— Что замер, как столб? — обратилась к нему Зоремила. — Али языка лишился от удивления? Небось, у тебя на родине девицы оружием не бренчат.
— И то верно, — через силу согласился молодой хирдманн. — Нет у нас такого обычая. Женщине положено за кровом следить и детей рожать. Война — мужское дело.
— Это отчего же так? — возмутилась Зоремила.
— Ну… — Энунд потупился. — Жизнь у нас суровая. Зима долгая. Женщина должна припасы делать, чтобы прокормить большую семью, травы сушить и настои варить, чтобы врачевать раны. Пока мужчины в походах — она главная в доме. Бывает, двенадцати лет от роду девушка идет под венец, чтобы стать опорой воину.
— Это, выходит, чтобы вы могли по чужим землям вволю бродяжничать, да в лихости друг с другом состязаться, женщины трудиться должны, не покладая рук? — брови Любавы взлетели вверх от негодования.
— Таковы наши законы, — пробормотал Энунд извиняющимся тоном.
— Хороши законы! — фыркнула Зоремила. — Хвала нашим премудрым Пращурам за то, что в землях родов словенских иной закон. От Матери Сва, Славуни-Защитницы, обычай край свой боронить приняли и крепко тем обычаем стоим на страже родной стороны. Так наши предки завещали, кои суть — боги отчие. Так и нашим потомкам от нас завещано будет во благо всех колен Сварожьих.
— Я не хотел вас обидеть, девы-воительницы, — поспешил сказать Энунд.
— Ишь, чего выдумал! — Любава покачала головой. — Мы себя в обиду никому не дадим.
— До чего же вы бойкие, — отдал должное молодой хирдманн с восхищением. — Воистину, пламенные Повелительницы Битв.
Про себя он отметил, что именно так и представлял себе небесных воительниц Одина. И если Зоремила напоминала ему строгую и непреклонную Рандгрид, то Любава — дивноокую и пленительную Сигрдриву.
— Без бойкости у нас не проживешь, — недружелюбно усмехнувшись, бросила Зоремила. — Когда столько заморских охотников до поживы по земле нашей бродит.
Энунд сделал вид, что не заметил этого язвительного высказывания.
— Ну, пора нам, — поторопила юношу Черноглава. — В путь тебе надобно собираться.
— Идем, — смирился Энунд.
— Мы с вами, — неожиданно решила Любава. — Довольно на сегодня ратных игрищ. Матушку проведать нужно, да пирогов ее откушать — силы подкрепить.
— Тогда догоняйте, — Черноглава кивнула, поворачиваясь лицом к тропе.
Энунд послушно последовал за ней, но все же украдкой бросил еще один взгляд на воительниц. Любава и Зоремила накинули на плечи рысьи шкуры и поклонились Ратному Кругу.
— Святы Боги!То, что деем днесь —от утренницы до зариВо славу Вам!Промолвила Любава.— Твердью длани укрепите,Яр-Огнем сердца полните!Чтобы роду стать опорой,А земле отчей — отрадой!
Вторила ей Зоремила.
Девушки собрали оружие и уже собирались присоединиться к Черноглаве и Энунду, как вдруг хриплое карканье и стук крыльев заставили их замереть на месте. На одно из вбитых в землю копий опустился очень большой, с металлическим отливом, ворон. Клюв его был похож на железный крюк, глаза мерцали тусклым ледяным светом.
Сын Торна Белого нахмурился.
— Что за наваждение? — пробормотал он с тревогой.
— Не к добру, когда в дорогу вороньим граем провожают, — согласилась Черноглава.
Однако девушки внутри Ратного Круга остались спокойны.
— Кто ты, вестник вещий? — обратилась Любава к ворону. — Что за слово принес на своих крылах?
Ворон посмотрел ей прямо в глаза и шумно вспорхнул, торопясь скрыться в верхушках деревьев.
Когда ратоборки догнали хирдманна на тропе, они выглядели задумчивыми.
— Вран черный — Стрибогов вестник, — заметила Зоремила. — Силу ветров в себя вмещает. А нам сулит, когда бурю, когда смерть, а когда — предупреждение о большой угрозе.
— Матушка толковала, что во земле нашей живет и Князь-Ворон, — припомнила Черноглава. — Уж не он ли то был?
— Князь-Ворон? — удивился Энунд.
Черноглава переглянулась с Зоремилой.
— Тот, что владеет тайнами Жизни и Смерти, боронит ключи с Живой и Мертвой Водой, сокрытые в запретной дубраве, — пояснила она.
— И далеко та дубрава?
— Тебе-то ее навряд ли сыскать, — печально произнесла Любава. — Много дубрав на земле, вот когда все обойдешь — и ту отыщешь.
