А потому в произнесенной им фразе — точно дуновении ветерка, чуть тронувшем губы этой нелепой куклы — присутствующим невольно послышалась натужная ирония: Маркей наверняка не понимал, что говорит, ведь он, судя по слухам, даже не взял себе любовницы; с таким никудышным здоровьем плотская любовь вполне могла и вовсе быть ему заказана.
«Тихий ангел пролетел» — говорят в таких случаях; кто-то поспешил сменить тему разговора, но Маркей не сдавался:
— Я вовсе не шучу, господа.
— В молодости я, признаться, — пролепетала давно уже не молодая Гноевия-Препуция фон Треклят, — полагала, что любовь есть чувство.
— Вполне может статься, мадам, — поклонился Маркей. — Давайте только условимся, что следует понимать под… м-м-м… чувством.
— Чувство есть душевное переживание, — поспешил внести определенность кардинал.
— Да-да, в детстве я читал нечто подобное у кого-то из спиритуалистов, — веско проговорил сенатор.
— Скорее уж ослабленное чувствование, — сказал Батубиус, — хвала английским ассоцианистам!
— Признаться, я склоняюсь к мнению доктора, — заметил Маркей, — любовь есть акт смягченный, то есть еще как бы не свершившийся — или, точнее, потенциальный.
— То есть вы хотите сказать, — встрепенулся Треклят, — что акт свершенный и любовь друг друга исключают?
Генриетта Цинн демонстративно зевнула.
— О, вовсе нет, — проговорил Маркей.
Дамы уже было приготовились распахнуть веера, как велит заливший щеки стыд — или напротив, стремленье скрыть его отсутствие.
— Вовсе нет, — продолжил он, — если за свершенным актом неизменно будет следовать другой, не потерявший… гм, чувства хотя бы потому, что завершиться ему еще лишь предстоит.
На сей раз улыбки нельзя было сдержать даже из уважения.
Хозяин, надо полагать, и сам подталкивал к тому развеселившихся гостей, раз вздумал тешить их столь вздорным парадоксом.
Кстати, не раз было замечено, что люди тщедушные более всего склонны истощать себя телесными свершениями — правда, только в мечтаниях.
Один лишь доктор решился возразить, с присущим ему хладнокровием:
— Увы, мой дорогой, многократное повторение любой функции нашего организма приводит к омертвению тканей или заражению их мускульными токсинами, в просторечии именуемому усталостью.
— Напротив, следствием любого повторения становится только сноровка и… мастерство, — слегка запнувшись, но столь же уверенно ответил ему Маркей.
— Ура! Тренировка, и еще раз тренировка, — сказал Артур Гауф.
— Иммунитет к телесным ядам, — сказал химик.
— Муштра, — сказал генерал.
Генриетта Цинн попробовала обернуть все в шутку:
— На пле-чо! Раз-два, раз-два…
— Вот именно, мадам, — заключил Маркей, — и продолжайте так считать до завершения этого бесконечного числового множества.
— Иначе говоря, до истощения человеческих сил, — очаровательно пришепетывая, подсказала миссис Гауф.
— Возможностям человека нет предела, мадам, спокойно проговорил Андре Маркей.
На этот раз, несмотря на новую, казалось бы, попытку развеселить собравшихся, никто и не подумал улыбаться: такие утверждения на ветер не бросают. Но к чему клонил Маркей? Весь его вид говорил о том, что он меньше, чем кто-либо иной, способен отважиться и подкрепить такое заявление примерами из личной жизни.
И действительно, ожидания присутствующих были обмануты самым жестоким образом: Маркей безмолвствовал, как если б только что закрыл дискуссию не вызывающей сомнений истиной.
Молчание вновь нарушил не на шутку разошедшийся доктор:
— Уж не хотите ли вы сказать, что существуют органы, которые способны и работать, и отдыхать одновременно, будто вообще не останавливаясь?…
— Сердце, например, — уж если говорить о чувствах, — вставил Уильям Эльсон.
— … не останавливается до самой смерти, — договорил Батубиус.
— Кстати, этот пример безостановочной работы кажется мне вполне удачным, — заметил Маркей, — судите сами: количество сокращений сердечной мышцы в течение всей жизни человека, да что там — даже за один день, — превосходит все мыслимые результаты.
— Да, но сердце — одна из самых простых мускульных систем, — возразил доктор.
— Даже мои моторы глохнут без бензина, — сказал Артур Гауф.
