Старик знал небо лучше, чем землю, много лучше. Он знал, почему одни звезды рождаются всегда на одном и том же месте, а другие беспокойно мечутся среди них. И что за искры вспыхивают по ночам, вспыхивают и гаснут, свершив свой быстрый путь между звездами. И что за камни валятся оттуда на землю. И отчего вспыхивают — правда, к счастью, очень редко — далекие, но коварные светила, сжигающие одних, рождающие других…
Утренняя планета ярко пылала на востоке, почти розовом уже от близкого солнца. Пора!
Старик дожевал лепешку и пополз к выходу из пещеры.
Далеко внизу проступали из тумана темные вершины деревьев, а у самого горизонта светилась Большая Вода.
Он оттолкнулся от края скалы, расправил крылья и медленными кругами стал приближаться к выступавшим из тумана вершинам деревьев.
С каждым кругом они проступали все отчетливей. Каждый лист блестел по-своему, каждая ветка радовала безупречной логичностью формы.
Но сегодня ему было не до ветвей, не до листьев, не до раздумий о красоте. Сегодня ему предстояло возобновить попытки контакта.
Он разыскал реку и, держась над ней, чтобы не терять ориентира, полетел к Большой Воде — туда, где появились эти странные существа, вовсе не похожие на него, но с такими же, как у него, руками.
Если не получится с ними — значит, напрасно жили все те, кого он пережил, значит, и сам он жил напрасно…
Как всегда, внезапно выпрыгнуло из-за пылающего горизонта солнце. И сразу же тысячи солнц загорелись на морщинах волн, на острых перьях осоки, на мокрых стеблях тростника, на мясистых цветах лотоса, на прозрачных крыльях стрекоз.
Мир был прекрасен, как всегда. Он был разумен, хоть и не имел разума. Никто в прекрасном и разумном мире не имел разума.
И это казалось Старику чудовищным. И потому все долгие годы, с того часа, как он остался один, надежда не покидала его. Время шло — на суше появлялись все новые и новые существа. И на воде. И в воздухе. И такой же величины, как он сам. И больше. И меньше. Некоторые из них умели заботиться не только о собственном потомстве, но и о своих сородичах, умели строить жилища, умели разговаривать между собой, вместе охотиться, вместе ловить рыбу, да мало ли что они умели… Но ни у кого из них нельзя было обнаружить и проблеска разума. И только теперь, когда судьба отмеряла Старику последние порции жизни, счастье вроде бы улыбнулось ему.
Солнечный столб плясал под ним в струях подернутой рябью воды, и он летел прямо к солнцу, полузакрыв тяжелые веки, изредка взмахивая крыльями.
Завидев вздыбленный частокол из ошкуренных бревен и островерхие кровли жилищ, Старик залетел за облако, чтобы появиться за частоколом внезапно. Правда, раны в крыле почти зажили, но он не забыл еще жгучую боль от железных колючек, которые с трудом удавалось извлечь из сухожилий, поэтому следовало достигнуть жилищ незаметно.
Облако плыло быстро, и вскоре в промоине показалась красная кровля обширного жилища, находившегося в центре поселения.
Старик рванулся в промоину.
Картина, представшая его глазам, когда он внезапно появился над площадью, ничем не походила на прошлую. Тогда кругом стоял грохот — теперь полное безмолвие. Тогда внизу бегали и суетились — теперь все лежали ничком, словно мертвые.
Старик сложил крылья, опустился на площадь и принялся рассматривать лежащих. Они были без сознания — очевидно, от страха. Он уже собрался было ухватить покрепче плотного мужчину с рыжей бородой, как дверь в жилище с красной кровлей распахнулась и на площадь с воплем выбежала молоденькая девушка.
Она бесстрашно подскочила к Старику, упала перед ним на колени и, протянув руки к мужчине с бородой, прижала их к своей груди, продолжая все время кричать. Из глаз ее бежали слезы.
Похоже было на то, что она умоляет не брать этого мужчину, а взять ее.
Такого самопожертвования Старик никогда еще не встречал: ведь мужчина с рыжей бородой был явно намного старше девушки, он не мог быть ее ребенком.
— Хорошо! — сказал Старик. — Я согласен на замену.
Бережно, чтобы не причинить девушке боли, он взял ее на руки, тяжело взмахнул крыльями и пустился в обратный путь.
…На море, на окияне, на острове Буяне стоит бык печеный, возле него лук толченый. Шли три молодца, зашли да позавтракали, а дальше идут — похваляются, сами собой забавляются: «Бывали мы, братцы, у Кощеева места, наедались пуще, чем деревенская баба теста!» Это присказка, а сказка будет впереди.
В некотором царстве, в некотором государстве появился змей.
Брал он с народа поборы немалые: с каждого двора по красной девке. Пришел черед идти к тому змею царской дочери. Схватил змей царевну и потащил к себе в берлогу…
— Здесь я живу, — говорил Старик. — Да ты не бойся меня. Разумные существа не должны бояться друг друга.
Пленница, скорчившись у каменной стены так, будто хотела уйти в эту стену, с ужасом глядела на него. Губы у нее беспрестанно шевелились, но произносила она при этом что-нибудь или не произносила, он не знал — слух почти совсем уже отказывал ему.
— Разумные существа не должны бояться друг друга, — повторил Старик как можно ласковее. — Природа вылепила нас в разных формах, но этому следовало бы только радоваться…
Девушка перестала шевелить губами, но глаза ее по-прежнему наполнял ужас.
— Разнообразие — залог прогресса, — продолжал Старик. — Кто знает, как изменятся условия жизни? Чем более разнообразны ее формы, тем более разнообразные условия пригодны для нее. Ведь недаром у тебя множество соплеменников, а я остался один.
Он достал лепешку, головку чеснока и протянул девушке. Девушка оставалась неподвижной.
— Бери! — крикнул Старик.
Девушка опасливо протянула тонкую белую руку, ухватила лепешку, ухватила чеснок, но есть не стала, а положила на подол.
— Надо питаться! — строго сказал Старик. — Лепешка — это белки, жиры, углеводы. А чеснок — это витамины. И фитонциды. Понятно?
Губы у девушки дрогнули, и она что-то быстро-быстро проговорила. Старик не расслышал, придвинулся к девушке поближе, поднял с ее подола лепешку.
— Лепешка, — сказал он. — Еда. — Отломил кусочек, засунул в рот и стал жевать.
Потом протянул остаток лепешки своей пленнице. Губы у нее снова дрогнули.
— Ешь-ешь! — ласково сказал Старик.
Девушка отломила кусочек лепешки, положила его в рот и судорожно глотнула.
— Умница, — сказал Старик. — Вот ты уже и меньше боишься меня. Нет ничего хуже страха. Разумные существа не должны страшиться друг друга. Страшиться надо землетрясения, наступления льдов. А еще больше — излучения. И еще — однообразия. Если все будут одинаковые, то гибель неизбежна. Мои предки все были одинаковыми. Излучение погубило их всех. Быстро. За две луны. И возникли мы. Бессмертные. Но бессмертные — это значит неизменные. А ничто неизменное не может выжить в этом беспрерывно изменяющемся мире. Бессмертие — это и есть смерть. Смешно, не правда ли?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
