— И правда, странное место, — признал Энунд.
— Омут непрост, — согласилась девушка, — однако вещим людям он дан в подмогу самими богами. Коли уметь правильно к нему обратиться — ничего не утаит ни о былом, ни о грядущем.
— Научишь? — искоса посмотрел на нее Энунд.
— За тем и пришли, — Черноглава впервые улыбнулась. — Каждое прореченное мною слово будешь повторять устами и сердцем. Тогда Жар-Ручей тебя услышит.
— Я готов, — заверил молодой хирдманн.
Лицо девушки изменилось. Оно стало совсем бледным, а в глазах загорелся огонь. Энунд невольно вздрогнул, но сохранил самообладание.
— Хляби небес рассейтесь, глуби земли раздвиньтесь, тайники душ людских отопритесь! — возгласила Черноглава сухим, незнакомым голосом, простирая к омуту длани.
Сын Торна Белого последовал ее примеру.
— Отступи темень Незнания, убеги морок Невегласия, — продолжала девушка. — Дай спознать, Жар-Ручей правды чистой, нечаромутной, иже я — плоть от плоти земли, кровь от крови неба и отклик дыхания Творцов, пресуществленный в сгусток жизни. Дозволь раскрыться бутону знанья, что спит в утробе моего серца. За покровами ветхого мира пусть проявит себя утаенное, дабы не осталось для меня неясного в умыслах людей и промысле богов.
Когда молодой хирдманн слово в слово повторил обращение Черноглавы, она указала взглядом на ручей.
— Теперь собери водицы в ладони и омой лицо. Помысли, что се — криница истины, сурьица божеских сил, отмыкающая зерцало совершенного света.
Энунд послушался. Несмотря на то, что вода омута была теплой, она несла с собой невероятную свежесть. Юноша весь встрепенулся. Ему показалось, что с лица его свалился тяжелый слой глины, делавший его нечуствительным к миру. Теперь все поменялось. Хотелось улыбаться и радоваться яркости солнца, которое было уже не только над ним, но и внутри него. Он слышал разговоры птиц в дальних перелесках, гудение пчел в дуплах деревьев, писк землеройки, прокладывающей тропу в толще почвы.
Девушка внимательно оглядела хирдманна.
— Твои шрамы сгладились, морщинка на лбу пропала, — сказала она. — Преобразила тебя священная вода-модрица.
Молодой хирдманн поднял на нее непонимающий взгляд. Он на миг позабыл, зачем пришел к ручью.
— Теперь в омут загляни, — велела Черноглава. — Сердце твое очистилось и взор ноне ничто не застит. Куда захочешь, туда и проникнешь оком.
Энунд вгляделся в блестящую гладь ручья, который тоже стал другим. Он, наконец, сделался прозрачным, отражая стелющиеся в вышине облака. Юноша присмотрелся очень внимательно. В воде замелькали зеленые кроны деревьев, верхушки ворсистых холмов, овраги. Потом — дорога побежала среди кустов и пней. Энунд следовал взглядом вдоль нее, отмечая каждый поворот. Неожиданно глаза ослепило яркое сияние: шлемы, кольчуги, мечи. Запестрели знамена, заалели костры. Молодой хирдманн догадался: это воинский стан. Теперь он видел множество шатров, лошадей, вооруженных ратников. Лица их проносились, не задерживаясь надолго. Были бородатые, были лишь опушенные мягкой порослью усов. Неожиданно движение прекратилось. Взгляд остановился на лице человека с близкопосаженными глазами, чуть скошенным носом, выдвинутым вперед подбородком и хищным маленьким ртом. Воин был без шлема, в пунцовом долгополом плаще, застегнутом на правом плече. Он стоял, выжидательно скрестив руки на груди, и взирал вперед себя, прищурясь. Энунд узнал Сбыслава. Князь кривичей внимал говору собеседника: бледного человека с высоким лбом и тонкими губами. Его молодой хирдманн узнал тоже. Это был монах-проповедник, что явился на днях в лагерь Олава.
В голове Энунда потемнело. Он ощутил легкий толчок, покачнувший его в сторону. Молодому хирдманну уже не нужно было смотреть дальше: пропали все вопросы, оставив удивительную, холодную ясность. Хотя где-то там, за гранью вод, еще вертелись в хороводе пугающие картины: бездвижные лица Братьев с остекленевшими глазами, горящая ладья, уносящая тела героев вниз по течению, вороны Одина, раздвигающие черными крыльями дали небес…
Черноглава осторожно тронула Энунда за руку. Сын Торна Белого поднял на нее глаза.
— Выходит, права была твоя мать? — выговорил он, с трудом ворочая языком. Губы его пересохли.
