Игорь принял у дамы пистолет и, заняв позицию по правую руку от статуи, взял Свету и Стаса на мушку. Ассистент расчехлил баян, шаловливо пробежал пальцами по перламутровым кнопкам, как по пуговицам чужой ночной сорочки, выдавливая из инструмента первые зацеловывающие уши хриплые вздохи. И отрепетировано расстегнул мелодию «Прощание славянки». Взгляд он сфокусировал на Афродите, и больше не отводил, и, кажется, даже не мигал. А Стерлигов языком пересчитывал зубы – вроде бы на месте.
Стройная как розга ассистентка передвинула поближе к Венере клетку со жмурящимися на свечку попугайчиками, из сумки подала даме глиняный горшочек с черными крупными ягодами. Их пальцы на мгновение переплелись.
Пергаментные руки помощницы сновали плавно, как в индийском танце. Вернувшись к сумке, она достала вырезанный по окружности метр мятого, как утром простыни, холста, расстелила перед статуей и вынудила Свету на этот холст наступить. Снова вернулась к сумке и опять вернулась к замершей под прицелом Светлане. И накинула на ее плечи пеньюарно шуршащий накрахмаленный медицинский халат, длинный настолько, что полы его сложились в складку, скрыв каблуки.
Человеку свойственно оклематься. Стас неумышленно засмотрелся на влажный изгиб Светиного рта. Белое ей шло до еканья сердца. Стас разглядел пустынное марево в ультрамариновых глазах и отмел случайные плотские мысли. Не о том он сейчас фантазирует.
Светлана от бессилия впала как бы в наркозный сон. Что ей виделось, остальным было неведомо, но покорность девушки действовала на заговорщиков, как кокаин. Далеко запустив в клетку пятерню, дама поймала трепыхающуюся птичку и извлекла наружу. Держала дамочка попугайчика так, чтобы безымянным и большим пальцами направлять лапку с кривым слюдяным коготком. От усердия высунула мокрый кончик языка.
Птичьим коготком дама, прокалывая ягоды, стала выводить черным соком, как тушью, на мраморной груди Венеры некий символ. А закончив, тот же символ изобразила на трепетной крахмальной выпуклости докторского халата.
– Тебе выпал король треф между двумя валетами! – сообщила писательница Светлане и отпустила попугайчика, будто оттолкнула.
Птица порхнула сквозь низко плывущие ноты «славянки» под своды, а матовая ладонь дамы отправилась в клетку за следующим взъерошенным пленником. Тем временем ее помощница стала на карачки и принялась пришивать подол халата к холсту.
Черная нить в цыганской игле взмыла вверх и опустилась вниз. Взмыла вверх – опустилась вниз. Вверх – вниз, как помело без ведьмы. И Стас растеряно отжал челюсть, увидев, что ассистентка пришивает не как-нибудь, ни стежком, ни крестиком, а выводит иголкой узоры славянского узелкового письма.
– Тебе выпал туз пик с тузом червей, и оба остриями вверх! – с подобающим придыханием сообщила птичница Светлане и отпустила следующего попугайчика.
Когда Света, очнувшись, будто бы устав маячить столбом, переступила с ноги на ногу, глаза господина Магниева плотоядно сузились. И Света поняла, что лишних движений не надо, что камер-юнкер получит удовольствие от судороги в указательном пальце. Хотя ведь она просто так переступила с ноги на ногу. Ну, почти просто так. И еще Свету поразило, как истомлены вибрацией ожидания исполнители ритуала. Ненавистную, будто лучшая подруга, даму буквально лихорадило. Извилистые рты слуг стерлись в кровавые мозоли смутой вожделения. Сонные щеки Игоря были белее муки, но при первой же возможности он выстрелил бы, и не потому, что так надо, а просто иначе не умел наслаждаться. И даже Стас, глупый Стасик, был готов пустить березовый сок изо рта. Или в воск свечей добавлен экстракт череды? Или еще хуже?
Баянист играл и играл «Прощание славянки», по второму разу, по третьему, один за другим взмывали волнистые пернатые, все больше пенных узоров объединяло подол медицинского халата и холст, так что скоро Светлане и не ступить свободно. Все больше начертанных соком – это оказалась черноплодная рябина – закарляк украшали плечи и грудь Светы, и грудь и плечи Афродиты. Пятый символ, шестой... А ни Стас, ни Светлана не могли решиться на противодействие.
И тут в зал вошел Герасим Варламович. Он, словно директор оранжереи, огляделся без спешки, удовлетворенно хрюкнул и из зеброподобной сумки достал на десерт две вещи: кухонную мясорубку и книгу.
– Дети мои, – начал он вкрадчиво, – Прекратите почитать смерть за самое страшное зло и займитесь поиском зла внутри самих себя. И найдите там то, что является вашей злейшей бедой, что и после смерти доставит вашим душам уйму терзаний! – долго держать два предмета одной рукой было неловко.