— Но можно было бы, — начал химик, — придумать такое питание для моторов нашего организма, которое бы непрестанно отдаляло мускульное и нервное утомление, снимая по мере накопления его симптомы. Я, например, не так давно сумел создать нечто подобное…
— Ну вот, — воскликнул доктор, — опять вы со своим Perpetual-Motion-Food! И опять одни разговоры… Когда же вы покажете нам ваше изобретение? Я думал, вы уже отослали кое-что нашему общему другу…
— Как-как? — переспросил Маркей. — Мой друг, вы забываете: моя неполноценность распространяется и на незнание английского.
— Пища-для-Вечного-Движения, — перевел ему химик.
— Звучит заманчиво, — сказал Батубиус, — а как по-вашему, Маркей?
— Как вам, наверное, известно, я не принимаю медикаментов… хотя и числю своим лучшим другом врача, — поправился он, слегка поклонившись в сторону Батубиуса.
— Нет, вы подумайте, он положительно гордится тем, что ничего не знает и не желает знать! Животное, а еле живо! — деланно возмутился доктор.
— Мне думается, нужды в подобных препаратах нет, — обратился Маркей к Уильяму Эльсону. — Если не ошибаюсь, даже в самых сложных нервных и мускульных системах одни группы мышц наслаждаются абсолютным покоем, покуда работает их «вторая половина». Ни для кого не секрет, например, что одна нога велосипедиста не только отдыхает в то время, как другая жмет на педаль, но и автоматически проходит сеанс массажа, по своим целебным свойствам превосходящего любое растирание…
— Вот те на! Это вы еще откуда взяли? — воскликнул Батубиус. — Что-то не припомню, чтобы вы крутили педали…
— Увы, физические упражнения не идут мне на пользу, друг мой, я недостаточно для этого подвижен, — скромно сказал Маркей.
— А, опять предубеждения, — пробурчал доктор себе под нос, — ни в анатомии как следует не разбирается, ни в чувствах… Что за человек такой? Впрочем, видок у него и впрямь неважный.
— Вы можете составить представление о всех достоинствах Perpetual-Motion-Food и без того, чтобы уныло глотать таблетку за таблеткой самому: достаточно взглянуть на силу тех, кто его уже принимает, — продолжал тем временем Уильям Эльсон. — На послезавтра назначен старт очередной гонки, и в рацион одной из команд специально включен мой препарат. Коли вам будет угодно оказать мне честь присутствовать на финише…
— А кто еще участвует? — полюбопытствовал Маркей.
— Локомотив, — отозвался Артур Гауф. — Рискну предположить, что мой жеребчик разовьет такую скорость, каких железные дороги еще не видывали.
— Ах, вот как?… И… какая же дистанция им предстоит? — спросил Маркей.
— Десять тысяч миль, — ответил Гауф.
— Шестнадцать тысяч девяносто три километра и двести метров, — пояснил Уильям Эльсон.
— Такие огромные цифры ни о чем не говорят, — поморщилась Генриетта.
— Это больше, чем от Парижа до Японского моря, — уточнил Артур Гауф. — Поскольку напрямую до Владивостока десяти тысяч не набирается, то, пройдя две трети маршрута, мы развернемся — где-то между Иркутском и Стрыенском.
— И в самом деле, — заметил Маркей, — финиш будет в Париже. Это как нельзя лучше. Когда вы ожидаете прибыть?
— Всего пробег займет дней пять, — отчеканил Артур Гауф.
— Да, не ближний свет, — заметил Маркей.
При этих словах химик и инженер лишь молча переглянулись — большей несуразицы им слышать еще не доводилось.
Маркей спохватился:
— Я хотел сказать, что следить за гонкой на всем протяжении маршрута куда интереснее, нежели просто присутствовать на финише.
— В поезде есть два спальных вагона, — ответил Уильям Эльсон, — и они в вашем полном распоряжении. Кроме машинистов, единственными пассажирами будем я с моей дочерью и Гауф.
— Моя жена решила не ехать, — отозвался тот. — У нее слабые нервы.
— Не знаю, — проговорил Маркей, — насколько слабые нервы у меня, но в поезде меня укачивает, и я все время боюсь, что состав вот-вот сойдет с рельс — это да. Как неисправимый домосед, могу лишь пожелать вам удачи.
— Но хоть финиш-то вы застанете? — не сдавался Эльсон.
— Хоть финиш-то — попробую, — кивнул Маркей, как-то странно подчеркнув первые слова.
— А вообще, что такое этот ваш Motion-Food? — обратился Батубиус к химику.
— Как вы можете догадаться, я не вправе раскрывать кому-либо его состав… — ответил Эльсон. — Могу сказать лишь, что основой всему служат стрихнин и спирт.
