Несколько дней еще длится роковое противостояние. Но в водах, омывающих столицу бывшей империи, одолевает венецианский флот. Четвертого августа — второй штурм. Густыми рядами, неся в руках осадные лестницы, турки, закусив длинные усы, идут на приступ. Вновь гремят пушки, отсюда и туда летят короткие смертоносные арбалетные стрелы, падают мертвые тела. Наконец цитадель выкидывает белый флаг, умолкают выстрелы. Крепость сдается законному императору Иоанну V. Но Андроник не хочет назад, в башню Анема! И, что гораздо важнее, этого не хотят и сами генуэзцы, мыслящие отыграться еще за днешнее поражение. Поэтому в последней перегруженной галере, что отчаливает в сумерках от причала Влахерн, уходя к сумеречной, глухо гудящей Галате, кроме Андроника с сыном, сидят, насильно забранные неудачником-узурпатором с собою, его дед, бессмертный старец-монах Иоанн-Иоасаф Кантакузин (он будет посажен в Галатскую тюрьму и выйдет оттуда лишь в 1381 году, по договору о мире), императрица Елена, мать Андроника, которую тот тоже берет заложницей, и ее сестры, тетки Андроника и дочери Кантакузина. Все они были схвачены еще месяц назад по подозрению в содействии освобождению Иоанна V с Мануилом… Воистину, приходит на ум: не был ли Мурад провидчески прав, потребовав от Иоанна V шесть лет назад суровой расправы с взбунтовавшимся сыном?
Еще топочут по городу подкованные солдатские башмаки, еще стоят в воротах турки, еще грозно бороздят волны боевые корабли обеих республик, еще не окончена война, а в разгромленном городе уже собирается очередной собор православного духовенства — и Киприан деятельно торопит: скорее, скорее! — дабы свергнуть с престола патриарха Макария и отправить его в заточение в монастырь. Все рады, все довольны, все только этого и ждали и жаждали! Все, всегда, всю жизнь считали Макария "злославным", "преступным", "не по канонам поставленным" и прочая и прочая. И обретший голос, вид и стать Киприан с глубоким, жгучим, почти садистским наслаждением подписывает, в череде прочих иерархов, "низвержение" Макария (а с ним и Митяя, и Митяя!!), подписывает, воскрешая почти угасшую было надежду получить наконец вожделенный московский владычный престол.
На Москве об этих событиях в середине лета и даже в августе еще ничего не знали. Тем паче что и генуэзцы отнюдь не стремились распространять на Руси вести о своих константинопольских неудачах.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Митяй собирал не только церковное серебро. Дмитрий щедро отворил ему княжую казну и выдал чистые заемные листы со своею подписью и печатью. Требуемые суммы, взятые, при нужде, у фряжских банкиров и менял, Митяй волен был вписывать туда, под готовую княжескую печать.
Все лето собиралось обширное посольство, соборно, всей землей — что и погубило впоследствии Митяя! — и тут вот встал вновь и грозно вопрос о Дионисии.
— Безлепо есть! — кричал Михаил-Митяй, стуча посохом, уже на самого князя. — Безлепо есть посылать мя на поставление, ежели оный прегордый игумен устремит стопы своя к Царю-городу и будет пакостить мне и тебе, княже, тамо! Ведаю, каковы греки! Листов твоих, всей казны нашей недостанет тогда! Воспрети! Не возможешь — отпусти мя в монастырь! Знал бых таковое, не бе шел на Москву с Коломны служить тебе, княже! Не обессудь, не посетуй, а сраму перед греками от игумена сего не хочу! Довольно и так он мя осрамил пред всеми епископами нашея земли. Не могу и не жду более, княже! Уйми или отошли мя в келью, и не зреть мне больше ни палат, ни лица твоего!
И неистов был, и почти праведен Митяй в этот миг. А Дмитрий слушал набычась, руки сунув за опояску, и наконец, огрубевши ликом — красными пятнами неровно загорелись ланиты князя, — изрек:
— Прикажешь взять под стражу епископа Нижегородского? Инако его ить и не остановить!
— Княже, — возразил Митяй, — грех твой на мне! А и то смекни, где будет честь твоя, и моя тоже, ежели оный Дионисий учнет в Царьграде срамить волю пославшего мя великого князя московского? Не реку: вверзи в темницу, но — задержи, удержи, дондеже пройду и прииду есмь!
И князь охрабрел. Его задевало, его позорило сущее своеволие Нижегородского епископа! А посему князь "возбрани Дионисию не идти к Царюграду, да не сотворит пакости, никоя споны Митяю, дондеже приидет в митрополитех. И повеле Дионисия нужею удержати". К делу был вызван тот же Никифор с приказом затворить Дионисия неволею в келье монастыря, выставить охрану и, не учиняя иной истомы, держать твердо.
