагнора, даже мать и отец – теперь, всего пару месяцев спустя, вспоминались Ведоме так смутно, словно чья-то чужая жизнь. Будто не сама она пережила все это не так давно, а только слышала в каком-то пересказе о какой-то другой девке, дочери князя и внучке колдуньи. Очутившись нежданно-негаданно замужем, Ведома почувствовала себя другим человеком. А еще вернее, лишь половиной существа, в котором целое она составляла вместе с Равданом. Чем дальше, тем больше он ей нравился, и даже за полдня она успевала по нему соскучиться. Под вечер она то и дело норовила выглянуть, посмотреть на тропу со стороны полей – не идут ли? Его рослая фигура издалека бросалась ей в глаза, и внутри пробегала теплая дрожь, в груди вспыхивала радость. Ее радовало наступление ночи, дававшей возможность провести вдвоем с мужем так много времени, и даже тяжкая обязанность вставать к свекрови делалась легче благодаря его присутствию. Ведома старалась не разбудить мужа: ей достаточно было знать, что он здесь, рядом. А когда оглядывалась на него, это придавало ей сил. Не так уж страшно, что приходится ходить за его матерью, если теперь у нее есть он. И Ведома вовсе не скучала по прежней жизни.
Только при мысли о собственной матери на нее накатывала грусть. Обычные молодухи хоть иногда к матерям в гости бегают, а ей и того не суждено. Не так здесь и далеко – за день добраться можно. Но она понимала, что показываться в Свинческ, как и попадаться на глаза кому-то из отцовых людей, в ближайшие годы ей не стоит. Вот когда у нее будет уже двое-трое детей и она станет уже совсем не годна как невеста, может быть, ей удастся повидаться с матерью и добиться хоть какого-то прощения от отца. Хотя отец наверняка сочтет, что она его опозорила, и отречется от нее.
