Вместе с Астраханцевым приступил к исполнению обязанностей корпусного контрразведчика военный чиновник Шаров с целым штатом служащих, подчинявшийся сначала Астраханцеву, а затем некому полковнику Кирпичникову, который в свою очередь никому не подчинялся, кроме контрразведки Ставки. Далее следовали авантюрно-детективные повороты судеб этих контрразведчиков. С казёнными деньгами, предварительно обменяв их на валюту, бежал за границу Астраханцев.
При невыясненных обстоятельствах, замешанный в каких-то тёмных делах, какими-то тёмными же личностями был убит полковник Кирпичников. После противостояния со Слащовым за путаницу в расходовании средств и присвоение личных вещей одного казнённого полковника угодил под суд Шаров. И вот в течение месяца уже Слащов отбивался от военных следователей, которые, опираясь на показания этого Шарова, пытались привлечь его к суду «по делу о злоупотреблениях чинов 2-го армейского корпуса». Того самого корпуса, который в прошлом году под командой Слащова на четырнадцать месяцев оттянул разгром Белого движения на юге России.
Сейчас за зданием служебной дачи было установлено наблюдение сразу несколькими контрразведками. Следила контрразведка Врангеля. Следила контрразведка флота. Но что самое неприятное – следили союзники. И делалось это столь открыто и нагло, что невольно рождались подозрения в организации какой-то провокации. Несколько раз Новотроицын порывался выйти на улицу и, как он говорил, «примерно наказать наглецов». Сергей Георгиевич нашёл более разумный выход. О нём речь впереди.
– Господа, скажите по совести, – обратился к присутствующим Слащов, – есть ли у меня хоть малейшая возможность влиять на дальнейший ход событий?
– Я не могу назвать никого, кроме вас, кто ещё мог бы переменить ситуацию в армии и тылу, – ответил за всех генерал Киленин.
Было видно, что такой ответ не устраивал Слащова. Не удостоив своим вниманием Новотроицына, он упёрся тяжелым взглядом мутных зелёных глаз в Суровцева.
– Увольте, Яков Александрович, – ответно глядя в глаза собеседнику, отвечал Мирк-Суровцев. – Увольте от сомнительной чести говорить полководцу о тщетности его усилий.
– Извольте объяснить, – не отрывая взгляда, настаивал Слащов.
Сергей Георгиевич в который раз видел перед собой человека, собственноручно вынесшего смертные приговоры не одному десятку людей. Исследователи называли и называют до сих пор разные цифры. Сходятся лишь на том, что было таких приговоров более ста. Часто цитируемая цифра – сто восемь смертных приговоров, подписанных генералом. Думается, их было больше. Тяжёлый взгляд был у этого человека…
– Могу сказать только как контрразведчик, – взвешивая каждое слово, стал говорить Мирк-Суровцев. – И как контрразведчик я убеждён, что вопрос сдачи Крыма уже решён. Белое движение изначально строилось с учётом поддержки стран Антанты. Но за переворотами, за боями и переговорами наши вожди как-то быстро забыли, что и большевизм изначально получал средства из заграницы. Были и немецкие деньги, о которых много говорили в семнадцатом и восемнадцатом годах, но были и английские, и американские, и прочие. Да и немецкие – это не совсем немецкие средства. В конечном итоге хозяин кошелька один. И это, как говорят большевики: международный капитал. И ему теперь нужно собрать долги. С нас, как верно заметил Николай Павлович, взять нечего. А у большевиков в руках Россия. И мы сейчас превратились во всеобщую досадную помеху…
– Это ваше мнение? Или это мнение генерала Батюшина? – поинтересовался генерал Киленин.
Слащов тоже ждал ответа. И только Новотроицын не ожидал ничего другого, кроме того долгожданного момента, когда он отправится за пределы дачи в поисках спиртного.
– Генерал Батюшин не давал мне полномочий говорить от его имени. Но и я в свой черёд не претендую на первенство в прозрении, – ответил Сергей Георгиевич. – Вот скажите мне… Почему, по-вашему, союзники на вывезли ту часть золотого запаса, которая почти находилась у них в руках в декабре прошлого года? Почему позволили арестовать Александра Васильевича Колчака в Иркутске? Могли бы воспротивиться. Чехословацкий корпус был под рукой… Если они враги большевиков, почему в этом вопросе оказались большевистскими союзниками?
– А действительно, почему? – искренне спросил Слащов.
– Скажу вам больше… Союзники сделали вид, что не заметили и фактов мародёрства со стороны чехов. И сколько русского золота было вывезено в солдатских вещевых мешках чехов – мы теперь никогда не узнаем. Или вот ещё насущный вопрос. Что делает здесь, под вашими окнами, английская и французская контрразведка?
