— Не знаю, — проговорил Маркей, — насколько слабые нервы у меня, но в поезде меня укачивает, и я все время боюсь, что состав вот-вот сойдет с рельс — это да. Как неисправимый домосед, могу лишь пожелать вам удачи.
— Но хоть финиш-то вы застанете? — не сдавался Эльсон.
— Хоть финиш-то — попробую, — кивнул Маркей, как-то странно подчеркнув первые слова.
— А вообще, что такое этот ваш Motion-Food? — обратился Батубиус к химику.
— Как вы можете догадаться, я не вправе раскрывать кому-либо его состав… — ответил Эльсон. — Могу сказать лишь, что основой всему служат стрихнин и спирт.
— Ну, стрихнин в больших количествах тонизирует, это известно — но спирт? В качестве стимула или приза гонщикам?… Да вы просто смеетесь надо мною, — воскликнул доктор, — ну нет, меня не так-то легко провести!
— Мне кажется, мы стали забывать о сердце… — произнесла тем временем миссис Гауф.
— Да-да, господа, прошу вас, не будем уходить от темы, — призывал, не особо, впрочем, напирая, Андре Маркей своим бесцветным голосом.
— Наверное, человеческая способность любить действительно не ведает границ, — начала Арабелла Гауф, — но, как совершенно справедливо подметил кто-то из присутствующих здесь джентльменов, следует определиться с терминами. Было бы любопытно услышать, каково же все-таки, по мнению сильного пола… завершение этого якобы бесконечного числового множества.
— Я где-то слышал, что Катон Старший считал пределом два раза, — пошутил Треклят, — правда, у него это было раз зимой и раз летом.
— Не забывайте, друг мой, ему шел седьмой десяток, — поправила его супруга.
— Немало, — пробормотал ошеломленно генерал; какое из чисел произвело на него столь благоприятное впечатление, осталось загадкой.
— В «Подвигах Геракла», — произнесла актриса, — царь Лисий предлагает Алкиду на одну-единственную ночь всех своих дочерей-девственниц — а у него их было тридцать, — и поет (на музыку Клода Терраса!):
Всего лишь тридцать их — ты справишься, играя.
Прости меня, что так немного предлагаю!
— Да, но это всего-навсего песня, — заметила г-жа Гауф.
— Так что не стоит… — начал было Треклят.
— … не стоит даже и браться, — перебил его Андре Маркей. — Уверены ли вы, что искомый предел — всего лишь тридцать?
— Если моя память студента-классика меня не подводит, — сказал доктор, — то авторы «Подвигов Геракла» приблизили мифологию к возможностям человека; к примеру, у Диодора Сицилийского встречается такая фраза: Herculem ипа nocte quinquaginta virgines mulieres reddidisse.
— Что означает…? — заинтересовалась актриса.
— Пятьдесят девственниц, — пояснил ей сенатор.
— Кстати, мой дорогой доктор, — сказал Маркей, — тот же самый Диодор упоминает и о некоем Прокуле.
— Да-да, — ответил Батубиус, — для того, чтобы «уестествить», как говорится в тексте, сто предоставленных в его распоряжение девственниц-сарматок, он потребовал всего две недели.
— Точно, «Трактат о тщете наук», глава третья, — подтвердил Маркей. — Но две недели, это же просто смешно! Почему не два месяца, наконец?!
— В «Тысяче и одной ночи», — блеснул эрудицией и Эльсон, — говорится, что третий саалук, царский сын, в течение сорока ночей сорок раз обладал каждой из сорока своих наложниц.
— Ну, это всё пышности восточного стиля, — счел нужным пояснить Артур Гауф.
— Кстати о Востоке, — сказал Треклят, — видали там и иные силы, к религии, правда, имеющие не самое прямое отношение, пусть и упомянутые в священной книге: Магомет в Коране хвастается тем, что соединил в себе выносливость шестидесяти мужей.
— Да, но это не значит, что он мог заниматься любовью шестьдесят раз подряд, — нашлась сенаторша, не чуждая духу — хотя бы остроумия.
— Что, ставок больше нет? — провозгласил генерал. — Да мы точно за ломберным столом тут все сидим, за партией в манилью, только игра эта ваша — еще большая пустышка. Я — пас.
Все выдохнули в один голос:
— Но, генерал!…
— А что же в Африке, мой генерал? — Генриетта Цинн слегка пощекотала генерала под подбородком. — Неужто вам так-таки нечего нам рассказать?
— В Африке? — встрепенулся генерал. — Но это другое дело… да и потом, я прибыл туда уже после окончания войны. Во время боев всякое бывало, случались и изнасилования — раз, ну, два…
— Раз или два? Это уже нечто, даже нечто в квадрате — но какой из этих цифр нам все же следует держаться? — полюбопытствовал Треклят.