Дионисий шагал по келье, точно раненый барс. Ему чуялось уже, что и потолок, и стены сдвигаются, давят… Как он был глуп! Как неразумно смел! Кому и в кого он поверил? Как мог не понять заранее, что Дмитрий не чета суздальским князьям, которые, все, слушались своего игумена, а после епископа; что здесь, на Москве, иные законы, что великий князь, глава Руси, не захочет, чтобы духовная власть воспрещала ему, и все одно содеет по-своему. Содеет уже затем, дабы выказать свою волю, дабы напомнить, что он — князь великий! Более того, а он сам, Дионисий, как бы поступил на месте Дмитрия Иваныча? Он с разбегу замер, остановился, упрямо склонивши голову: в самом деле, как бы поступил он? Не стойно ли князю?!
Годы не брали Дионисия. Он старел оболочиною своею: являлись морщины, седина, он стал сух и поджар, одрябла и покрылась коричневыми пятнами кожа. Но дух его был молод и воинствен, как и полстолетья назад. Такие люди и на закате дней редко помирают от старости. Он мог только рухнуть, сломавшись изветшавшею плотью (инсульт или инфаркт, сказали бы теперь), ибо в нем не было и поднесь ни грана старческого покоя, и всепрощения, свойственного старикам, не было тоже. Он внимательно изучил запоры, решетки, выходы из кельи. Бежать? Бежать отсюда было трудно, а быв пойман, он рисковал угодить уже в земляную тюрьму. Тут вот Дионисий и вспомнил о единственном человеке, могущем ему помочь, о Сергии.
Он потребовал гусиное перо и бумагу. Он писал князю. Писал горячо и страстно, умоляя его отпустить, каясь в высокомерии, клятвенно обещая прекратить всякий спор с Михаилом-Митяем и не рваться более в Царьград. Он просил одного: освобождения, выставляя поручителем за себя игумена Сергия. "Ослаби ми и отпусти мя, да живу по воле. А уже к Царюграду не иду без твоего слова. А на том на всем поручаю тебе по себе поручника, старца игумена Сергия".
Никифор, приставленный стеречь Дионисия, был усерден и груб. Но имя Сергия и для него значило много, во всяком случае, достаточно, дабы передать послание Дионисия в собственные Князевы руки…
Дионисий не знал, поручится за него Сергий или нет. О том, в какое положение поставит он радонежского игумена, нарушив клятву, он тоже не думал. Не думал, да, да! Именно не думал! Ему жажда была вырваться из затвора, любыми путями, любою ценой. Все прочее в тот час вовсе не существовало для Дионисия. Мог бы — сквозь стену прошел, водою просочился сквозь землю!
Ну, а Дмитрий по укоризненному зраку бояр, по молчанию ближников, по вздохам жены чуял, что, полонивши епископа, поступил круто. И по тому по всему послал-таки к Сергию. Да и Митяй тут как-то сразу и вдруг поддержал князя. Он, Митяй, судил по себе самому и потому не верил, что Дионисий сдержит обещание. Но тогда — наконец! — появлялась у него первая надежда расправы с ненавистным радонежским игуменом. И потому Митяй на этот раз не воспротивился воле Князевой.
К Сергию было послано, и он пришел и поручился за Дионисия на Святом писании. И Дионисия выпустили. И он уехал в Нижний, а оттуда, "мало не пождав", устремился к Константинополю. Пустился по Волге, в обход страшной для него Орды, через Дербент и горы Кавказа, через Трапезунд и турецкие владения. Весть о его бегстве, разумеется, сразу дошла до Москвы.
— Вот он, твой святой Сергий! — со злым торжеством орал Митяй. — Коликую святость явил! Ни во что же поставил и имя Божие!
И князь впервые, когда Митяй начал ругать перед ним исихастов-молчальников, и особенно игумена Сергия, не возразил, не заспорил, но смолчал. Прав был Митяй! И таков ли безгрешен знаменитый радонежский игумен? Как-никак пришлый, находник, из ростовских, разоренных москвичами бояр…
Так вот оно и пошло. Так вот и судьба обители Троицкой повисла на едином тонком волоске Князева похотения.
Спросим теперь, знал ли Сергий, что Дионисий нарушит уговор и воспользуется его поручительством, чтобы обмануть князя? Конечно, знал! Не мог не знать. Сергий, с его сверхчувствием, развитым годами подвижничества, все и про всех знал заранее. Но не будем требовать от человека — даже святого, — чтобы он чрезмерною честностью подыгрывал злу. Так мы и от Бога начнем требовать признания прав дьявола на частичное — или полное! — владение нашим миром. Требованья и похотенья Митяевы не должно было уважить. И позволять ему арестовывать русских иерархов не должно было такожде.
