эта снующая толпа в панике уезжает из города, в который скоро должна прийти зима. Люди будто сбегали от холодов, толкаясь в очередях за билетами на юг.
Катя скромно расположилась в конце очереди и стала ждать своей возможности сбежать из промозглого города. Но она ехала на север, в те края, что зима уже успела облюбовать и наградить первым снегом.
Получив заветный билет, Катя долго разглядывала его, прислушиваясь к себе. Ей всегда было интересно, что она почувствует, когда решит вернуться в родной город: радость, печаль, отчаяние, смятение? Выбрать из этих чувств одно, отделив его от остальных, оказалось невозможным: они смешались в ее душе, как акварельные краски.
Катя спрятала билет в сумку, но проделать то же самое с унылыми воспоминаниями не получилось. Возвращаясь домой, ужиная неаппетитными макаронами, укладываясь в постель и даже засыпая, она думала о старом доме, отце и тех местах, что хранили ее детство.
Ей снились качели у дома и дерево с маленькими грушами, похожими на крупные бусины. Если раскачаться посильнее, можно было дотянуться рукой до самых спелых груш, растущих на макушке. Она взлетала все выше, старые качели скрипели все громче… Она стояла на деревянном сиденье, держась руками за перекладины, шершавые от облупившейся краски. Вдалеке виднелся чей-то неясный силуэт. Но в этом сне она была уверена, что видит Ника. Он шел к ней неспешно, пряча руки в карманах джинсов. Лицо его скрывал козырек кепки, смотрящейся на нем нелепо. Она окликнула его, но Ник даже не повернул головы на ее голос – просто прошел мимо. Она попыталась остановить качели и докричаться до уходящего прочь Ника.
Катя проснулась от собственного крика. Имя Ника в последний раз сорвалось с ее губ – и утонуло в тишине комнаты. Потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что она уже не спит. Воображаемые качели сменились старым диваном со смятыми простынями. На подлокотнике сидела Белка, прижавши уши и уставившись на хозяйку. Очевидно, крик переполошил кошку. Катя шумно выдохнула, приходя в себя. Как раз вовремя затарахтел будильник, и она, оставив его попусту трезвонить, отправилась умываться. Холодная вода смыла остатки дурного сна. Катя взглянула в зеркало и поразилась своему испуганному отражению. Не успела она вернуться в родные края, как кошмары вновь стали ее тревожить.
Распад семьи сильно задел ее, одиннадцатилетнюю девочку, чья чувствительность делала трагедию из любой ситуации. Никто не знал, что каждая ночная ссора родителей обращалась в ее слезы и бессонницу; никто не замечал, что она пряталась в шкафу, когда отец повышал голос. Каждый выживал сам по себе. Катя молчала и терпела, но эмоции, которые она надежно прятала внутри, проявлялись в еженощных кошмарах. Ей не снились монстры или мрачные комнаты… Катю пугали не образы, не жуткие картинки, а чувства. Во сне она могла видеть качели или красочные страницы из детских книжек, но при этом испытывать неуемную тревогу, страх, отчаяние. Сегодняшний сон, в котором она пыталась спрыгнуть с качелей, чтобы догнать Ника, был слабым отголоском тех детских кошмаров. Странным образом давние ощущения вернулись, точно билет, купленный накануне, стал проводником в прошлое.
Действительно ли нужно поехать туда?
Она опустила голову, наблюдая, как вода из крана ускользает сквозь сифон раковины. Мучаясь сомнениями, Катя думала о том, чем закончится погоня за собственными иллюзиями. Принесет ли это успокоение? Удастся ли встретить Ника или он ускользнет от нее, как во сне? Катя знала одно – любая поездка лучше одиночества. Она почти убедила себя, что едет не ради Ника, а чтобы доставить подарок от баб Тани.
Посылка была легкой, но объемной. Желтая плотная бумага, перевязанная джутовой нитью, надежно скрывала подарок. Кате хотелось хоть одним глазком взглянуть на вязаную вещь, которая годы пролежала запечатанной, ожидая доставки, но совесть не позволяла ей порвать упаковку. На заправленном под узел листке были написаны адрес и фамилия получателя. Катя попыталась представить эту улицу, но не смогла даже припомнить такую в ее городе.
