Его статьях…
Да, при всем этом он напряженно работал, сохранял связь со своими корреспондентами, откликался на злобу дня!
Не успевало событие произойти, а он уже предсказывал его результаты! Сегодня он клеймил новое покушение «черных» против свободы печати, завтра разоблачал подоплеку кровавых событий в Нанси, послезавтра срывал новую попытку бегства короля…
Лафайет, Комитет розысков, полицейское управление буквально сбивались с ног, пытаясь обнаружить его типографию. Но типография была столь же неуловимой, как и редактор: она кочевала с места на место, каждый раз успевая вручить подписчику свежий номер нелегальной газеты, запрещенной добрым десятком специальных декретов!
Сейчас читателю трудно поверить, чтобы такое могло быть, но ведь оно было! И оставило глубокий след в истории, след, который не исчезнет никогда…
Я виделся теперь с Маратом редко: раз в два-три месяца. Марат запрещал появляться в его тайниках. Встречались мы иногда в маленьком кафе на улице Каннет. Здесь по пятницам мальчик Жако, оставшийся верным Марату, получал корреспонденцию; отсюда же доставляли пишу в убежище журналиста.
Шло время.
Я завершал свои практические занятия по хирургии, а Марат в глубине подземелья тщательно готовил новый тур революции, терпеливо ожидая, когда можно будет разрешить на практике то, что давно им продумано и отработано в теории.
Часть вторая
Глава 13
С тех пор как я закончил первую часть этих записок, прошло почти два года. Признаюсь, я не думал, что снова вернусь к ним. Обстоятельства моей жизни и, главное, внезапно вспыхнувшее сомнение в том, смогу ли я успешно завершить начатую повесть, привели к перерыву в работе, чуть ли не ставшему для нее роковым. Роясь в моих дневниках, я вдруг обнаружил, что в них имеются весьма существенные пробелы. Если до лета 1790 года я записывал события и впечатления мои непрерывно, почти изо дня в день, то затем стали возникать пропуски, иногда в два-три месяца, иногда и большие. Чем это вызвано? Начинаешь вспоминать и почти каждый раз находишь объяснение: то экзамены, то был в отъезде, то личные дела отстранили от внешнего мира. Но от этого не легче: пропавшее пропало, и восстановить его невозможно! Когда я полностью осознал это, то решил было все бросить. И бросил. А потом, в спокойную минуту, подумал: нельзя быть таким малодушным. Нельзя бросать дело жизни при первом встретившемся препятствии. Ведь пишу-то я не историю революции и не биографию Марата — этим займутся историки и биографы. Для того же, чтобы раскрыть сердце моего Марата, показать его душу, его роль в революции, как я их видел, материалу мне хватит. И нет беды, что повествование идет сгустками: каждый из них приходится на хорошо познанное, прочувствованное и отложившееся.
Так же как и первую часть, вторую я начну письмами; но письма эти весьма отличаются от тех, что я приводил ранее, — и по стилю своему, и по мыслям и чувствам, в них содержащимся. Да и в повести моей я их использую иным, нежели ранее, способом. Читатель может упрекнуть меня за то, что глава по складу своему выпадает из повести. Не возражаю. И, тем не менее — даю, как задумал.
Ведь я говорю о письмах Марата!
* * *
Итак, письма. Ничто не раскрывает его душу в такой мере, как письма: в каждом из них обнаруживаешь какой-то штрих, дающий больше для выяснения его внутреннего облика, чем десятки рассказов о нем.
Но если перед тобой целая переписка…
Вот они, перевязанные цветными ленточками пачки разной толщины; на каждой этикетка с пояснительной надписью: «Мейе», «Бутлен», «Фрерон», «Бриссо»… Здесь собрано все, что осталось; часть писем принадлежала мне, многое я получил от него позднее, еще больше — от Альбертины, его сестры. Здесь и подлинники, и черновики, и не отосланные письма. Когда-нибудь найдется литератор, который обработает эпистолярное наследие Марата и воссоздаст целое. Мне это не под силу, да и не в этом моя задача. Но я хочу и могу сделать вот что: взяв одну линию переписки, продемонстрировать ее читателю.
Какую же выбрать?..
Вряд ли стоит останавливаться на моей — я и так слишком щедро использовал ее для настоящей повести. То же относится и к корреспонденции Мейе. Может быть, поднять переписку Марата с Дантоном? Но вожак кордельеров не любил «пачкать бумагу», и похвастать большим количеством его автографов я не могу. Бриссо, Фрерон… Письма их слишком разрозненны и часто имеют в виду предметы, не представляющие интереса.
Так что же взять?..
Я пересматриваю пачку за пачкой. И вдруг останавливаюсь.
Ба!.. О чем же тут думать!.. И как я сразу не принял решения?..
Его переписка с Демуленом!.. Конечно же!..
Я вспоминаю облик Камилла, которого знал так близко. Не могу отрешиться от последней встречи нашей, на углу площади Революции, когда он, в позорной колеснице, связанный, в изодранном платье, с исцарапанным до крови лицом, кричал срывающимся голосом:
— Народ, тебя обманывают! Убивают твоих лучших защитников!..
Он, видимо, забыл в тот момент, что давно уже не числился в народных защитниках…
А Марат предрекал мне за три года до этого:
— Бедный Камилл! Он слишком легкомыслен для такого времени, как наше; он может плохо кончить…
Это пророчество сбылось.
Бедный Камилл! Как был он не похож в свой смертный час на того блестящего, искрившегося остроумием щеголя, каким я знавал его в начале девяностых годов…
Я как-то упоминал, что впервые увидел Демулена в церкви Кордельеров накануне событий 5 октября; познакомились же мы с ним только год спустя, встретившись в домашнем кругу Дантона. Тогда Демулен буквально пленил меня. Пылкий и неуравновешенный мечтатель, небрежно, но изящно одетый, с длинными волосами, спадавшими на плечи, всегда занятый новой идеей, всегда восторженный и шумный, он казался апостолом свободы. Его газета «Революции Франции и Брабанта» была популярна в столице, а редактора ее, шутя, величали «главным прокурором фонаря». И еще одно расположило меня в то время в пользу Демулена: он преклонялся перед Маратом. Называя его «божественным», Камилл восхищался его стойкостью и бесстрашием, которые, как я узнал позже, отнюдь не были присущи самому Демулену.
Но вернемся к переписке.
Она тянулась неполные два года — с июня 1790 по май 1792. В ней не так уж много писем, но каждое значительно и открывает духовный мир как Демулена, так и Марата.
Судите сами.
* * *
Первое из посланий Марата датировано 24 июня 1790 года. Письмо кратко — Друг народа говорит с «собратом по оружию» о высоких целях своих газет. Вспомним: это было время, когда Марат решил «брать врага за глотку сразу обеими руками».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
