— Да, — сказал Марк без колебаний: — Вопрос не в том, что я живу с женщиной, которая не является моей женой, а в том, какая обстановка лучше всего для детей. И если ты думаешь, что какой-нибудь судья решит, что для детей лучше, если их воспитают как представителей рабочего класса на какой-то захолустной корнуолльской ферме…
— Тогда я останусь в Пенмаррике! Я принесу детям эту жертву!
— Правда, Джанна? Правда? А ты уверена, что, пообещав суду оставаться в Пенмаррике, ты не станешь проводить все больше и больше времени на ферме Рослин? Теперь я думаю, что даже если ты останешься в Пенмаррике, я буду просить суд забрать у тебя детей. Я не верю, что ты сможешь их должным образом воспитать, не отравив россказнями обо мне и о том, почему распался наш брак.
— Иными словами, ты решил наказать меня, забрав детей!
— А разве ты не пыталась только что наказать меня, не давая развод?
— Ты не имеешь права просить развода! А у меня есть все права на детей!
— Попробуй убедить в этом судью Верховного суда! Думаю, тебя ожидает сюрприз самого неприятного свойства, особенно, когда я скажу ему…
— Я сумею его убедить! Но если ты думаешь, что разведусь с тобой…
— Если ты согласишься на развод, я буду терпим в отношении детей.
— Даже если я буду жить на ферме Рослин?
— Я не могу гарантировать, что скажет судья, если ты уедешь из Пенмаррика.
— Понимаю! Другими словами, ты пытаешься склонить меня к разводу, обещая оставить детей, а как только получишь развод, сразу переменишь свое мнение и будешь добиваться, чтобы меня все равно лишили детей! Что ж, в таком случае я никогда с тобой не разведусь и никогда не отдам детей, и даже не думай, что сможешь обманом заставить меня отказаться от них!
— Мальчиков тебе не оставят.
— Никто, — сказала я, дрожа, — никто на земле не отнимет у меня сыновей. Если ты попробуешь разлучить меня с Филипом…
— Именно Филипа у тебя надо отнять любой ценой! Это совершенно ясно! Послушай, Джанна, я больше не собираюсь спокойно смотреть, как ты его портишь…
— Как я могу его испортить! Я люблю его! Я люблю всех своих детей, всех, и я люблю тебя, но ты так околдован этой бесстыдной женщиной…
Он ударил меня. Тыльной стороной руки он дал мне звонкую, обжигающую пощечину. Я задохнулась, сделала шаг назад, я не могла говорить, я видела, как его узкие черные глаза загорелись от гнева.
— Сука, — сказал он. Он не кричал. Голос его был тих и полон самого горького презрения. — Ну ты и сука. И лицемерка. Чертова лицемерка.
Эти слова ударили меня, как новая пощечина. Я сделала еще один шаг назад, прячась от его слов, и наконец оказалась прижатой к стене.
— Марк, — сказала я неожиданно, — Марк, не надо.
— Надо! — сказал он. — Надо, надо, надо! Я скажу все, что о тебе думаю! Ты первый раз в жизни поймешь, что ты такое! Ты очень, очень хорошо это поймешь, моя дорогая, и в этот раз ты не сможешь натянуть вуаль лицемерия, чтобы не видеть того, что не желаешь видеть.
— Марк, пожалуйста…
— А как мы говорим о любви! Все эти мелодраматические заявления: ты любишь меня, любишь детей! Черт подери, ты даже не знаешь значения этого слова! Ты не любишь меня… ты никогда меня не любила! Ты любила деньги, которые я мог тебе предложить, безопасность, комфорт, роскошь и — как особый приз — сексуальное удовлетворение в спальне. И не думай, что сможешь убедить меня в своей любви к нашим детям! Ты любишь безопасность, которую они тебе обеспечивают, тебя греет мысль, что есть шесть человек, которые тебя обожают и говорят, какая ты замечательная! Ты не любишь даже Филипа, ты одержима им только потому, что он выглядит как маленькое мужское отражение тебя самой! Так давай будем честными перед самими собой, Джанна, давай больше не будем притворяться, давай откинем лицемерие, давай посмотрим правде в глаза: есть только один человек на свете, которого ты любишь, и этот человек ты сама! Иначе почему ты все время выпячиваешь себя? Почему все должно подчиняться только тому, что хочешь ты, чего желаешь ты? Ты себялюбива, тщеславна, эгоцетрична… холодна, пуста и эмоционально стерильна.
Я вслепую побрела к двери. Мой голос произнес откуда-то издалека:
— Я не собираюсь больше это выслушивать.
— Нет, ты выслушаешь, моя дорогая, — сказал он. — Все выслушаешь. — И прежде чем я успела его остановить, он ринулся вперед, запер дверь и положил ключ в карман.
— Выпусти меня! — вскрикнула я срывающимся голосом. — Выпусти меня немедленно.