Она сложила вещи в рюкзак, нахлобучила чудаковатую шапку с помпоном и, попрощавшись с кошкой, вышла из квартиры. Утро выдалось холодным и мрачным. С неба срывалась противная колкая крупа, похожая на стружку пенопласта. Несмотря на ранний час, улицы были полны машин, а на остановках люди перетаптывались с ноги на ногу в напрасных попытках согреться. У города – нескончаемого круговорота из людей и машин, изменяемого лишь временами года, – не было выходных.
Автобус быстро домчал ее до вокзала, и Кате пришлось слиться с толпой блуждающих в ожидании своего рейса пассажиров. Она рассматривала дисплей с расписанием междугородних автобусов, воображая, для чего бы ей стоило поехать в каждый из городов; а потом наблюдала за людьми, пытаясь угадать, кто куда направляется.
Наконец, объявили посадку на ее рейс. Откуда-то из глубин души поднялось, как пузырьки лимонада, волнение. Катя нервно сглотнула подступивший к горлу комок и направилась к площадке, где рядами выстроились автобусы.
Умостившись у окна, Катя достала из рюкзака блокнот. Щелкнув шариковой ручкой, она спешно вывела на чистом листе: «Я еду», точно была уверена – в том городе ее ждут и будут встречать. Никто не отвечал. Бабулька с газетами успела продать пару кроссвордов, кондуктор – проверить билеты, опоздавший пассажир – погрузить багаж и устроиться рядом с Катей. Вокруг успело произойти столько событий, а Ник до сих пор не ответил. Катя гипнотизировала блокнот, мысленно призывая Ника к ответу. И пусть сосед косо поглядывал на нее, уставившуюся в чистый лист, – ей было все равно, что о ней подумают.
В один момент Катя почувствовала острое желание отказаться от своей затеи. Но автобус уже равнодушно катил по дороге, прорезая светом фар белесую стену из снежной крупы. Катя спрятала блокнот в рюкзак и повернулась к окну.
Наверное, расстояния были созданы для того, чтобы, преодолевая их, мы размышляли о важных вещах. Мелькающие пейзажи сменяли друг друга в запыленных окнах автобуса и походили на ленту диафильма. Вдыхая пыль, осевшую на протертых сиденьях и стеклах, Катя воображала себя на чердаке, нашедшей коробки с пленками и допотопным проектором. Перед глазами снова появились черно-белые дрожащие картинки из далекого детства, которые отец показывал ей на стене. Чем ближе Катя была к своему городу, тем больше прошлое захватывало ее, словно она шла по следу воспоминаний.
Прислонив голову к стеклу, Катя задремала. Ей нравилось ощущать холод, идущий от окна. Проносящиеся мимо пустынные поля перекочевали в сон, в котором она дрожала от озноба и стояла посреди бесконечного поля. Она видела сотни дверей – старых, покрытых чешуей облупившейся краски. Они висели в воздухе и никуда не вели. Она открывала одну дверь и натыкалась на другую. Так могло продолжаться до бесконечности.
Чувство тревоги разбудило ее. Катя вздрогнула и открыла глаза. Приснившийся озноб остался наяву. Ноги замерзли, из трещины в окне дуло. Скрип, с которым во сне открывались старые двери, издавала спинка соседнего сиденья. Катя замоталась в шарф и отодвинулась от окна. Не хватало снова простудиться!
Пейзаж быстро сменился, приукрашенный признаками цивилизации. Бензоколонки, придорожные кафе и окраины поселений вытеснили поля, которые рваными лоскутами чернели где-то вдалеке. Местность была не то что знакомой, но какой-то родной.
Автобус остановился и, избавившись от груза, налегке покатил по дороге дальше. Люди разбежались, как муравьи, и Катя осталась на станции в одиночестве. Присев на покосившуюся скамейку, она стала рыться в рюкзаке в поисках бумажки с адресом.
Из-под скамейки показался любопытный собачий нос, учуявший запах еды. Катя вздрогнула от испуга, и нос тут же спрятался обратно, приняв ее движение за готовящийся удар. Но бутерброд из рюкзака вернул собачье доверие – морда с блестящими глазами-бусинами снова высунулась из-под лавочки и облизнулась. Скормив сухой паек собаке, Катя отряхнула руки от хлебных крошек и отправилась в путь.
За дюжину лет городок преобразился, хотя и сохранил прежнюю атмосферу. Железнодорожный вокзал громыхал и гудел вдалеке, бесконечные перекрестки соединяли
