Старик рассмеялся. Он старался смеяться совсем тихо, но глаза у пленницы снова округлились от ужаса.
— Дура! — в сердцах сказал Старик. — Я же смеюсь, чего ж ты опять испугалась? Ладно, привыкнешь.
Он отполз в глубь пещеры, вытянулся там и закрыл глаза.
Его разбудило ощущение беды. Он огляделся — пленницы не было.
Со всей доступной для него теперь быстротой Старик преодолел расстояние до выхода из пещеры и высунулся наружу.
Рядом с отверстием на отвесной стене горы он вырубил когда-то узкий длинный выступ. Там он грелся на солнце, когда чувствовал себя особенно плохо.
Вечерний полумрак сгустился между небом и землей, и слабое зрение мешало Старику различить, пуст ли выступ, нет ли. Ему показалось все же, что он заметил там девушку, прижавшуюся к стене.
— Расшибешься! — испуганно крикнул он. — Смотри, какая тут пропасть.
Ответа не последовало.
Но глаза Старика, уже привыкшие к полумраку, отчетливо различали маленькую фигурку в самом конце выступа.
— Не дури! — крикнул Старик. — Мне-то хорошо, у меня крылья, а тебе ничего не стоит оступиться!
Он выбрался на выступ и, придерживаясь руками за каменную стену, пополз к девушке.
Но едва он начал приближаться к ней, как девушка вскочила на ноги, закрыла глаза руками и бросилась вниз — в пропасть.
Старик ринулся за ней.
Давно уже не приходилось ему так работать крыльями. Он даже и сам от себя не ожидал такой прыти. И все же несчастье едва не произошло, лишь в последнем рывке у самой земли удалось ему подхватить легкое тело девушки. Еще бы мгновение — и она разбилась бы о скалы.
…К девушке давно уже возвратилось сознание, а Старик все еще никак не мог отдышаться.
Воздух с хрипом вырывался из легких. Судорожно вздымались мокрые от пота бока.
Он лежал поперек пещеры, загораживая выход из нее. Пленница рыдала, бросившись ничком на пол в дальнем углу.
Контакта не получалось!
Всю ночь Старик бодрствовал у выхода, а едва начало светать, подхватил отяжелевшую от сна пленницу, выбрался из пещеры и, с трудом расправив одеревеневшие за ночь крылья, пустился в путь.
Он летел к этим странным существам — и разумным и лишенным разума в одно и то же время. Он нес им их бесстрашную и безумную в одно и то же время дочь. Может быть, она расскажет им о том, как он накормил ее? Как бережно с ней обращался? Как спас ее от верной гибели? И они увидят в нем не чудовище, а подобное им существо?…
Как всегда, внезапно выпрыгнуло из-за горизонта солнце, и сразу же тысячи солнц вспыхнули на земле, на воде, в воздухе.
Мир был прекрасен…
Старик летел сегодня особенно тяжело — вчера, во время броска за девушкой, он растянул жилу на правом крыле, и оно слушалось хуже, чем обычно.
Когда светящаяся гладь Большой Воды приблизилась, Старик стал искать глазами подходящее облако, чтобы, укрывшись за ним, незаметно подлететь к поселению.
Раны от железных колючек все еще саднили…
Облаков было много. Раздув паруса, плыли они над отражавшей их рекой. Они плыли как раз туда, где белели очищенные от коры столбы частокола, где вздымались кровли жилищ, где гнулись от утреннего ветра сизые дымы очагов.
Облаков было много. Но Старик не выбрал себе ни одного.
Сегодня он полетит не таясь. Неужели она не поможет ему?
С трудом взмахивая кожистыми крыльями, устремив вперед лысые, лобастые головы на дряблых, морщинистых шеях, он вглядывался слезящимися глазами в медленно наплывающее на него скопище острых кровель…
…Вдруг туча надвинулась, ветер зашумел, море всколыхалося — уж змей летит.
Поднял Добрыня свой меч-кладенец, взмахнул им и сшиб змею поганому все его головы.
Собрал их.
Сжег.
А пепел по ветру развеял…
ЛИЛИАНА РОЗАНОВА
В этот исторический день…
Человек жил и дожил до старости… Сюжет интересный, даже фантастический. В самом деле, в том, чтобы дожить до старости, есть фантастика.
Юрий Олеша
Под утро Деду приснилась дорога. Он знал этот сон наизусть.
Дорога была иссохшей, жесткой, он не видел — потому что была ночь, — но чувствовал под ногами ее заскорузлые колеи. Он был частицей чего-то громадного, протянувшегося далеко кпереди и кзади от него, что отличалось от окружающей ночи не столько своей плотной чернотой, сколько мерным, чуть раскачивающимся движением.
Да, это двигалась колонна солдат; и он шел в ней. Степные полынные запахи провожали их.
Было тихо и темно, только поблизости, под шаг, брякало что-то, котелок или фляжка, и впереди, куда вела дорога, стояло невысокое блеклое зарево. Они все шли, и посветлел воздух, и чем больше утро набирало силу, тем подробнее, явственнее проступало окружающее. Пустая, пустая деревня открылась по краям дороги — ни людей, ни собак, ни петухов.
Жирный бензиновый пепел лип к щекам. Только на краю деревни стояла босая старуха, в рунах у нее чернело что-то, подобранное на пепелище, и совсем маленький мальчик сидел на земле, грыз солдатский сухарь.
Потом он близко увидел Володю. Они лежали рядом в кювете или окопе, да, в неглубоком окопе и стреляли, не целясь, длинными очередями туда, откуда близко и жутко сверкало в ответ.
Приближалось самое яркое, самое горестное виденье. Выбравшись из окопа, они с Володей бежали, крича что-то и задыхаясь; и в этом порыве, в криках, стрельбе и огне, он, словно сам сраженный, мгновенно почувствовал, когда Володя упал. Он тоже упал — рядом, на колени, — и, вглядываясь в Володино мертвеющее лицо, услышал вдруг ясный, тугой, певучий удар: дон-н-н… И еще: дон-н…
Звуки боя стихали, стихали, лишь отголоски их слышались в шуршанье между ударами: донн… донн… донн…
Володины глаза были открыты, но все было кончено. Невидимый оркестр взял первый аккорд и заиграл скорбную, мудрую мелодию — прекрасный гимн Революций.
«Доброе утро, дорогие товарищи! — сказало радио свежим, улыбающимся голосом. — Сегодня пятнадцатое июня. Восход солнца — в три часа сорок пять минут».
Солнце и вправду давно взошло. Комната залита была тем легким, обильным светом, какой бывает по утрам, когда вокруг много голубого и зеленого, и особая тишина раннего утра стояла в доме. Дед совсем проснулся, но весь был еще в том, что пришлось пережить, и некоторое время лежал неподвижно, охраняя в себе это.
Неожиданно смысл слов диктора дошел до него: сегодня пятнадцатое июня! Какой день сегодня, какой праздник! Действительно, по радио гремели те особые марши, которые передают по утрам Первого мая или Седьмого ноября и от которых празднично становится на душе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