Поэтому, только отправился на волю последний попугайчик, дамочка отняла у Герасима мясорубку, ссыпала в раструб горсть сочащихся раненых ягод и в такт мелодии завертела ручку – шарманщица, да и только. А Герасим вроде наугад раскрыл книгу, протянул руку с книгой шлагбаумом между девушкой и статуей ню и прогудел:
– Здесь собрались те, кто произносит имя «Перун» с ударением на первом слоге! И пришло время открыться. Дети мои, я не Великий магистр госпитальеров святого Иоанна Иерусалимского, ибо тогда я звал бы вас в странноприимный дом. Я не катар, ибо тогда я веровал бы в то, что Земля сотворена не божеством и отдал бы все силы поиску свитка с тайнами «совершенных». Я не гроссмейстер ордена падающих ниц перед греческой Церерой, или египетской Исидой. Я не учитель кротости визитатор-наместник тамплиеров, ибо тогда я не мечтал бы вознестись выше Храма! И, дети мои, я никогда не возглавлял ни «Братство Сатурна, а также всех планет прилежащих», ни «Великую Северную Ложу», ни «Орден золотого восхода»! Я обманывал вас, как отец дитя, для вашего же блага. Слишком много глаз и ушей охотились за нашей тайной. А вы, дети мои, слабы, ибо слаб человек, – густой мускатный голос Передерия обволакивал как сон.
Заслушались все: и вращающая ручку дама, и Стерлигов, и Светлана. Но прежде чем чернильная кашица селевым потоком сползла на страницы, Светлана успела осознать, что это тот самый, сорок девятого года издания ее собственный путеводитель по Эрмитажу. И что раскрыт он на полиграфически убогой фотографии прежней Венеры Эрмитажной.
– Три великие силы сейчас соединятся и подарят вам истинного владыку. Сила кольца, которое принес ваш новый брат, – перст Герасима нашел прячущего руку в кармане Стаса. – Сила Девы Любви, которая снизойдет, когда мы принесем ритуальную жертву. И сила гривны, которую уступит наш злейший враг! – широкие ноздри над бурыми усищами оратора страстно раздувались.
А скованные кандалами голоса Черного Колдуна участники ритуала не могли шевельнуться.
Решив, что ягод перемолото достаточно, Передерий совершил пальцами резкое движение, и книга захлопнулась со звуком, будто откупорили шампанское. И брызги рябиновой кашицы пометили лица Венеры и Светланы, Стаса и Игоря, ассистентов и дамочки, и самого Передерия. И последние слова Черного Колдуна предназначались только Светлане:
– Не отождествляй с собой поверхность видимой для всех жизни. Оборви ложное и надуманное, что считала прочным, единым и нерушимым. Отстранись от иллюзии материальной плотности, от своего низшего "я". Ты должна будешь отсутствовать везде...
То есть, понял Стас, когда этот бородатый громила говорил о ритуальной жертве, он имел в виду Свету. Но тут с тихим, но страшным шорохом в зал колесом вкатилось что-то маленькое, не больше ворона. Это маленькое, как бы озоруя, крутануло сальто и бочком, по-крабьи, помчалось к Передерию. И хотя было невозможно поверить, но чем ближе ЭТО оказывалось, тем явственнее в нем узнавалась человеческая рука. Отсеченная по запястье, но невероятным образом живая. И черная, будто отнятая у кочегара.
Стасу показалось, что обрушились гигантские крылатые алебастровые русалки. Света решила, что кто-то подкрался с барабаном и заухал от всей души. Но нет, это вокруг палящего из «беретты» Магниева выросло пороховое облако. Это закружили оброненные перья заметавшихся попугайчиков. Это Магниев запустил в надвигающуюся черную руку разряженным пистолетом.
А Передерий, не растерявшись, не мешкая, на ходу срывая пальто, чтобы напялить навыворот, побежал сквозь строй людей и белых как бельма статуй. И за его спиной на пол влажно шлепнулся путеводитель.
Если бы Всевышний дал Стерлигову вторую попытку, антиквар в жизни бы не притронулся больше к антиквариату. Даже не ради освобождения Светланы, а для сутолоки и бедлама, в котором всегда легче уцелеть, Стас вместо очередного рывка к обидчику Магниеву резво повернулся и с разворота, со всей мочи пихнул дамочку, бестолково прижавшую к прежде исключительно кремовому жабо мясорубку.
Толчок настолько застал ее врасплох, что немодная шляпка улетела к чертовой матери, что дамочка, даже выпустив мясорубку, не сохранила равновесие и плечом въехала в устье бедер статуи. Хлопнули по мраморному животу пальцы с зелеными ногтями. Один из с таким тщанием намалеванных соком символов смазался.
