ответил дядя, переминаясь с ноги на ногу.
Монгол вздохнул. Поток спасительных мыслей в его голове иссяк. В разговоре снова повисла угрожающе длинная пауза.
– А у вас переночевать можно? – Монгол пошел в открытую. – А то на улице ливень, холодно, мы промокли. У нас даже теплой одежды нет. Мы у друга остановились, но он в другом городе. А вам подарок завезли. Нам только на ночь.
Дядя стоял неподвижно, глядя на Монгола печальными, выбеленными временем глазами. Он был где-то далеко. Монгол отчаянно пытался расшифровать сложный ребус морщин на его лице, раскусить секретные коды его партизанской души, но чувствовал, что все слова уже сказаны.
– Видите ли, Саша, – наконец, сказал дядя. – Я в последнее время стал часто падать. Очки вот разбил. Видите? – Он поднял очки повыше, чтобы Монгол хорошо рассмотрел перемотанную изолентой дужку. – Поэтому, увы, приютить я вас не могу.
– Дядя Петя, – пролепетал Монгол, – мы всего одну ночечку. Мы на кухне, на полу, под столом ляжем. А рано утром сразу уйдем. Нам только…
– Видите ли, Саша, – с грустным терпением, будто учитель неразумному двоечнику, повторил дядя, – я в последнее время стал падать. Я часто падаю. Годы все-таки берут свое, возраст… Я вот вчера шел в магазин, упал, и очки свои разбил. – Он снова повертел очки у самых глаз Монгола. – Поэтому…
– Я понял, – промямлил Монгол. – Выздоравливайте, дядя Петя. Всего хорошего.
Монгол медленно взял свою сумку, слегка пошатнулся, чуть было не опрокинув неуклюжую вешалку, и шагнул к двери.
– До свидания.
Дядя не ответил. За спиной дважды щелкнул замок.
Монгол присел на ступеньку рядом с Томом, некоторое время молчал, трогая онемевшую челюсть. Щеки горели, будто кто-то наотмашь шлепнул его по лицу мокрой половой тряпкой.
– Куда теперь? – Том все понял без слов.
– На автовокзал пошли. Там хоть дождя нет.
Когда они приплелись к автовокзалу, дождь совсем прошел.
– Мальчики, ночлег недорого, – насели на них несколько женщин в белых кедах, цветастых платьях, в больших соломенных шляпах и возрасте.
– Спасибо, мы уже уезжаем, – сказал Том, и от них сразу отстали. В зале ожидания было много свободных мест. Они сели в углу, у камеры хранения.
Монгол намотал ремень сумки на руку, и тут же закрыл глаза.
– Дядька твой настоящий партизан. – Том попытался взбодрить друга.
– Завтра в горы пойдем, – неожиданно ответил Монгол, не открывая глаз.
Ночь прошла в полузабытьи. В здание вокзала постоянно входили люди, толкались, шумели. Вопили дети, кашляли старики. Том время от времени открывал глаза, проверяя, все ли в порядке. Монгол уже спал. Его расстроенное лицо по-детски расслабилось, замерло, лишь подрагивали время от времени ресницы.
«Все-таки верный друг», – подумалось ему.
Действительно, несмотря на все гопничьи замашки, в Монголе была одна удивительная черта – помогать, без лишних вопросов идти на выручку.
Он вспомнил, как на следующий день после разговора с матерью про отравление он зашел к Монголу.
– Привет! Тут одного урода нужно проучить. Я сам буду разбираться, а ты в дверях постой. Я просто не знаю, какой он комплекции.
– Прямо сейчас? – Монгол, не дожидаясь ответа, сразу стал одеваться. – Приправы брать? Или чисто на кулаках?
– Забей.
– А куда идем? – Монгол на секунду остановился у зеркала, прищурил свои и без того узкие глаза, почесал сломанное ухо, и, выпятив челюсть, скорчил рожу.