— Нет, — ответил он. — Не выпущу. Мы еще не обсудили наше будущее, если ты помнишь. Мы еще не решили, как быть с детьми. Все, что мы обсудили, — это кое-какие очевидные истины относительно твоего характера. Хотя ты и притворяешься, что не слышала, но теперь услышишь меня, моя дорогая, потому что я больше не собираюсь говорить впустую, я заговорю так, чтобы ты поняла. Я буду говорить с тобой на твоем языке просто потому, что другого языка ты не понимаешь.
Он замолчал. Я посмотрела на него. Я дрожала с ног до головы, голова раскалывалась от боли, во рту пересохло. Я не могла говорить.
Он достал золотой соверен. Потом еще один. Положил их на столик, стоявший рядом с нами у двери.
— Ты будешь получать по четыреста девяносто девять таких же монет в год до конца твоей жизни, — сказал он, — если позволишь мне забрать детей без всяких ненужных драматических сцен. Если ты сможешь вести себя прилично, я даже разрешу тебе навещать их в Оксфорде, когда ты этого захочешь, и позволю им навещать тебя на ферме, если я буду привозить их в Пенмаррик. Эти деньги, конечно, ты будешь получать сверх того содержания, которое я должен буду тебе выплачивать.
Я сразу сказала дрожащим голосом:
— Мне не нужны деньги. Мне нужны дети. Пожалуйста. Я останусь в Пенмаррике… я сделаю все, что ты хочешь, только…
— Тогда дай мне развод.
Но я сразу поняла, что, получив развод, он тут же возобновит попытки отнять у меня детей. Я знала: став хозяином положения, он не согласится оставить их со мной.
— Нет, — сказала я, слепо качая головой. — Только не это. Не развод.
— Я тебе заплачу. Сколько ты хочешь? Скажи мне, сколько ты хочешь, и я заплачу любые деньги.
— Мне не нужны деньги! — Глаза мои щипало от слез. Голос охрип от боли. — Они мне не нужны!
— Подумать только! — сказал он с тем нарочитым лондонским акцентом, который я всегда ненавидела. — Только подумать! Ты что, всерьез стараешься убедить меня, что не продаешься? Как меняются времена!
— Я никогда не продавалась! Никогда!
Он засмеялся. Я набросилась на него. Я была ослеплена гневом и ненавистью. Я попыталась ударить его, но он просто перехватил мои руки и отшвырнул меня так, что я поскользнулась и упала на шезлонг.
— Ты никогда не продавалась? — сказал он, глядя на меня сверху вниз. — Ну-ну. Надо же так обманываться. — Голос его изменился. — А разве старый Джон-Хенри Рослин не купил тебя, когда предложил тебе деньги и крышу над головой в обмен на твою благосклонность? Ах, нет, я и забыл! Он ведь женился на тебе! Поэтому вся эта история стала респектабельной, и тебе даже не пришлось объяснять самой себе, почему ты бросила бар и отправилась жить с человеком, которого не любила. Полагаю, зная твой дар самообмана, что ты даже смогла убедить себя, что любишь его! А что было до старого Рослина? С ним ли ты впервые легла в постель за деньги и за крышу над головой? Ты всегда говорила мне, что была девственницей до брака с Рослином, но ведь ты ею не была, не так ли, моя дорогая? До него были другие мужчины! Женщина с твоим лицом и фигурой не может оставаться девственной до двадцати семи лет. Нет, я уверен, были и другие мужчины, которые платили тебе за услуги, а с Рослином тебе просто повезло — он случайно оказался порядочным человеком и предложил тебе стать его женой. А потом… что ж, за тебя говорят твои поступки. Что ты сделала, когда Рослин умер и оставил тебя без денег, чтобы достать их? Нет, не пытайся убедить меня, что ты легла в постель с моим отцом только из романтических чувств! Он содержал тебя, а ты спала с ним, чтобы продолжать жить в своем доме! А что ты сделала, когда он так некстати умер? Мне стоило всего лишь положить на стол пять соверенов, и ты сразу же пригласила меня наверх в свою комнату. Ты продалась мне за пять фунтов, моя дорогая, и не пытайся убедить себя, что ты сделала это по любви! Но тогда боги благоволили к тебе, не так ли, потому что я был столь по-детски одержим твоим очень красивым, очень желанным телом, что здравый смысл покинул меня, и я решил, что не успокоюсь, пока не представлю тебя миру как свою жену. Вот повезло-то тебе! Как невероятно повезло! Вот богатый молодой человек, который просит твоей руки! Конечно, он довольно молод и, безусловно, некрасив, но, сделав небольшое усилие, можно поверить в свою любовь к нему. Это же так просто, не правда ли? Несколько ночей там, несколько ночей тут, и — гляди-ка! Ты — леди, живешь в особняке и общаешься с аристократией! Кому теперь дело до того, как ты туда попала, незачем об этом думать, все забыто. Ты теперь леди, или, во всяком случае, себя ею считаешь. Но, понимаешь ли, в том-то и трагедия, моя дорогая, — ты никогда не была леди и никогда не могла ею стать. Ты проститутка. Всегда ею была и всегда ею будешь. Некоторых женщин изменить невозможно.