— Да что вы цепляетесь, это фигура речи! На чем я остановился? — не сдавался генерал. — Так вот… я находился в Африке уже в сугубо мирное время; а каков, скажите мне, священный долг французского офицера за рубежом по окончании боев? Вести себя подобно дикарю или нести плоды цивилизации, а иже с ними — признаюсь, эта часть мне более по духу — традиционной французской обходительности? Взять, например, бабцов в Алжире, — распалялся он, — как пронюхали, что на постой к ним отрядили наших офицеров, а это вам не пентюхи арабы, они не знают даже, с какого бока к даме подойти, так мигом завопили: «Ну слава Богу, уж французы-то…»
— Генерал, со мною дочь, да будет вам известно, — вовремя прервал его чеканный окрик Уильяма Эльсона.
— А что, — недоуменно отозвался генерал, — мне казалось, что наша беседа до сих пор, со всеми цифрами…
— О, так вы говорили о делах, господа? — с неподражаемой невинностью осведомилась молодая американка.
Уильям Эльсон знаком попросил ее покинуть комнату.
— Дорогие мои, — обратилась к оставшимся дамам миссис Гауф, — вместо того, чтобы сидеть и слушать все эти пошлые подробности, нам надо было с самого начала попросить о консультации нашего любезнейшего доктора.
— В Бисетре мне доводилось наблюдать, — важно начал Батубиус, — одного слабоумного, ко всему еще подверженного приступам падучей, который всю свою жизнь, еще, впрочем, далекую от завершения, почти без перерыва предавался сексуальным актам. Единственно… делал это он… в одиночестве, что, возможно, многое объясняет.
— Какой ужас! — воскликнули некоторые из женщин.
— Я хотел сказать, его умственное возбуждение многое объясняет, — поспешил добавить доктор.
— Ага, так, по-вашему, женщины его сбивают? — отреагировала Генриетта.
— Мадемуазель, я ведь предупредил, что речь идет об идиоте.
— Да… ну, то есть… вы говорили о его умственных способностях! Не такой уж он идиот, если посмотреть, — возразила Генриетта.
— Более того, нервные раздражения, которые вы имеете в виду, сосредоточены отнюдь не в головном мозге, а в спинном, — парировал доктор.
— Да уж, позвоночник у него был что надо, — заметил Маркей.
— Но… поскольку мы сейчас не в Бисетре… что же за стенами этого богоугодного заведения? — полюбопытствовала миссис Гауф.
— С медицинской точки зрения пределом человеческих возможностей является от девяти до двенадцати соитий за сутки, и то в исключительных случаях, — степенно проговорил Батубиус.
— Что возразит человеческой науке защитник безграничной силы человека? — дружелюбно, но не без иронии обратился Уильям Эльсон к хозяину вечера.
— К сожалению, — нарушил Андре Маркей молчание внимательных и чуть насмешливых взглядов гостей, — я не могу, не изменив себе, совместить мои воззрения с суждениями общества и мнением ученых; наука, как вы слышали, берет на вооружение пример аборигенов Центральной Африки, которые, пытаясь передать число, превосходящее количество их пальцев на одной руке, — будь то хотя бы шесть или вся тысяча, — размахивают обеими пятернями и кричат: «Много, много!»; однако я твердо убежден, что можно
играя
не только вступить в брак с тридцатью или пятьюдесятью дочерьми царя Лисия, но и побить рекорд того индейца, «что воспет был Теофрастом, Плинием и Афинеем», который, как сообщает нам со ссылкою на этих авторов Рабле, «с помощью какой-то там травы выдерживал до семидесяти раз в день и более того».
— Ну, семь и десять, тоже мне, дела! — загоготал генерал, известный мастер каламбуров.
— Septuageno coitu durasse libidine contactu herbae cujusdam, — прервал его Батубиус латинской цитатой. — По-моему, именно в таких словах передает Плиний сказанное Теофрастом.
— Знаменитым автором «Характеров»? — спросил Треклят.
— Э, нет! — торжествующе воскликнул доктор. — Автором «Истории растений» и «Происхождения растительного мира».
— Именно так, Теофраст из Эреса, — подтвердил Маркей. — Двадцатая глава девятой книги «Истории растений».
— Что же это за «какая-то там трава», которая ему так помогла? — гадал химик Эльсон.
— Herbae cujusdam, — вещал Батубиус, — ciujus nomen genusque поп posuitp[5]. Однако Плиний — книга III, глава XXVIII — заключает, что скорее всего здесь имеется в виду сердцевина тифильяна.