– Ваше превосходительство, Яков Александрович, – вмешался в разговор Новотроицын, – разрешите удалиться? У меня, право слово, сейчас мозги закипят.
Слащов повернул голову к Новотроицыну и долго, непонимающе смотрел на него. Встряхнул головой, точно желал сбросить какое-то наваждение. Поочерёдно перевёл взгляд на остальных присутствующих.
– Я, с вашего позволения, за вином, – объявил Новотроицын и отправился к двери.
– Николай Павлович, – остановил его Слащов, – если средства позволяют – купи кокаин.
Новотроицын бросил беглый взгляд на Суровцева, точно спросил что-то. Сергей Георгиевич едва заметно кивнул. Во всей компании он оказался единственным человеком со средствами. Обменяв ещё один золотой червонец красного комполка Гриценко на «колокольчики», он ещё раз стал миллионером. Владельцем нескольких «лимонов».
Некоторое время молчали. Нельзя было сказать, что откровения Мирка-Суровцева повергли Слащова в ужас или отчаяние. Ничего сверхнового Мирк не сказал. Скорее, он просто сформулировал то, что уже вызрело в подсознании героя обороны Крыма – генерал-лейтенанта Якова Александровича Слащова. Личным приказом Врангеля за выдающиеся заслуги ему теперь предписывалось именоваться Слащовым-Крымским. Наверное, по аналогии с Потёмкиным-Таврическим. «Но и я не князь Потёмкин, и Врангель не Екатерина Великая, чтобы без юмора относиться к такому переименованию», – был убеждён Яков Александрович.
– И ещё одно горестное наблюдение, – продолжил Суровцев, – из моего личного опыта. В январе девятнадцатого я был начальником штаба Северной группы генерала Пепеляева – моего друга детства и однокашника ещё с кадетского корпуса. Тоже, как и мы с вами, Павловского училища выпускника. И стояли наши части в тридцати километрах от города Глазова. Ни тогда, ни сейчас я себя полководцем не мнил, но только слепой мог не увидеть, что даже при малейшем нажиме мы почти без труда могли бы выйти к Вятке и обрушить фронт красных. С замечательной перспективой выбора цели дальнейшего наступления. От Вятки был прямой путь через Ярославль на Москву, и на Архангельск, и на Петроград. Красные это понимали, а наше командование не пожелало ни понимать, ни видеть. Теперь я думаю, что союзники просто отсоветовали адмиралу. Хотя имей я и мой товарищ генерал Пепеляев более сильные характеры, мы бы в 1919 году, под Пермью, могли направить историю по другому пути.
– Полководческие мысли, – прокомментировал слова Суровцева Слащов.
– Мысли, может быть, были и полководческие, да характеры подвели. Полководческий дар на три четверти – сильный и цельный характер, Яков Александрович. И только оставшаяся четверть – знания, опыт и интуиция.
Слащов в ответ пожал плечами.
– Прочёл ваши воспоминания об обороне крымских перешейков, – продолжал Суровцев. – Представьте себе, нечто похожее я предлагал осуществить под Томском. Как просто было оборонять крупный, богатый город в условиях сибирской зимы. Вы замечательно вымораживали красные части в чистом поле, обороняя крымские перешейки. Трижды срывали красное наступление, обращая их в бегство. А под Томском у красных не было даже возможности выстроить части для наступления. Везде тайга и бездорожье. Снежный покров до двух метров высотой и больше и сибирские морозы! Нет! Не сошлось. Не совпало. Не случилось. Не состоялось.
– Как он там написал? – думая о своём, спросил Слащов. – Растягивать фронт нельзя…
Поняв, что генерал пытается вспомнить строки из письма Врангеля, Сергей Георгиевич без усилий подсказал:
– Надо бить противника, не давая ему сосредоточиться, пользуясь для обеспечения наших флангов естественными рубежами…
– Вот-вот. Естественными рубежами… Они собираются оборонять Чонгарский полуостров и Перекоп, – сделал вывод Слащов. – А того не желают знать, что все защитники Крыма, обороняя Перекоп и Чонгар, терпели поражение. Надо ехать на фронт, – твёрдо сказал он.
– Без назначения? – спросил Киленин.
– Пропади пропадом все эти интриги, вся эта штабная, тыловая сволочь! – выругался Слащов. – Я у Врангеля из горла вырву себе назначение!
К тому времени Яков Александрович окончательно понял, что совершил трагическую ошибку, заведя в своё время речь об отставке. Не склонный к интригам, он наивно полагал, что его авторитет в армии не позволит отстранить его от службы. Врангель отстранил. Но сделал главнокомандующий это очень тонко… Формально отставку Слащова Врангель не принял, а фактически из армии уволил, зачислив генерала в резерв. По причине «отсутствия свободных вакансий…» Для кого-кого, а для Слащова можно было найти вакансию…
