Глянец фотографий пускал по дежурке лунных зайчиков – блики копполовских стараний. Когда горящая свеча вместо воска плавилась экранизированной кровью, когда у Дракулы на ладонях обнаружилась рыжая шерсть, старшие исаявцы еще кое-как держались. Но когда Дракула важно произнес:
– Вы извините меня за то, что не разделяю с вами трапезу. Я уже отужинал и совсем не пью, – Илья согнулся на стуле, мелко-мелко тряся пепельными патлами, а Паша запрокинул голову и залился неудержимым гортанным гоготом. И прервался, только расслышав подозрительный шумок из коридора.
Одним мановением руки нажались необходимые кнопки на дистанционнике, и вместо черно-красного, как горящая бумага, неба Пенсильвании по телеку объявились мутные размытые, будто снимали под водой, кадры видео. В правом нижнем углу экрана замельтешили электронные цифры, уточняющие время и дату оперативной съемки. А центр экрана заполонила фигура корчащегося лежа человека.
Сначала показалось, что человек умирает (Обеспокоивший Хомяка звук шагов приближался по коридору). Потом, несмотря на отвратительное качество изображения и нетвердую руку оператора, стало ясно, что неизвестный на экране усыпать не собирается. Стало ясно, что он превращается в мотылька. Ороговевшая кожа полопалась и отваливалась пластами. Из под нее показалось новое членящееся на сегменты тело со свернутым хоботком.
И тут распахнувшаяся дверь ослепила зрителей люминисцентным огнем. Тяжело сопящий в ноздри Максимыч из-под козырька позорной кепки пронзительно уставился на экран, на расправляющего влажные крылья человечка-насекомого, окинул свое воинство лихим, почти безумным взором. И заорал, как смертельно раненый:
– По полной боевой выкладке! Через две минуты в машине! Армагеддон!!! – и от этого вопля чуть не сработал подвешенный на стене у входа огнетушитель.
Как Петя ни спешил, он оказался последним, выметающимся из дежурки. И последним, заскочившим в комнату напротив дежурки, где в опечатанных выкрашенных в болотный цвет ящиках хранилось оружие. Все смешалось в голове Петра: читанный намедни новый неканонический перевод Библии, слышанные давеча фонограммы христианских молитв и вызубренные правила голосовой вибрации раскрытия чакр. Сердце отбивало бешеный ритм: «...Армагеддон, Армагеддон, Армагеддон..!»
Петя рванул шоколадно-сургучную печать с персонального ящика. Она будто проскользнула сквозь пальцы, будто не печать, а чудо-змея с коралловыми рогами. Он вспомнил, что необходимо прошептать пароль. Пропищал его фальцетом, ведь подлое горло перехватил неожиданный и постыдный спазм. «...Армагеддон, Армагеддон, Армагеддон..!». Но тем не менее на второй попытке все у стажера получилось. И, шмякнув тянущий на две зарплаты пиджак об пол, стажер нырнул в невесомый, но громоздкий и неудобный бронеэзотерический жилет.
«...Армагеддон, Армагеддон, Армагеддон..!». И опять Петя оказался последним, потому что Паша уже кормил вороненую обойму уставного «макарова» серебряными тупорылыми патронами, а Илья ширял в вену противоглазоотводящую сыворотку. Эх, один раз живем в этом воплощении! Любить – так валькирию, водворять – так Царство Небесное на Земле! «...Армагеддон!!!..».
Петя наспех облизал пересохшие губы, ввернулся в подцепленный с пола пиджак и сунул под ремень родной «макаров», где в нарушение устава обойма уже была запрессована боевыми патронами – маленькая салажья хитрость. А Паша уже навешивал на шею один за другим амулеты. Зуб росомахи от лихорадки-стрекозы, оспы-жабы и кори-ежика. Кроличью лапку, чтобы за спиной от молнии нечисть не спряталась. Куриного бога против мыши, съевшей с пасхального стола и превратившейся в летучую. Бусы из жемчуга вперемешку с гремучей медной монетой, чтобы мавка лесная не заставила целоваться через сплетенный из вербы венок. "Все остальное от Диавола! А Илья, перепоясавшись ниткой, сученной в обратную сторону, и ниткой из савана мертвеца, распихивал по карманам мешочки и черепаховые коробочки с духоверным зельем: одолень-цвет, чинь-чинь-травку, сор из муравьиной кучи, который сильнее можжевельника.
И хотя Пете по статусу еще подобное оружие не полагалось, и его боекомплект насчитывал вдвое меньше единиц снаряжения, стажер последним застегнул на шее бронеошейник, он последним водрузил на нос зеркальные очки, он последним пришпилил на грудь антисглазовый жетон. Он последним выскочил из оружейки, зажав в потном кулаке одноразовый шприц – уколется по пути.
