Нашарив левой рукой в кармане яблоко, Паша постарался откусить как можно тише, все-таки он на задании. Откусил. Кусочек мякоти забился в дырявый зуб. Да и само яблоко оказалось червивым. На языке начала таять горькая крошка, и будто где-то над ухом тилинькнул рыбачий колокольчик.
Не попирать кощеям лютым землю русскую, ни стопой широкою, ни узкою, пока на страже эфира бдит Павел Капустин. Отважный как Бова Королевич и мудрый как Блаженный Августин. А что с наливным яблочком не повезло, так условия-то – приближены к боевым. Безо всякого уважения к музейному величию опер языком вытолкал недожеванную яблочную тюрю на паркет. Набрал полный рот слюны и сплюнул вбок, мечтая, как отомстит за нечаянное угощение вахтеру на первом же допросе. Раскудрить тебя в порошок и смешать с кровью черной кошки! Семя кипариса тебе под ногти!
Канифоль с жженым скелетом лягушки тебе под подушку! Белены с воробьиным мозгом тебе в зад! У порога следующего зала Паша задержал дыхание. Постоял с минуту, чутко вслушиваясь. Затем все же извлек карандаш фонарика и стал водить лучом то вверх, то вниз. Под потолком, поддерживаемая парными колоннами, тянулась балюстрада с золоченым лепным фризом. Лучшее место для засады трудно придумать, но засады не было. И тишина, как после сечи на поле Куликовом. Как на Луне.
Но и один в поле воин, ежели круто вооружен и оттяжно настроен. Обломись, навья вражина, мимо Паши мышь не проскользнет, пусть хоть натрется мазью Авреодуса-Филиппа-Геофраста-Бомбаста-фон-Гогенгейма-Парацельса. Паша сторожко обошел выставленные в стеклянных витринах серебряные блюда, боратины и лохани размером с полевые кухни и повернул налево меж двух гигантских каменных пародий на фужеры.
По правую руку осталась душная и совершенно не просматриваемая палата с портретами генералов-героев двенадцатого года. Обследовать ее он не стал, только начертил в воздухе фонариком защитную руну, и ступил на оперативный простор Тронного зала. Далеко впереди, укрытый белеющими чехлами, как привидение могильным саваном, дремал императорский трон. Остальная же территория зала была девственно пуста, и звук шагов, как ни старайся, плыл, будто усиленный долби-системой. Алло, антропософы, привет от гностического змея, есть тут кто живой неживой? Слабо показаться да копья скрестить?
Тут Паша почувствовал во рту какое-то недоразумение.
Недовольно нащупав языком дырку в зубе, опер к своему величайшему изумлению обнаружил, что из зуба выползает нечто живое. Выковырнув языком это живое, Павел зажал пистолет под мышкой, сплюнул в ладошку и подсветил фонариком. На ладони извивался маленький кропотливый яблочный червячок. Опер и испугался-то не на полную катушку, потому что козявка вывалилась из зуба совершенно безболезненно, но шутки кончились. «Па-ба-ба-бам!!!» – сыграло в Пашином инквизиторском мозгу.
Паша постоял с протянутой ладонью некоторое время. Бред? Бред. Бред? Бред. Бред? Потом опомнился, стряхнул червячка на паркет и растер подошвой, а руку инстинктивно вытер о брюки. И тут его глаза полезли из орбит, потому что в ногте большого пальца сжимающей фонарик левой руки тоже совершенно безболезненно образовалось маленькое отверстие, и оттуда высунул бусинку головки второй червячок. Марс твою мать! Ах ты – гога шафрановый! Суккубский потрох!
Козел Мандесского храма! Егильет тебя через коромысло! Изуроченный городовой! Ять такая!!! Пистолет вывалился из подмышки и браво брякнулся об паркет, но Паша этого не заметил. С натугой исаявец стал рвать на груди пуговицы. Куда-то далеко во мрак отлетел один из амулетов, Паша добрался до рубашки, распахнул одним рывком и направил сконцентрировавшийся свет фонарика на живот.
А по животу, да и по груди, там и сям из маленьких дырочек выкарабкивались полупрозрачные червячки и ссыпались на пол. Он выдернул из нагрудного кармана и зацепил об нос штатные коллирийные очки – козявки не исчезли. Боль все не приходила, но и закричать Павлик уже не смог, потому что червячки забили носоглотку, горло и рот. И почему-то ужасно мерзли ноги. Суккубский потрох!
Марс твою мать! Боль все не приходила, только собственные волосы царапались, причем теми концами, что внутрь. Рассыпающийся в труху еще находящийся в сознании Павел Васильевич Капустин осел на сложенный из шестнадцати пород ценного дерева паркет. А еще через минуту от оперативного сотрудника ИСАЯ осталась копошащаяся куча полупрозрачных яблочных червячков, зеркальные очки да не выключенный фонарик посреди кучи, прихотью судьбы нацеленный поверх трона на изображение Святого Георгия, повергающего змия...
