Потом я заметил, что женщина смотрит на папу и маму с таким же выражением ужаса на лице. Я увидел, как мальчик начал дергать ее за рукав и заговорил, а потом опять повернулся к нам. На долю секунды наши взгляды встретились. Его глаза были ледяными, враждебными и блестели от чувства, которое можно было определить либо как злость, или страх, или просто негодование. У него были светлые волосы, светлее даже, чем у мамы, он был крепко сбит, что сразу напомнило мне школьного задиру. Пока я смотрел на него, завороженный, женщина пошла прочь. Она была высокой, наверное, немного старше мамы и на ней было платье кричащих цветов, или, может быть, мне они показались кричащими, потому что мама любила одеваться в простые платья пастельных тонов. У нее были волосы цвета светлого золота, очень затейливо уложенные, и ледяные глаза, которые я уже заметил у мальчика.
Официант засуетился вокруг нее, как мошка, привлеченная ярким пламенем.
— Кто это? — спросил я слишком громко. — Кто она?
Никто не ответил на мой вопрос. Женщина повернулась и быстро вышла из комнаты, а мальчик побежал за ней, пытаясь схватить ее за рукав, словно тоже просил объяснений.
Папа встал.
Мы все сразу на него посмотрели. Но он нас даже не заметил. Он вышел из-за стола, словно под влиянием тех чар, о которых я так часто читал в любимых сказках. Голос у меня в голове заговорил: «И злая ведьма заколдовала прекрасного принца и заточила его в своем дворце на тысячу лет…»
— Марк, — сказала мама, — Марк.
К своему ужасу, я увидел, что она страшно расстроена. Я повернулся, уже очень напуганный, к Уильяму, но он был так же напуган, как и я.
— Папа! — Я вскочил и побежал за ним. — Папа, не уходи! Не оставляй нас!
Он остановился, посмотрел на меня сверху вниз. Потом посмотрел через плечо на маму.
Вернулся к нашему столу.
— Роза, — сказал он, — ты понимаешь. Мне нужно с ней поговорить. Мы уезжаем сегодня же.
Мама кивнула. Она словно не могла говорить.
— Я недолго. Оставайся с мальчиками здесь и постарайтесь доесть ужин.
Она снова кивнула и взяла рыбный нож, словно рыба уже перед ней стояла.
— Да, Марк. Конечно.
Он ушел. Мы остались одни. Мама старалась не плакать. Страх мешался у меня со злостью, и я думал: он сделал ее несчастной. Он не должен был так делать.
Официант принес рыбу. Секунду мы на нее смотрели.
— Пожалуйста, ешьте, — сказала мама тем быстрым голосом, каким она обычно говорила при расставании на станциях. — Пожалуйста, мои дорогие. А то остынет.
Я посмотрел на Уильяма. Он оттолкнул тарелку, поэтому я оттолкнул свою.
— Мама, — сказал Уильям. — Пожалуйста, скажи нам. Кто…
— Уильям, мне очень жаль, но я не могу. Я знаю, это глупо, но я просто не могу об этом говорить. Спроси у папы.
Я спросил тихим дрожащим голосом:
— Это плохо?
— Да, — сказала мама, — но не надо бояться. Совсем не надо бояться. Папа все объяснит, когда вернется.
После этого мы замолчали. Мы просто сидели и ждали папу. Когда официант подошел, чтобы забрать наши тарелки, мама, с нашего согласия, отменила остальной заказ.
— Потом можно будет заказать еду в номер, — сказала она, — если мы проголодаемся.
Мы все ждали папу. Мы ждали его долго.
— Давайте пойдем посидим в гостиной, — сказал я, неловко ерзая на стуле с высокой спинкой.
— Нет, — сказала мама, — папа велел сидеть здесь, и мы будем сидеть здесь, пока он не вернется.
Мы все ждали.
Наконец Уильям неожиданно сказал:
— Вот он.
Я развернулся. Он медленно, не спеша, шел по направлению к нам, и я заметил, когда он взглянул в нашу сторону, что он смотрит не на маму, а на нас. Лицо его было очень бледным, а на щеке были две красные царапины, словно он сильно поцарапал себя ногтями.
— Ну, — сказал он, — все устроилось. — Потом сказал маме, не глядя на нее: — Извини, Роза. Мне очень жаль.
Мама не сказала ни слова.
— Все хорошо, — сказал он, взяв ее за руку, но по-прежнему не глядя на нее. — Все кончено, Роза. Я с этим покончил. Раз и навсегда. Больше никаких неизгнанных духов. Никаких рождественских и пасхальных праздников в Корнуолле. Больше не буду жить на два дома.
— Марк…
— Я покончил с этим, Роза. Все кончено.
— Марк, пожалуйста…
— Понимаешь, я с этим покончил. Раз и навсегда.
— Пожалуйста, — прошептала мама, — пожалуйста, посмотри на меня.
