тяжелый, толстый заяц, и, нарезая длинную дугу, скрылся за склоном.
Наконец они поднялись наверх. Вершина все еще оставалась немного выше, прячась на небольшом пятачке среди высоких выветренных столбов. На одном из них была укреплена железная тренога.
– Вершина! – показал на нее Монгол.
Том огляделся. На верху не было ни души, зато дорог было множество. Они вились вокруг оврагов и камней, пересекались, исчезая за краями ближайших холмов, терялись в кривых сосновых перелесках, в пестром одеяле холмов, в вереницах каменных зубов, исчезали в зеленеющих свежей травой провалах. То, что выглядело снизу простой вершиной, оказалось огромным холмистым плоскогорьем, тянущимся вдаль на километры.
– Какой-то немногочисленный фестиваль, да? – нахмурился Монгол. – Может, перерыв у них? Или ужин?
– Ладно, слушай, нужно ночлег делать, а то впотьмах вообще кисло будет. – Том поежился.
– Надеюсь, луна появится. Вчера вроде была. Пойду посмотрю вокруг.
– Давай, я тут буду. Осторожнее там.
Монгол скрылся. Том снял обувь, стал разминать разбухшие ступни.
Минут через двадцать тишину разорвал пронзительный крик.
– Нашел! Нашел!
Из темени выскочил радостный Монгол. Его лицо сияло.
– Я нашел обалденное место!
Он потащил Тома куда-то через кусты. Они долго прыгали по камням, пока, наконец, не влезли в скалистую щель, напоминавшую балкон. Здесь можно было стоять во весь рост, было тихо и безветренно. Горизонтальный каменный потолок плавно уходил под скос в глубь щели, где смыкался с полом. В центре, на слегка занесенном песком полу, из круглых булыжников был выложен очаг. Какой-то неизвестный предшественник заботливо сложил у него целую кучу дров. Панорама отсюда была просто роскошной: далеко внизу, у кромки отливающего синевой берега переливалось разноцветными огоньками ночное ожерелье Алушты. За ней темнела невысокая гора. Еще дальше укрывал Партенит своей медвежьей тенью Аюдаг, а дальше море плавно перетекало в небо.
– Похоже, мы как раз у Марии во рту, – заметил Том.
– Надеюсь, что она женщина не болтливая.
Через час из-за моря вылупилась полная луна, неспешно поползла по небосклону.
Они приготовили чай, в тихой суете сварили в пивных банках немного гречки.
Стояла удивительная тишина, будто мир затаился перед бурей. Лишь с далекого берега слабый ветер время от времени доносил шум города.
– Смотри! Смотри! – вдруг крикнул Том.
– Куда?
– Да вот же. Дорожка!
Справа, над Чатырдагом седой шапкой клубилось густое сиреневое облако. Левее, словно на нитке, висела над морем луна. Она была какая-то огромная, таинственная, доисторическая. Она плела вокруг себя тонкую серебряную пелену радуги. Сколько раз она проделывала этот древний, как земля, трюк, и каждый раз он срабатывал, все так же завораживая глаз обещанием чуда. Но дело было не только в этом. Морской горизонт совершенно растворился в темноте, соединив море и небо в единое целое. Лунная дорожка начиналась сразу под луной, в небе, проходила через море, и заканчивалась на линии черного как смоль, усыпанного золотом огней берега. Эта дорожка сбивала с толку: небо полностью проглотило море, и горизонт будто съехал вниз, к побережью, распахнув перед ними сплошной, заснеженный звездами, холодный, затаившийся космос. Завороженные картиной, они долго молчали.
– Смотри, – моря нет. Только космос.
– Чего уж тут смотреть? – Монгол вздохнул, достал вино. – Давай накатим, что ли, для порядку.
– За Индейца этого непременно выпить надо, дай Джа ему полную пазуху здоровья, – сказал Том, с наслаждением вдыхая горечь горных трав.
Они долго сидели молча, словно на краю мира, медленно цедя алуштинский портвейн и заедая его грушами. Небо над морем уже побледнело, когда Том выполз наверх и нарезал, сколько мог, сухой длинной травы на подстилки.
– Четвертая ночь уже, а только первый раз засыпаем в удобствах. На гостиницу похоже. – Монгол достал штору.
– Номер с видом на космос, – заметил Том. – Только четвертая ночь, а столько всего произошло.
Они замолчали.
– А это ты хорошо про вино придумал, – наконец проговорил Монгол. – Вино в тему. Даже пить не хочется. Жалко, – до того хорошо.
– Слушай, а ты реально в Абхазию ездил?
– Не, брешу.
– Страшно было?
– Ага. Особенно в поезде Сухуми – Москва.
– Это когда обратно ехали?
– Ага. Вот это был поезд так поезд! Память на всю жизнь. Нас проводник даже в вагон из тамбура не пускал: думал, что мы беженцы, без денег едем. А в другом вагоне был платный видеосалон. Об этом нам сказал какой-то обдолбаный пацан в тамбуре, который требовал от нас дури. А мы, прикинь, мы тогда еще не знали, что такое дурь. Короче, мы туда пробрались. Заплатили по рублю за вход, сели сзади. Вагон – вообще без переборок: просто корпус, стены одни. В нем стоят два ряда школьных парт, а на последней, напротив нас, – бутыль с чачей. Телевизора почти не видно: он в другом конце вагона, светит зеленым в плановом дыму. И знаешь, что поразило? Тут, за окном – реальная война, в людей живых стреляют. А в вагоне – человек тридцать пьяных, обкуренных кавказцев гульбанят и смотрят придуманный боевик. Вот это страшно. Люди от войны бегут, бухают как в последний раз, радуются, что живы остались. Кто-то уже лежит, кто-то вяло дерется, кто-то ругается. А рядом с нами, вокруг парты с бутылью, ползают на четвереньках два грузина, и матерятся, чачу ругают. И знаешь, что я в тот момент подумал?
– Что? – эхом спросил Том.
– Что мой дядька бы не испугался.
Монгол замолчал. Том услышал, как где-то далеко внизу заброшенным котенком жалобно пищит ночная птица.
– Пересидели мы там фильм, пошли в вагон. А тут на боковухах три места, как раз под нас. Я только сумку под голову успел положить, и меня срубило. То ли устали так, то ли там распылили чего, – запах сильный стоял, пирожными. А может, надышались просто, в салоне. Закрываю глаза, – и в голове калейдоскоп, картинки крутятся… А наутро проводник орет: «Выходите, – Сочи». Прям на станции разбудил, гад, будто знал, чтобы кипиш поднять не успели. Мы тогда еле выскочить успели. Короче, всех, кроме меня, обнесли. У меня тоже все карманы вывернуты, ну там, правда, ничего не было. А Колька только паспорт домой привез, бизнесмен. Потому что нефиг друзьям про куртки врать.
– Повезло тебе.
– А еще смешно было, – продолжал Монгол. – Туда ехали, в поезде – жара. Он вдоль моря идет по одноколейке: мы остановились и ждем встречного. Час стоим, два. Все уже мокрые от пота. Поезд белорусский, Минск – Адлер. Окна, ясное дело, закрыты на зиму, чтобы никто не простудился. За окном – бетонная стена, за ней пляж и море. А у стены – деревянная лестница. Все смотрят в окна