А в коридоре уже маячила бежевая спина торопящегося Максимыча:
– Это федеральная операция! – орал Максимыч в черный пенал рации. – Повторяю, это федеральная операция! Мой допуск – «Отче наш»! Общий пароль «Фиеста»! На внутренние сигналы охраны приказываю не реагировать. Движение патрульных машин в радиусе полкилометра приказываю отменить!.. – и на плече Максимыча гарцевала чужая, отчлененная по запястье, но живая, черная, будто вывалявшаяся в золе, рука...
* * *
...– Здравствуйте, Герасим Варламович, – проскрипел приветствие вахтер только Передерию, хотя вытряхивающий снежную крупу из бороды Передерий поднялся по ступеням последним – за зябко ежащейся в сиреневой курточке Светланой, тревожно стреляющим глазами Стасом и нетерпеливо пританцовывающим Магниевым.
Вахтер остался стоять, изогнувшись и сложив руки, будто маялся животом. Игорь грудью подтолкнул Стаса в спину. Вряд ли с умыслом, скорее сослепу. Здесь, на служебном входе в Зимний дворец, было довольно темно. Передерий походя что-то буркнул вахтеру, зрение поздних гостей опалил узконаправленный яркий свет из вахтерской будки, и компания заспешила почти не освещенной длинной-предлинной галереей куда-то вправо. Их провожал шепот сквозняков.
– Кольцо нашел? – будто спохватившись, прогудел на ухо Стасу нависающий, плывущий черной горой Герасим Варламович.
Светлана продолжила ступать, как ни в чем не бывало. Кажется, Герасим не проведал об их со Стасом знакомстве. Или?.. Или она никогда не увидит себя в зеркало толстой и старой.
– На месте ждет, – не поворачиваясь и тоже не сбиваясь с шага, как можно беззаботней ответил Стас. Негоже будет, если Герасим Варламович раньше времени догадается, что Стасу доставляет удовольствие произносить вслух «нет».
Несколько томительных секунд Передерий молчал, грозно сопя и, видимо, играя желваками, как культурист бицепсами, потом отделался коротким и загадочным:
– Ладно.
Было так темно, даже не понять, что здесь – тени, кто здесь – люди. Галерея казалась бесконечной, как отражение в зеркале, как ноябрьский вечер, как расстояние от Луны до ее копии в луже. А когда галерея кончилась, и вдруг визитеры оказались в знакомом месте, где другой затемненный зев уводит к сокровищам древних цивилизаций, а широкая лестница в пыльной красной дорожке сулит знакомство с творчеством западноевропейских мэтров, и при игре теней кажется, что ветер на лугу золоченую траву колышет, Передерий бросил Магниеву:
– Проводи на место и глаз не спускай. А я задержусь маленько, сюрпризы кой-кому подготовлю...
Оставшиеся отправились далее в чуть размытый дежурными лампами пещерный сумрак. Миновали известняковые стелы, по числу и характеру рисунков напоминающие не раскрашенные, как контурные карты, русские иконы. Поднялись вверх по десяти ступенькам с бронзовыми фигульками для ковровых зажимов. Прошли между погребальными алтарями в коридор с калейдоскопным полом, огромными полукружьями оконных рам и высокими блистающими каштановым лаком служебными дверями напротив этих полукружий. Звук шагов был неприятно конкретен, этот звук уплывал под потолок, ломался там и возвращался шепелявым эхом...
* * *
...Старик вахтер пыхтел в стену в позе «Попался, падла». Ноги в чесучевых брючках «Были и мы когда-то рысаками» широко расставлены, руки – ладонями на холодный камень.
Зазвонил телефон, родной брат аппарата в их филиале на Фонтанке. Илья приложил трубку к уху. После «волги» окружающее пахло ладаном, даже эта телефонная трубка:
– Вас-беспокоит-консультант-по-рекламе-газеты-"Деловая-неделя"-Мы-уверенны-вас-заинтересует-...
Не дослушав, Илья с пластикой мастера чайной церемонии положил трубку мимо аппарата. Поправил на носу непривычные зеркальные очки. При командире задвинуть их в карман не решился.
– Ты, Шурик, останешься здесь, – обвел рукой Максимыч вахтерскую конуру. – Только сперва этого штымпа куда-то деть надо, – указал Максимыч равнодушно внемлющему шоферу на задравшего руки дедушку. – А вот что, дружище, – пришла Максимычу оригинальная идея. – Уложи-ка алергитического вампира подремать в багажник. Ступайте, дедушка, мы сами за сохранностью ценностей[20] последим, – черная рука на плече Максимыча оттопырила большой палец в позицию «Брависсимо». Максимыч, как перхоть, неловко принялся стряхивать кепкой с плеч и из-под воротника снежную крупу. Отчлененная рука вынуждено ретировалась в карман и вернулась на место, только когда штормить перестало.
