— И опытом: я вижу, куда вы клоните, — перебил его генерал.
— Это медицинский факт, — не обращая внимания, продолжал Батубиус, — что соитие с девственницей столь болезненно и трудно, что отбивает у мужчины всякое желание, да и саму возможность повторять его с подобной частотой.
— В своем целомудрии наш друг об этом просто не подумал, — вставил Сидр.
— Ну, здесь ответ простой, — отвечал Маркей. — Если брать пример из истории — или мифологии, если вам так больше нравится, — следует признать, что Геркулес наверняка во всем превосходил обычных мужчин, и в том числе… как бы это получше обозначить? своей статью, мощью, что ли…
— Калибром, — поправил его генерал. — Неженок тут нет, да и потом, это нормальный военный термин.
— В гинекологии известно состояние полудевственницы, — продолжал Маркей. — Признаем, что может существовать и масштаб полубога… пусть и куда менее распространенный, и потом — для, скажем так… некоторых мужчин все женщины девственны… в большей или меньше степени.
— Только, пожалуйста, не выходите в заключении за рамки предпосылок, — запротестовал доктор, — что это еще за «некоторые мужчины» — с Геркулеса начали, им давайте и ограничимся…
— К тому же за руку его, образно выражаясь, не схватишь, — попробовал пошутить генерал.
— Да… и в самом деле, его с нами нет… я как-то позабыл, — каким-то странным голосом произнес Маркей. — Хорошо, вот вам другой пример: представим, что некая женщина неоднократно подвергалась сексуальному насилию, скажем… двадцать пять раз — для ясности, как говорят учителя…
— Ну это просто цирк какой-то: «Вам песен надобно…», право слово! — пробормотал начинавший выходить из себя доктор. — Довольно парадоксов, друг мой, приберегите их для более подходящего случая… если вам угодно оставаться на позициях науки, о чем бы мы ни спорили.
— Хорошо, доктор, только ради вас — двадцать пять разных мужчин!
— Ну, это как-то ближе к истине, — сказал генерал.
— Это объяснимо, вы хотите сказать, — неожиданно смягчившись, поправил его Батубиус.
— Что же произойдет с точки зрения физиологии? Подвергшиеся такому воздействию ткани будут вновь и вновь стягиваться…
Доктор так и прыснул:
— Да вы что, милейший — разойдутся, с вашего позволения, и это еще мягко сказано.
— Да где вообще вы вычитали всю эту глупость? — вскипел генерал. — Еще один пример из истории?
— И вновь ответ предельно прост, и даже более того, — ответил Маркей. — Истории известна лишь одна женщина, имевшая за день до двадцати пяти любовников, и это…
— Мессалина! — в один голос выкрикнули доктор и генерал.
— Вот именно. У Ювенала, кстати, есть одна строка, которую до сих пор никто так толком и не смог перевести — если смысл был понятен, опубликовать ее не взялся бы ни один издатель, поскольку публика сочла бы напечатанное полным абсурдом. Вот это стихотворение:
… Татеп ultima cellamClausit, adhuc ardens RIGIDAE tentigine vulvae.
— И далее, — добавил доктор:
Et lassata viris nec dum satiata recessit.
— Все верно, благодарю вас, — сказал Маркей. — Однако современная критика доказала, что эти строки, как и все прочие знаменитые стихи, были искажены позднейшими добавлениями. Вы знаете, это как поговорки…
— Да-да, мудрость наций… — протянул генерал.
— Вашей проницательности можно позавидовать, генерал — именно так. Вы, надеюсь, не станете отрицать, что все великие народы изначально были сборищем первых встречных…
— Вот как?! Например?.. — встрепенулся генерал.
— Подождите-подождите, генерал, — перебил его Батубиус — это уже любопытно. К чему вообще вы привели эти стихи, Маркей?
— А к тому, что Мессалина после двадцати пяти соитий — перевожу дословно — все еще пылала (имеется в виду: любовный пыл ее подогревался) благодаря… Простите, дальнейшие подробности по-французски я не рискнул бы огласить даже в компании мужчин — думается, латынь достаточно красноречива.
— Да-да, последнее слово в вашем двустишии я понимаю превосходно, — отозвался генерал, подливший себе между делом стаута.
— Дело вовсе не в нем, — парировал Маркей, — а в определении: Rigidae[6].
— Что ж, толкование и вправду убедительное, — произнес Батубиус, — но… Мессалина была нимфоманкой, вот и все. Этот… неврастенический пример ничего не доказывает.