— Почему именно дубравы? — спросил Энунд.
— Дубы, дерева священные, — ответила Любава. — Если семена других деревьев на земле вызревают, то дубовые — с самого Ирия Златого падают. Их сам Перун-Батюшка на землю сыплет, чтоб людям помочь силу умножить. Ведь каждый дуб — премногими свойствами наделен. Болезным он здраву дарит. Ратаям — могуту воинскую. Вещим кудесникам — знания заветные. Перун, Князь Небесный, не только воев отважных покровитель. Вместе с Бодрой — телесными радениями, он наследкам своим и Ведагору передал — учение Светлых Богов, Десную Мудрость.
— Значит, дуб — дерево Перуна? А какое же древо Богини Смерти? — не мог не спросить Энунд.
Любава странно на него посмотрела.
— Бузина черная. Она дыхание Пекла таит.
Когда молодой хирдманн и три девушки подошли к жилищу Рыси, старая ведунья уже ждала их возле ворот.
— Прости, женщина, что усомнился в твоих словах, — сказал ей Энунд. — Я забираю своих людей, и мы немедля отправляемся в обратный путь.
Рысь поглядела на него сощуренными глазами.
— Приоткрыл тебе Жар-Ручей очи, — произнесла она задумчиво. — Хоть в душе твоей по-прежнему много путанного осталось. Но только ты сам должен ноне сполна во всем разобраться и понять, куда и с кем тебе идти.
— Благодарю тебя за науку, — молодой хирдманн чуть склонил голову.
— Черноглава проводит вас через бор короткой тропой, — решила ведунья. — А дальше — все в ваших руках. Пусть боги будут вам в помощь.
Глава 18. Потомок Великого Тура
Званимир, сидя в Берестяном Мольбище, вовсе не собирался тратить время попусту. Пока Рогдай с Кандихом пропадали в хранилище, он несколько раз выезжал на встречу с гонцами от Молнезара, разыскивавшего урман, и с местными старейшинами.
Еще по весне у него начались раздоры со старейшинами общин радимичей. Кто-то пустил слух, будто боги отвернулись от князя, и надлежит заменить его иным, к кому они окажутся более благосклонны. Слово старейшин имело влияние на умы людей, и многие рода на южной оконечности земель Званимира, где часто появлялись варнские и озарские дозоры, решили отложиться от князя, уйдя под руку соседей.
Званимир выбился из сил, пытаясь узнать, откуда дует ветер и кто распространяет столь губительный для него слух, какие приметы и знаки были истолкованы баяльниками[134] не в его пользу. Однако все было тщетно. Народ гудел, как пчелиный рой, охальники порочили имя князя, подбивая горячие головы к мятежу. Это стало еще одной причиной, заставившей Званимира предпочесть тихое укрывище на ополье южных земель сидению в своем стольном граде.
Через Кандиха князь рассчитывал договориться с варнами, пусть даже ценой утраты Золотой Ладьи. Умы людские нужно было как-то успокоить, ибо сомнение в милости богов могло привести не просто к гибели князя — к смуте и войне одного рода против другого, к запустению всей земли, которая могла стать легкой добычей иноземцев. Страшиться стоило тех же урман, которым сильная княжья власть была препоной, а сломить сопротивление отдельных общин не представляло труда.
Именно потому Званимир решил использовать всех своих подручников по городцам и весям, чтобы разнести среди народа другой слух: о Золотой Ладье, дарующей князю радимичей связь с отчими богами и их защиту.
В горнице, залитой мягким рассеянным светом, князь вел беседу с Кандихом и недавно вернувшимся Молнезаром.
— Вот ты подумай! — говорил он воеводе. — Какие-то пустоплеты и сквернодеи мутят народ против меня, утверждая, будто утратил я милость Сварожью, а остальные спешат эти бредни подхватить. И вот уже родовичи засуетились, начали искать себе новых покровителей… Что же выходит? Может, и впрямь, милость божеская меня покинула? Ведь нет сейчас покоя на земле моей, а народ меня и слушать не желает. Получается, чей-то дрянной язык имеет высшую власть над сердцами людей, чем княжеское слово.
— Люди доверчивы, — отозвался Кандих. — А плохому верят охотнее, и куда как чаще. Но дружина твоя, что клялась тебе в верности — пока еще ее хранит!
— То-то и оно, что пока! — Званимир поднялся с плетеного стольца. — Кто знает, о чем еще им нашептали родовичи? Мне нужно явить доказательство, что не отвернулись от меня родные боги. Нужно разбить урман, выгнать их, истребить, чтобы и дорогу сюда забыли! Вот тогда поверят, что не разучился я держать в руке меч да боронить землю отчую. И разговоры умолкнут.