* * *
...Максимыч задумчиво теребил что-то под плащом на шее и носком ботинка осторожно подгребал к месту падения статуи не опознаваемый мраморный обломок. Где-то в глубине дверных провалов булькали охи, ахи и вскрики. Далеко-далеко зудела разгневанная сигнализация. А здесь, в зале Диониса, горели две свечи да слабо курились, будто облитые концентрированной кислотой, три скукоженных скелета в ошметках расползающейся плоти. Максимыч даже гадать не стал, чем так шарахнуло окаянных. Ежу понятно – аггельской молнией.
– Максим Максимович, – решился Петя, – Я вот насчет долга... – на спрятанные уставными очками глаза стажера от трупной вони наворачивались слезы. В сторону скелетов стажер боялся оглянуться.
– Какого долга? – Максимыч подозрительно посмотрел вверх на застывших при исполнении, поддерживающих потолок покрытых сажей алебастровых крылатых русалок мужского полу. Столь же подозрительно покосился вбок на чумазую мраморную пантеру, с третьего века нашей эры терзающую мраморную голову буйвола. И перевел исполненный недоверия взгляд на играющего гроздью грязного винограда мраморного Диониса. Будто он и есть главный зачинщик.
– Вы у меня до получки брали, – тяжело вздохнул Петя. Достать носовой платок и дышать в тряпочку при шефе стажер стеснялся, утереть сопли стажер стеснялся не меньше. Еще очки, которые вдвое тяжелей обычных солнцезащитных, с непривычки натерли переносицу. Еще бронежилет почему-то наминал ребра с правого боку.
– Еще просьбы есть? И ты пистолетик-то спрячь. Видишь, опоздали мы маленько.
Петя послушно сунул ствол под пальто:
– Еще... имя бы мне.
– Какое имя? – Максимыч от удивления даже оторвал взгляд от населяющих зал статуй и скелетов.
– Павел Васильевич говорил, что всем новичкам в ИСАЯ дают служебные имена. А меня забыли.
– Имя тебе? – хмыкнул Максимыч и через голову снял с шеи болтающийся на серебряной цепочке похожий то ли на игрушечную лодочку, то ли на подковку для пони серебряный предмет. – Ну что ж, становись на колени. Нареку тебя новым именем самым окончательным и бесповоротным образом.
Петя с недоверием попытался поймать взгляд командира. Шутит тот или всерьез? Вроде бы всерьез. Еще никогда стажер не видел такой печати суровости на лице полковника. Петя подобрал, чтоб не замять, полы модного пальто и аккуратно опустился на колени. Подальше от черно-красного спекшегося пятна крови, подозрительно похожего на разлитое рябиновое варенье.
Шеф отстегнул с цепочки серебряную штучку, надул дряблые, но пока не обвисшие щеки:
– Ты знаешь, я бы этого не делал, кабы сегодня выдалось полнолуние, – грустно признался Максимыч. – А без свежей крови, если не полнолуние, мне никак не обойтись.
Стажер ждал совершенно других слов. Что-нибудь из «Доктрины вечного льда» про «отталкивание, которое рассеивает, и притяжение, которое собирает», про орешник, еще не дававший плодов, про треугольник на лбу и сперму кентавра во рту. И уж, конечно, про всепроясняющее утро магов. Петя, дважды прихлопнув девичьими ресницами, недоуменно снизу вверх посмотрел на полковника. Странные и неуместные речи тот завел.
– Ты знаешь, – виновато причмокнул Максимыч, – почему я притормозил дело оборотня? И за соседку меня, старика, прости. Твою семнадцатилетнюю действительно пришлось того... Очень уж мне надо было, чтобы ты оставался девственником. Другая кровь не годится, – и вдруг Максимыч как бы разом постарел, постарел ужасно. Стал древнее гималайских гор Чогори и Каниенджанга. Стал древнее времен, когда вскипали океаны, и еще не были рождены халдейские демоны.
До Пети дошло. Он понял, кто на самом деле рвал кадыки жертвам в полнолуния. Этого не могло быть, но, судя по выражению лица Максимыча, так оно и было. До Пети дошло, почему могущественное ИСАЯ не могло столько времени выследить оборотня. Вот тебе, бабушка, и Армагеддон! Губы стажера сложились в букву "о". Петруша неловко подхватился, наступил на полу пальто, чуть не грохнулся, но удержал равновесие и кинулся из зала. Боясь оглянуться.
– О ты, имеющая прибывать в первом воздухе, ты, могучая в части земли, исполни приговор, – одними губами, будто отгоняет выдохом кружащее в воздухе перышко попугайчика, прошептал командир.