— Пойдем, — тихо сказала девушка. — Не нужно долго здесь сидеть. Жар-Ручей — источник, отмыкающий врата знания, но само знание — не в ручье. Оно — в сердце твоем. Только сердце человека — тот чудородный чертог, в котором нет тайн меж Сваргой Лучистой и Матерью Сырой Землей. То место, где ты сам можешь говорить с богами и не отделять тебя от их деяний. Око Всеведания, Сила Прави, Огонь Вечности — это то, чем каждый из нас владеет изначально, по праву рождения. Священные омуты, камни и дерева — лишь подспорья наши на пути, не поводыри. Самосиянный Свет — внутри. Сегодня ты прикоснулся к этой истине. Не дозволяй маяте вещей вновь утащить тебя в водоворот хаоса.
— Я подумаю над твоими словами, — пообещал Энунд. — Но не сейчас. Нужно немедля вернуться в стан и предупредить ярла о коварстве Сбыслава. Веди меня к дому.
— Пошли, — согласилась Черноглава, поворачиваясь к ольховнику.
Они быстро миновали поляну и зашагали среди пахучих густолистых деревьев. Неожиданно слуха Энунда коснулся звон железа. За ним последовали приглушенные, ритмичные возгласы и деревянные постуки.
— Что встал? — девушка потянула молодого хирдманна за рукав. — Нам не след ноне мешкать.
— Погоди, — Энунд огляделся по сторонам. — Что там за звуки?
— Сестрицы мои упражняются, — ответила Черноглава. — Ратный Круг тут, у ополья рощи.
— Могу я на него взглянуть? — казалось, молодой хирдманн уже позабыл обо все на свете. Желание увидеть боевые забавы гардских ратоборок пересилили беспокойство за свою судьбу и будущее Братьев.
— Экий ты легкомысленный, — покачала головой девушка.
— Всего одним глазком, — настаивал Энунд.
— Что ж, только близко не подходи, — нехотя согласилась Черноглава.
Она провела его неприметными тропками к вытоптанной луговине где-то на самой дальней окраине ольховника. Первым, что узрил сын Торна Белого, был круг из двенадцати вбитых в землю копий. За ним лежали разложенные непонятной фигурой, похожей на восьмиконечный крест, круглые щиты с острыми умбонами. Между этих щитов двигались, вращаясь и прыгая, две проворные девушки, одетые в легкие кожаные доспехи. Одна крутила в руках короткую палку с длинной цепью, к которой был подвешен увесистый шар. Энунд уже слышал об этом необычном гардском оружии, называемом кистенем, но воочию видел его впервые. Обращение с ним требовало изрядной искуссности и ловкости, так как любое неверное движение грозило причинить ущерб своему владельцу. Но синеглазая девушка с туго стянутой русой косой — легкая, гибкая, стройная — без всякого усилия выписывала железным шаром на цепи круги и овалы, наседая на поединщицу. Вторая ратоборка — рыжевласая, зеленоглазая — уклонялась от этих выпадов или парировала их легкими двойными секирами.
Энунд залюбовался увлекательным боевым танцем, в котором было что-то магическое. Девушки двигались столь грациозно и уверенно, что в действиях их нельзя было найти ни одного изъяна. Ноги их перелетали через щиты или перебегали вдоль их краев, не оступаясь и не замедляясь ни на мгновение. Было видно, что ратоборки хорошо чувствуют и свое тело, и оружие, которым владеют.
Внезапно светловласая девушка, разорвав дистацию прыжком назад, остановилась и повернула голову в сторону Энунда. Молодой хирдманн стоял недвижимо в десятке шагов от Ратного Круга. Он встретился взглядом с бездонными глазами гардской воительницы — и утонул в них без остатка. Сын Торна Белого никогда еще не встречал девушки столь совершенной красоты. Несмотря на то, что многочисленные походы давно приучили его относиться к женщинам, как к простому средству удовлетворения мужских потребностей, сейчас он был поражен в самое сердце. Перед ним предстало существо из другого мира — валькирия, спустившаяся на землю смертных из золотых чертогов Асгарда.
— Кто с тобой, Черноглава? — окликнула красавица спутницу Энунда.
— Ратник из пришлых, — молвила Черноглава. — Гостит у нас со товарищами. Матушка к ручью его велела сводить, назад возвращаемся.
Светловласая ратоборка с любопытством изучала молодого хирдманна.
— Как звать тебя, воин? — спросила напрямик.
— Энунд, сын Торна Белого, — с трудом выговорил тот, ощутив неожиданную робость.
— Я Любава, — назвалась красавица. — А это — Зоремила.
— Вы дочки Рыси? — осведомился он.
Любава звонко рассмеялась.
— Дочки, — кивнула она.
Энунду очень хотелось что-то еще сказать, но он не мог выдавить из себя ни звука. Так и стоял, приоткрыв рот, чем вызвал еще большее веселье девушек.