– Сейчас на маршрутку, и до общаги у завода. Уже девять часов. Думаю, он дома.
– Пошли, – сказал Монгол, и его глаза загорелись недобрым огнем.
Через полчаса они стояли у серой девятиэтажки.
– Ну что, Пятерка короли? – спросил Том.
– Не то слово, – Монгол натянул на затылок кепку.
– Чистый гопник.
– Жизнь не пропьешь, – ответил Монгол.
В холле заводского общежития царил вечерний полумрак. Тусклая замызганная лампочка едва освещала небольшое пространство между стойкой вахтера, лестницей и двумя длинными коридорами, уходящими в гулкую темноту здания. За стойкой около чахлой пальмы дремала пожилая вахтерша. Общага приглушенно гудела. Где-то в гулкой трубе коридора трещал телевизор, доносился негромкий смех. Пахло яичницей и кислой капустой. Вернувшиеся с завода работники ужинали.
Том сразу направился к вахтерше. Та говорила по телефону.
– Вы Марья Афанасьевна?
– Она завтра, – прикрыв рукой трубку, сказала женщина. – Чего надо?
– Мы электрики. Она просила пробки посмотреть. – Том мельком показал ей свое старое удостоверение слесаря.
– Секунду, – сказала в трубку вахтерша и подозрительно посмотрела на Тома. – Не поздновато для электриков?
– Как смогли. – Он пошел к лестнице.
– А твое?
– Да не взял я, ясно же, раз во внерабочее. – Монгол улыбнулся, и, наклонив голову, заговорщицки подмигнул вахтерше. – Мы за магарыч. Вы же своего из жека все равно не дождетесь.
– На пятом этаже, левое крыло не горит, – крикнула вслед вахтер.
Они поднялись на шестой этаж, и, пройдя в самый конец, остановились перед с цифрой 606.
Где-то хлопнула дверь, из темного прямоугольника тоннеля потянуло теплым обжитым жильем.
Том нажал на ручку. Дверь была закрыта. Он постучал.
– Кого там несет? – за дверью послышался хорошо поставленный баритон.
– Свои.
– Свои дома сидят.
– Открывай.
– Не открою, – гонористо отвечал кто-то.
– Галушко здесь проживает? – казенным голосом прогнусавил Том. Его начал раздражать этот идиотский диалог.
– Здесь, – дверь, наконец, открылась, и на пороге показался плотный мужик среднего роста, лет сорока пяти. Широкое, плоское лицо, жесткая, слегка ироничная складка губ, оценивающий взгляд небольших карих глаз. Широкие скулы резко сходились на небольшом остром подбородке. Выглаженная рубашка, галстук, на голове – идеальная прическа с ровным пробором. В руках – чашка чая. Впечатление портили лишь спортивные штаны с растянутыми коленками. Человек явно только что пришел с работы, и еще не успел переодеться.
Долю секунды он оценивал непрошеных гостей, пытаясь понять, что им нужно. Том заметил, что в глубине комнаты сидит еще один человек, и смотрит что-то по телевизору.
– Ты Галушка?
– Галуш-ко. – Галушко чуть задрал подбородок, и его тонкие губы скривились в ухмылке. – И почему на ты…
«Странно, будто не со мной». – Том много раз проигрывал в голове этот миг, хоть и старался спрятать его в тайниках своего сознания, переживая, что не получится так, как надо, но все произошло легко, очень быстро и даже как-то естественно.
«Этот урод в майке хотел отравить мою мать», – подумал он, и в голову вновь ударила обжигающая ненависть.
Том сходу ударил Галушко в челюсть, а затем, не дав опомниться, выпрыгнул, пнув того ногой в грудь. Юрист влетел в комнату, чашка в его руке взмыла вверх, и, описав дугу, вдребезги разбилась о потолок, оставив на нем коричневую кляксу. Галушко, забившись в угол у дивана, прикрыл лицо рукой.
Монгол зашел следом