— Во всякой настоящей женщине сидит такая Мессалина, — пробормотал еле слышно Маркей и продолжал, уже вслух:
— Хорошо, доктор: половые органы мужчин и женщин состоят, за небольшими расхождениями, из одних и тех же элементов, не так ли?
— Почти, — кивнул доктор. — К чему вы клоните на этот раз?
— А вот к чему, — ответил Маркей, — если рассуждать логически, нет никаких оснований утверждать, что с некоего момента в организме мужчины не могут происходить те же физиологические явления, что и у нашей Мессалины.
— То есть, что — rigidi tentigo veretri[7]? Но это же абсурд, мой дорогой, полнейшее безумие, — воскликнул доктор. — Как раз отсутствие этого поистине необходимого явления и помешает мужчине преодолеть положенный любому человеку численный предел его возможностей!
— Нет уж, извините, доктор — из моего… рассуждения, напротив, следует, что этот феномен приобретает все более выраженный и постоянный характер по мере того, как, преодолев порог наших возможностей, мы устремляемся к бесконечности, а значит, есть прямой резон преодолеть их в возможно более короткий или, если угодно, мыслимый отрезок времени.
На это Батубиус не стал даже отвечать. Что до генерала, то он вообще утратил всякий интерес к беседе.
— Другой вопрос, доктор, — упорствовал Маркей. — Вы согласны, что мужчину, который из миллиона возможностей пользуется лишь одной, можно счесть человеком умеренным? Или, если говорить о сексуальном опыте, воздержанным?
Доктор взглянул на него, но не проронил ни слова.
— Меж тем, не мне вам говорить, доктор, что число возможностей, дарованных нам природой для размножения — иначе говоря, число яйцеклеток у женщины, — равняется…
— Восемнадцати миллионам, — сухо сказал Батубиус.
— Так что же в этом сверхъестественного: восемнадцать за день! Всего-то раз из миллиона! И я говорю сейчас о нормальном, здоровом мужчине — но ведь вам случалось наблюдать и разного рода отклонения?
— Да, всякое бывало, — отвечал, нахмурившись, Батубиус, — приапизм, сатириазис, мало ли чего… Но не будем руководствоваться патологией…
— Тогда действие стимулирующих средств?
— Ну, если мы не считаем болезни, давайте отметать и возбудители.
— А продукты, укрепляющие силы, алкоголь, наконец? Ведь это такая же энергетическая добавка, как говядина, например, яйца всмятку или швейцарский сыр?
— Да, видна солидная подготовка, — отвечал Батубиус, неожиданно развеселившись. — Теперь я, кажется, начинаю понимать нашего друга Уильяма Эльсона. Совершенно очевидно, что вы все это время попросту лукавили. Так-то лучше. Да и потом, алкоголь обычно приводит к склерозу тканей.
— Как-как? — очнулся генерал.
— Лишает их гибкости. Артерии у алкоголиков твердеют, становятся хрупкими, а значит, и стареют раньше времени.
— Хорошо, доктор, — согласился Маркей, — только не так быстро: а не является ли это ваше… «поистине необходимое явление» склерозом?
— Занимательно, ничего не скажешь, — покачал головой Батубиус, — но это просто детский лепет какой-то, а с точки зрения гистологии и вовсе лишено смысла. По опыту скажу вам, алкоголик мало сочетается с обычным представлением о мужской силе. Спирт, конечно же, незаменим для сохранения детей — в кунсткамерах, — но, насколько я в этом понимаю, не для их производства!
— А человек под действием паров алкоголя?
— Эффект очень недолог: опасность алкоголя в том, что отравление организма быстро сводит на нет минутный подъем.
— Вот вы — ученый, доктор, более того, ученый видный, один из величайших умов своего времени, и этот момент, увы, оказывается решающим: вы полностью принадлежите своему времени. Но известно ли вам, мой досточтимый старший товарищ, что наше нынешнее поколение молодо, а значит, наука его старше и опытнее вашей почти на четверть века: так вот, сегодня известно, что при определенном темпераменте угнетающее действие алкоголя предшествует возбуждению!
— Не может такого быть, — не соглашался доктор. — Оно именно что следует за первоначальным возбуждением.
— Так стало быть, вы утверждаете, что я и мне подобные являемся логическим завершением многих поколений, перевозбужденных мясом с кровью и крепким вином… этакий взрыв под гнетом напряжения! Что ж, я польщен, однако нынче в моде иные определения. Чуть ближе к каменному веку, еще, наверное, веке в девятнадцатом это бы назвали «породой»! Послушайте-ка, доктор, уж если буржуа — а этим именем я называю всех детей мутной водицы и черного хлеба — хотят, чтобы их потомство было не хуже нас, пора им начинать прикладываться к рюмке!