Но он не мог. Он отодвинул стул, сел, но только и смог произнести:
— Все кончено. Я с этим покончил.
Мама очень медленно поднялась.
— Не уходи, Роза!
— Я подожду в гостиной. — Голос ее был слабым. — Пожалуйста, объясни мальчикам.
— Роза…
— Со мной все в порядке, — сказала она. — Ничего страшного. Я не хочу присутствовать при том, как ты будешь говорить мальчикам.
— Роза, моя дорогая Роза… — Он неловко поднялся и первый раз на нее посмотрел. Я не видел выражения его лица. — Это было так ужасно, — пробормотал он, мне было плохо слышно. — Так ужасно. Я не могу объяснить…
— Я понимаю.
— Ты не можешь понять. Это слишком грязно для твоего понимания.
— Все равно. Ничего не имеет значения, если ты…
— Да. Больше всего на свете.
Они посмотрели друг на друга. Мы смотрели на них, но они нас не видели. Мама плакала.
— Тогда все в порядке, — сказала она, отворачиваясь, чтобы мы не видели ее слез, — правда?
— Позволь мне пойти с тобой в гостиную.
— Нет… пожалуйста, Марк. Мальчики…
— Да, — сказал он. — Да, конечно. Мальчики.
— Я подожду тебя в гостиной.
— Очень хорошо.
Мы проследили взглядом, как она вышла из ресторана и скрылась из виду. Наконец папа сел напротив нас, жестом подозвал официанта и заказал стакан бренди. Мы молча смотрели, как он достает сигару, зажигает ее. Потом он медленно произнес:
— Боюсь, мне придется сказать вам кое-что, что надо было сказать очень давно.
Мы ждали, безотрывно глядя на него. Вскоре официант принес ему стакан бренди, и папа выпил половину содержимого почти в ту же секунду, как взял стакан в руку.
После долгого молчания он сказал:
— Должно быть, вам хочется знать, кто эта женщина и кто этот мальчик.
Мы по-прежнему молчали.
— Наверное, они твои знакомые, — наконец неловко произнес Уильям.
— Да, — сказал папа. — Да.
Он стал играть с сигарой и сказал без выражения:
— Этот мальчик мой сын.
Мы уставились на него.
— Ты хочешь сказать, он наш брат? — спросил я, и мое сердце быстро забилось.
— Ваш сводный брат. А женщина, что была с ним, — его мать.
— Ты хочешь сказать… — Я запутался. Я почувствовал, что моя система классификации начала разваливаться: — Но ведь это противозаконно, — произнес я наконец, — быть женатым на двух женщинах сразу?
— У меня только одна жена.
— У той дамы появился ребенок, хотя она не была за тобой замужем?
— Она моя жена, — сказал папа. — Ваша мама мне не жена.
Мы посмотрели на него, ничего не понимая. Он отхлебнул еще бренди и принялся рвать сигару.
— Извините, — сказал папа больше для Уильяма, чем для меня. — Мне следовало давно сказать вам, но мы были счастливы, и случай все как-то не подворачивался.
Уильям ничего не сказал.
— Но как же тогда вы с мамой могли решиться, чтобы у вас появились мы с Уильямом? — сказал я. — Вы же знали, что это плохо.
— Да, — сказал он. — Это было плохо.
— Но, папа, если вы с мамой хорошие, как вы могли сделать что-нибудь плохое?
— Нет ничего только белого или только черного в этом мире, Адриан. Нельзя делить людей на две категории и вешать ярлычки «хороший» и «плохой». Когда ты станешь старше, ты поймешь. Жизнь не такова.
Уильям сказал таким ледяным тоном, что я едва узнал его голос:
— Почему ты не женился на маме? Почему ты женился на той женщине?
— Потому что мне казалось, что я люблю ту женщину. Я не понимал, насколько сильно люблю вашу маму.
— А сейчас ты ее любишь?
— Очень.
— Почему тогда ты немедленно не разведешься с женой и не женишься на маме?
— У меня нет оснований для развода, — произнес папа ровным голосом. — Я бы женился на маме, если бы мог, но я не могу.
Водя пальцем по рисунку на скатерти, чтобы получше сосредоточиться, я сказал осторожно:
— Получается, что ты как будто женат на маме. И мы как любая другая семья.
— Да. На самом деле мы больше семья, чем многие семьи, которые мне известны.
— Ну, — сказал Уильям громким, резким, неприятным голосом, совсем ему не свойственным, — в таком случае, я не понимаю, зачем люди вообще женятся. Если можно счастливо жить и без Божьего благословения и все же быть как любая другая семья, зачем тогда вообще существует брак? Если женишься неудачно и ничего хорошего не выйдет, то может случиться, что множество людей будут несчастливы, а ты не сможешь жениться на той, на ком надо было. А вот если не женишься ни на ком, тогда не будет несчастливых. Я никогда, никогда не женюсь, никогда в жизни. — И он резко оттолкнул от себя стул и выбежал из комнаты.
